Глава V

 

Появление союзников на Юге России и их первые шаги. Планы интервенции

 

Salut à nos Alliés! – Wellcome dear friends![1] Эти возгласы, выражавшие искреннюю, непритворную радость, горячее дружественное чувство и безграничные надежды на скорую перемену злосчастной судьбы, были неизменными спутниками союзных вымпелов, появляющихся в Черном море. Никогда еще моральная связь между русской интеллигенцией, южным казачеством и всеми теми широкими слоями, которые связали себя с национальным противобольшевицким движением, и нашими союзниками не была такой крепкой. Никогда еще державам Согласия не представлялась лучшая возможность закрепить надолго и прочно эти узы со страной нищей, но таящей под спудом неисчерпаемые сокровища, с народом ныне безумным, но в моральном состоянии своем наиболее честно относящимся к выполнению международных обязательств, великодушным и помнящим добро.

Это радостное настроение, по мере удаления от портов Черного моря к северу, омрачалось только беспокойными мыслями: «успеют ли прийти»... и «как пережить переходное время, когда могут захлестнуть большевизм и анархия»...

По всему Югу России шла спешная перемена «ориентации», изменение программ и широкая дифференциация партий, групп, организаций, которых прежде разделяло германофильство. Перестраховывались спешно и правительства. Новые «варяги» стали тем фундаментом, на котором строились политические комбинации и утопии, не раз совершенно противоречивые. Так, польский Регентский совет взывал к союзникам о помощи против «украинских банд» – восставшего народа Галицкой Руси, а правительства Галицкой и гетманской Украины просили союзников оградить Галицию от поглощения Польшей. В Киеве гетманское правительство давало союзникам заверения в своей лояльности и дружбе, указывая, что «войска центральных держав были призваны (не им, а) прежним правительством»[2]; а прежняя и будущая директория, рожденная Брест-Литовском, еще не выйдя из подполья, оперировала теми же аргументами в пользу своего первородства и против «немецкого ставленника» – гетмана.

Украинская печать того времени обоих лагерей представляет разительные переливы всех тонов политического спектра по кривой линии от Берлина к Парижу. Донской атаман Краснов, еще недавно писавший о «дружбе, спаянной кровью на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков»[3], устраивал теперь «достойную встречу представителям тех государств, с которыми вместе в продолжение 3,5лет сражались за свободу и счастье Российского государства», «на которых мы и теперь смотрим, как на своих союзников»... «Без помощи союзников освободить Россию невозможно», – писал он генералу Франше д'Эспре[4]...И при первых же известиях о проходе союзным флотом Дарданелл обратился уже с воззванием к «красному Вердену» – Царицыну, требуя сдачи города до 15 ноября и угрожая, в противном случае, что по приходе союзников город будет сметен артиллерийским огнем...

Чтобы облегчить и ускорить выход союзного флота в Черное море, которое находилось еще в руках немцев, адмирал Ненюков в середине октября послал из Ясс старшему союзному адмиралу все документы, касавшиеся минных заграждений портов Черного моря, числа и тоннажа военных и коммерческих судов, в также «планы, описания, статистические данные портов и рейсов [рейдов?] всего Черного моря, обработанные нашим бывшим морским генеральным штабом»[5]. Помощь – союзному флоту весьма существенная, не знаю только – не были ли при этом, в пылу увлечения альянсом, перейдены пределы осторожности, необходимой даже в отношении друзей...

На фоне разгоравшейся вокруг появления союзников большой и малой политики не обошлось без элемента комического: 29 октября наша радиостанция перехватила телеграмму, адресованную испанскому послу в Софии: «Совет министров Крымского правительства решил просить Вас сообщить представителям Соединенных Штатов, Франции, и Британии, что (оно) обязуется соблюдать нейтралитет при входе в Черное море флота держав Согласия до заключения перемирия между державами Согласия и Германией»... Флагман союзного флота мог, следовательно, дерзать!

10 ноября в новороссийскую бухту вошла эскадра в составе двух миноносцев и двух крейсеров – французского «Эрнест Ренан» и английского «Ливерпуль». Почти одновременно на болгарском пароходе под французским флагом пришел командированный мной на Балканы ген. Эрдели, привезя чрезвычайно ценный для нас груз русских патронов и ружей, и вместе с ним прибыли представители Салоникской французской армии.

Новороссийск, затем Екатеринодар встречали союзников необыкновенно радушно, со всем пылом открытой русской души, со всей страстностью истомленного ожиданием, сомнениями и надеждами сердца. Толпы народа запрудили улицы Екатеринодара, и их шумное ликование не могло не увлечь своей непосредственностью и искренностью западных гостей. 20 ноября приехала английская военная миссия во главе с ген. Пулем, бывшим главнокомандующим союзными войсками на Северном (Архангельском) фронте, и торжества повторились вновь.

Большинство союзных военных представителей всецело разделяло ту психологию, «о власти которой находились мы все Добровольческая армия, белый Юг. В их сознании, как и в нашем, взаимные обязательства оставались непререкаемыми, война еще не кончена, и активная помощь армий несомненна. Оторванные годами войны от политических будней своих стран, они жили еще эмоциями бранной славы и победы, располагавшими к великодушию. Оттого в словах их было более чувства, чем расчета, в обещаниях – более личного убеждения, чем фактической осведомленности...

Застольные речи дышали широким оптимизмом. Я говорил: «...В этот час возрождения русской государственности вновь сомкнулся фронт, и к нам протянулись дружеские руки... Я желаю от души счастья Франции и Англии. Но, если когда-нибудь над Сеной и Темзой сгустятся тучи, знайте, что Россия – не эта лоскутная, беспомощная, а новая сильная, Единая Россия – никогда не забудет бескорыстной дружественной помощи и свято исполнит тогда свой долг»... Генерал Драгомиров вспоминал фразу ген. Пуля, ведавшего в 1917 г. снабжением русской армии, сказанную в октябре, накануне большевицкого переворота, в ответ на его «мрачные предвидения надвигающегося развала страны»: «Через десять лет вы будете самой могущественной страной в мире»...

Ген. Пуль в медленном, внешне бесстрастном, но согретом внутренней тепло той слове, говорил нам: «...У нас с вами одни и те же стремления, одна и та же цель – воссоздание Единой России... Как представитель Великобритании, я передаю вам от своей страны: мы ни одной минуты не забывали, что Россия наш старый и верный союзник; мы радовались вашим успехам в начале войны, мы горевали когда вы были преданы и русская армия оставила фронты, вынужденно закончив войну; мы не забыли и никогда не забудем, как вы героическими усилиями спасли нас в 14-м году, когда положение было критическим. Мы никогда не забудем, что вы, будучи поставлены в крайне тяжелое положение, не соединились, однако, с немцами, рискуя всем, и остались до конца верными своим союзникам. Я послан своей страной, чтобы узнать, как и чем вам можно помочь; с большим удовольстви ем, с большою охотой мы вам эту помощь дадим»[6]...

Дипломатический представитель Франции, лейтенант Эрлиш, будущий депутат французского парламента, прекрасный и с большим темпераментом оратор, владеющий свободно русским языком, пожинал восторги собрания, затрагивая больные и трепещущие струны – словами, тогда еще не захватанными, не опошленными: «Вы можете рассчитывать безусловно на помощь великой Англии и свободной Франции. Мы с вами. Мы за вас... Я.твердо верю, что скоро на высоких башнях святого Кремля красный флаг, забрызганный невинной кровью многочисленных жертв насильников, будет заменен славным трехцветным знаменем Великой, Единой, Неделимой России»[7]...

Отзвуки этих событий и этих речей разносились по Югу, по боевым линиям Добровольческой и Донской армий, проникали сквозь большевицкие позиции на Терек, повсюду подымая дух и волю к продолжению борьбы.

Я должен отдать справедливость этим первым представителям союзников: в генерале Пуле, в лейтенанте Эрлише, Гокье[8] и других мы имели действительных идеятельных друзей России. Но их влияние и вес были недостаточны, чтобы изменить русскую политику держав Согласия.

Являлась необходимость выяснить вопрос, на какую же помощь союзников могут рассчитывать армии Юга? Взаимоотношения союзного командования были неопределенны и осложнялись взаимным соперничеством держав. В Константинополе имел пребывание «главнокомандующий союзной Салоникской армией» французский генерал Франше д'Эспре; там же главная квартира «главнокомандующего британской армией на Балканах» ген. Мильна; им были подчинены первоначально союзные представители в Екатеринодаре.

Командированный в Константинополь ген. Эрдели привез оттуда весьма учтивое письмо ген. Франше д'Эспре и неопределенные обещания. В то же время в Бухаресте находился штаб ген. Бертело, именовавшегося «главнокомандующим союзными силами в Румынии, Трансильвании и на Юге России». Вошедший с ним в сношения по моему поручению представитель Добровольческой армии в Яссах ген. Щербачев прислал мне в начале ноября подробную ориентировку[9], бросающую свет на первоначальные предположения союзного командования в русском вопросе:

«Я посетил ген. Бертело в его главной квартире в Бухаресте для предварительных переговоров о своем проезде в главную квартиру генерала Франше д'Эспре и далее в Париж, с целью ускорить прибытие союзных войск и средств войны – в Россию.

В Бухаресте мне удалось достигнуть результатов, которые значительно превзошли мои предположения. Путем непосредственного общения и обмена мнениями с генералом Бертело, с коим нас связывала и прежняя общность идей и действий, ныне удалось придать переговорам в Бухаресте форму исчерпывающе-решительную настолько, что временно отпала надобность проезда в Париж и к генералу Франше д'Эспре.

Генерал Бертело, имеющий личную идейную сильную поддержку г. Клемансо, председателя союзных Версальских совещаний, облечен полною мощью Главнокомандующего армиями Союзников в Румынии, Трансильвании и на Юге России и в качестве такового лица имеет возможность проектировать и осуществлять все вопросы политические и военные, касающиеся Юга России и спасения его от анархии. Мне удалось подвинуть этот вопрос настолько, что ныне уже едва ли остается желать в этом отношении чего-либо сверх предположенного на совещании моем с генералом Бертело. Решено нижеследующее:

1. Для оккупации Юга России будет двинуто, настолько быстро, насколько это возможно, 12 дивизий, из коих одна будет в Одессе на этих же днях.

2. Дивизии будут французские и греческие.

3. Я буду состоять, по предложению Союзников и генерала Бертело, при последнем и буду участвовать в решении всех вопросов.

4. База Союзников – Одесса; Севастополь будет занят также быстро.

5. Союзными войсками Юга России первое время будет командовать генерал д'Ансельм с главной квартирой в Одессе, где буду находиться и я с состоящими при мне Вам известными лицами.

6. Генерал Бертело, до времени, со своей главной квартирой остается в Бухаресте.

7. По прибытии союзных войск, кроме Одессы и Севастополя, которые будут несомненно заняты ко времени получения Вами этого письма, Союзники займут быстро Киев и Харьков с Криворожским и Донецким бассейнами, Дон и Кубань, чтобы дать возможность Добровольческой и Донской армиям прочнее организоваться и быть свободными для более широких активных операций.

8. Под прикрытием союзной оккупации необходимо немедленное формирование русских армий на Юге России во имя возрождения Великой, Единой России. С этой целью теперь же должен быть решен и разработан вопрос о способах и районах формирования этих армий по мере продвижения Союзников. Только при таком условии будет обеспечено скорейшее наступление всех русских южных армий под единым командованием на Москву.

9. В Одессу как главную базу Союзников прибудет огромное количество всякого рода военных средств, оружия, боевых огнестрельных запасов, танков, одежды, железнодорожных и дорожных средств, аэронавтики, продовольствия и проч.

10. Богатые запасы бывшего Румынского фронта, Бессарабии и Малороссии, равно как и таковые Дона, можно отныне считать в полном нашем распоряжении. Для сего осталось сделать лишь небольшие дипломатические усилия, успех коих обеспечен, так как он опирается на все могущество Союзников.

11. Относительно финансовой поддержки нам у Союзников вырабатывается особый, специальный план».

Это письмо своей определенностью выводило нас, наконец, из области предположений. Широкая и конкретная постановка вопроса открывала перед нами новые необычайно благоприятные перспективы, ставила новые задачи в борьбе с большевиками. На основании письма и затем предложения французского представителя штаб мой составил и послал генералам Бертело и Франше д'Эспре записку о политическом и стратегическом положении Юга России и план совместной с союзниками кампании. Сущность его вкратце сводилась к следующему:

Общей задачей русских армий ставилось: «Разбить советские войска, овладеть центром – Москвой с одновременным ударом на Петроград и вдоль правого берега Волги».

Ближайшая стратегическая задача... «1) Не допустить противника занять Украину и Западные губернии и, прикрыв их на протяжении прежней германской демаркационной линии, создать плацдарм для будущих формирований и для наступления в глубь России». «2) Использовать фронт Донской и Добровольческой армий с той же целью и для окончательного очищения от большевиков Северного Кавказа». Линия развертывания русских армий намечалась: Ямбург – Псков – Орша – Рогачев – Белгород – Балашов – Царицын.

Так как сохранение областей, еще оккупированных немцами, от занятия и разгрома их большевиками представлялось крайне необходимым, а задача эта для нас непосильной, то к выполнению ее привлекались союзные войска. Состав их, включая обеспечение черноморских баз союзников и коммуникационных линий, определялся штабом в 18 пех. и 4 кав. дивизии[10].«Силы эти, – говорилось в записке, – будут использованы исключительно для прикрытия линии нашего развертывания и для обеспечения наших формирований. Ни в каких активных действиях им участвовать не придется... Нам нужна не столько сила, сколько авторитет дружеской помощи».

Под прикрытием союзных войск и по окончании своего формирования русские армии должны были начать наступление с запада и юга к Петрограду, Москве и Казани. Одновременно с планом французскому командованию вручены были перечни необходимых предметов и военного снабжения для армий Юга.

Время шло, все хорошие слова были высказаны, а реальная помощь все еще не прибывала. Даже вопрос о возглавлении союзного командования (Франше д'Эспре, Бертело, Мильн?) оставался спорным в течение трех с половиной месяцев, и только 11 марта я получил уведомление от ген. Франше д'Эспре, что «союзные силы, оперирующие на юге России, переходят под его командование»[11]. Сообщение – тотчас же и категорически опровергнутое английской миссией. Целый ряд последующих эпизодов вносил еще большую неясность в общую политическую ситуацию и значительно понижал наше настроение.

Прежде всего телеграф принес нам официальное известие о существовании линии, «разграничивающей английскую и французскую зоны действий»[12]. На востоке она проходила от Босфора через Керченский пролив к устью Дона и далее по Дону на Царицын[13]. Эта странная линия не имела никакого смысла в стратегическом отношении, не считаясь с меридиональными оперативными направлениями к Москве и с идеей единства командования. Разрезая пополам область Войска Донского, она не соответствовала также и возможности рационального снабжения южных армий, удовлетворяя скорее интересам оккупации и эксплуатации, чем стратегического прикрытия и помощи.

13 ноября союзный флот появился в Севастополе и приступил к принятию от германцев судов русского Черноморского флота. Командированный мною в Севастополь адмирал Герасимов встретил со стороны союзного морского командования обидное и жестокое отношение к русскому достоянию. На том основании, что русские суда находились в распоряжении германцев, старший адмирал союзного флота (англ.) лорд Кольсорн, по распоряжению из Константинополя, отказался передать их русскому командованию. Лучшие из этих судов заняли иностранными командами и подняли на них флаги – английский, французский, итальянский и даже... греческий.

Все годные к плаванию корабли приказано было отвести в Измит для интернирования. На просьбу Герасимова отпустить хотя бы два, три миноносца в Новороссийск для охраны и патрулирования внутренних вод района Добровольческой армии, сменивший Кольсорна французский адмирал Леже ответил резким отказом: «Союзные правительства не потерпят присутствия вооруженного русского судна на Черном Море, так как таковое, будучи отнято большевиками, может наделать державам Согласия многочисленные беды и хлопоты»[14]. На том же основании французские и английские команды по приказанию Леже топили и взрывали боевые припасы, хранившиеся в севастопольских складах, рубили топорами аккумуляторы и баки подводных лодок, разрушали приборы управления и увозили замки орудий...

Образ действий союзников походил скорее на ликвидацию, чем на начало противобольшевицкой кампании. В то же время началась перепись и реквизиции союзниками русских торговых судов под тем же фиктивным предлогом, что на них развевался временно германский или австрийский флаг. Эти обстоятельства вынудили меня с первых же дней соприкосновения с союзниками вступить с ними в длительную, упорную борьбу за сохранение русского достояния и воссоздание Черноморского флота.

Между тем волнения на Украине, поднятые соединенными усилиями Украинского национального комитета и Москвы, разрастались все более, а на северных рубежах ее готовилась уж ко вторжению большевицкая «повстанческая армия», формировавшаяся в «нейтральной зоне»[15]... Опираясь на план кампании, выработанный генералом Бертело, я обратился к ген. Франше д'Эспре[16]: «Чтобы сохранить юг России, богатый продовольствием и военными запасами, необходимо как можно скорее двинуть хотя бы две дивизии союзных войск в район Харькова и Екатеринослава». Через несколько дней пришел ответ, что одна французская дивизия 5 декабря начнет высаживаться в Одессе, т. е. в районе, при создавшихся условиях, второстепенном.

Вступлению французских войск на русскую территорию предшествовало широко распространенное воззвание от имени генерала Бертело «К населению юга России»[17].В нем вспоминались заслуги России в мировой войне и излагались цели интервенции: «...Все державы Согласия идут вам навстречу, чтобы снабдить вас всем, [в] чем вы нуждаетесь, и чтобы дать вам, наконец, возможность свободно, а не под угрозами злоумышленников, решить, какую форму правления вы желаете... Окажите добрый прием войскам союзников... Они покинут Россию после того, как спокойствие будет восстановлено»...

В этом обширном и дурно переведенном с французского воззвании обращало на себя внимание полное отсутствие таких понятий, как «большевик», «петлюровец», «украинец», «доброволец». Оно противополагало только «злоумышленников» «благонамеренным жителям», давая широкий простор для всевозможных догадок и слухов.

В таком же неопределенном положении находился и вопрос о материальной помощи. Самая вопиющая нужда фронта – в патронах и снарядах – удовлетворялась далеко не в достаточном количестве и с серьезными затруднениями путем доставки из складов б. Румынского фронта.

Однажды к генералу Романовскому зашел представитель английской миссии и сказал ему: «Бросьте вы разговаривать с французами – они только обещают и ничего вам не дадут. Прикажите послать нам перечни необходимого для армий снаряжения».

О том же писал мне непосредственно ген. Мильн, заявив, что «без промедления приготовит (нам) все, что находится в его власти»[18]. Перечень был послан в английскую миссию – без больших надежд. Прошло два месяца в тяжелых боях, в которых решалась судьба Северного Кавказа. Доблесть и кровь Добровольцев по-прежнему искупали недостаток, иногда отсутствие боевых припасов...

3 февраля я был в Новочеркасске, на Донском круге, когда получил телеграмму ген. Драгомирова[19]: «Прибыл ген. Бриггс, назначенный английским военным министерством начальником миссии при Добровольческой армии... При нем будет штаб из 60 офицеров разных специальностей... За ним идут пароходы с вооружением, снаряжением, одеждой и другим имуществом, по расчету на 250 тысяч человек. Первый пароход уже пришел. Живой силы английскими войсками не обещает, вопрос еще не разрешен Парижской конференцией... Бриггс выражает полное желание работать всеми силами на нашу армию и помогать (ей) делом, а не словами»...

Через несколько дней прибыли в Новороссийск одиннадцать английских пароходов с тоннажем до 60 тыс. тонн. Екатеринодарская английская миссия действительно оправдывала в полной мере свои обещания и свое дружеское отношение к России. Но вскоре мы узнали, что есть якобы «две Англии» и «две английских политики»... Что в наличии имелась и свободная английская живая сила, направленная, однако, в то время, когда назревало крушение Украины и Дона, на театр, совершенно второстепенный в стратегическом отношении, но имеющий мировое экономическое значение...

В середине ноября войска ген. Томсона вступили в Баку. В своем обращении к населению Азербайджана Томсон говорил: «От имени союзников Баку занимается великобританскими войсками. Меня сопровождают представители Франции и Соединенных Штатов, и мы здесь находимся с ведома и полного согласия нового русского правительства (?)... Мы не забываем великих услуг, оказанных русским народом делу союзников в первые годины мировой войны. Союзники не могут возвратиться к себе домой, прежде чем не восстановят порядок в России и не доставят ей возможность занять свое место в ряду других народностей мира»... В своем обращении «К народам Северного Кавказа» Томсон давал обещания еще более конкретные: «...Те войска, которые находятся в данный момент под моим командованием в Баку, являются лишь первой частью союзной армии, которая в скором времени займет Кавказ».

Генерал Форестье-Уокер, высадившийся 18 декабря с десантом в Батуме, говорил короче, лапидарнее и без лирических отступлений: «Британские войска заняли Батум во исполнение условий перемирия с Турцией и для того, чтобы обеспечить сохранение порядка в стране. Британское правительство не имеет намерения занимать страну навсегда». Далее следовал перечень назначенных членов «Совета по управлению областью» и угрозы суровыми карами, до смертной казни включительно, всем, кто проявит враждебное отношение к англичанам...

Мне необходимо было остановиться на утомительном, быть может, потоке речей, обращений, воззваний союзных представителей, ибо они создали в ту пору настроение на Юге России. Легко было верить в то, во что так сильно хотелось верить. «Слово», всем слышное, часто искреннее, будило подъем, надежды, иллюзии; но «дело» – не всем видное, приводило в смущение, в печаль. С первых же дней русская политика держав Согласия приняла характер двойственный, неопределенный и побудила меня к особливой осторожности. Во всяком случае никогда за все время моего правления и командования на Юге России я не давал державам Согласия ни письменно, ни устно никаких политических, территориальных и экономических обязательств за счет России. Во всех сношениях с их представителями я проводил тот взгляд, что помощь нам является их моральной обязанностью и вытекает из их же собственных интересов.

Это обстоятельство должно быть учтено в тот день, когда новая Россия будет сводить старые счеты со своими кредиторами.