Глава XII

Борьба на Северном Кавказе летом и осенью 1918 года

Добровольческая Армия, по мере своего продвижения в глубь Кавказа, попадала в обстановку сложных и запутанных взаимоотношений. Чрезвычайно разнообразны те исторические, национальные, социальные, религиозные и бытовые условия, которые создали удивительную кавказскую мозаику и приводили в движение события там в первый год революции.

Мы видели, что конец 1917 и начало 1918 гг. ознаменованы были расслоением русского элемента в крае (иногородние, казаки), разложением терского казачества и обособлением в этнографических пределах мелких народностей Северного Кавказа – обособлением, болезненно отозвавшимся на судьбах казачества.

С весны 1918 г. эти процессы углубляются, и кавказские народы подпадают, в большей или меньшей степени, под влияние советской власти; оно оспаривается, впрочем, Турцией, с конца 1917 г. усиленно привлекавшей горцев, при посредстве своих и туземных эмиссаров, пантурецкой и панисламистской пропагандой. Вначале эти два влияния резко враждебны, потом, после заключения мира, они временно теряют свою остроту. Эти внешние воздействия запутывают еще больше внутриплеменную рознь, которая сдерживалась некогда сильной центральной властью, а теперь положительно раздирала кавказские народы, давая возможность ничтожной советской силе утвердиться на Северном Кавказе.

Состав населения Терской области определяется в 1917 г. следующей примерной таблицей: Все население – 1 450 712. В том числе русских: а) казаков – 20%; б) иногородних – 20%; [всего]– 40%. Горцев: а) осетин – 17%; б) чеченцев – 16%; в) кабардинцев – 12%; г) ингушей – 4%; [всего] – 49%. Кочевников – 4,5%; прочих (армян, грузин, персов, немцев и т. д.) – 6,5%. Участие этих народов в политической жизни края далеко не соответствовало их численному составу.

Ингуши – наименее численный и наиболее спаянный и сильный военной организацией народ – оказался, по существу, вершителем судеб Северного Кавказа. Моральный его облик определен был давно уже учебниками географии: «Главный род занятий – скотоводство и грабеж»... Последнее занятие здесь достигло особенного искусства. Политические стремления исходили из той же тенденции. Ингуши стали ландскнехтами советской власти, ее опорой, не допуская, однако же, проявления ее в своем крае. Одновременно они старались завязать сношения с Турцией и искали турецкой помощи из Елисаветполя, немецкой – из Тифлиса. В августе, когда казаки и осетины овладели Владикавказом, ингуши своим вмешательством спасли терский Совет комиссаров, но при этом жестоко разграбили город и захватили государственный банк и монетный двор. Они грабили всех соседей: казаков и осетин во имя «исправления исторических ошибок», своего малоземелья и чересполосицы; большевиков – в уплату за свои труды и службу; кабардинцев – просто по привычке, и владикавказских граждан – за их беспомощность и непротивление. Их ненавидели все, а они занимались своим «ремеслом» дружно, широко, организованно, с большим размахом, став наиболее богатым племенем на всем Кавказе.

Осетины, помимо многих частных взаимно враждебных подразделений, представляли два основных лагеря – православных и мусульман. Первые дружили с казаками, вторые – с ингушами. Командование в лице ген. Фидарова[1] тянуло к объединению с Турцией и к ингушам, национальный совет и большая часть интеллигенции поддерживали советскую власть. Народ же, ненавидя большевиков, оставался пассивным и не следовал ни за своими правителями, ни за командованием; официально признавал советскую власть и тайно, неорганизованно входил во все комбинации для ее свержения.

В конце июня две, три сотни осетин приняли участие в нападении на Владикавказ. После неудачи этого выступления, собравшийся Ардонский совет, под влиянием оплачиваемой большевиками партии «Кермен», вновь признал единогласно власть народных комиссаров и даже высказался за вооруженную поддержку ее. Но народ не откликнулся и тогда на постановления своих представителей. Большинство осталось пассивными, часть же осетин поступала в ряды терцев или в дерущиеся на их стороне отряды полковников Хабаева и Кибирова. Эта приверженность Осетии к старым государственным связям и полная несклонность ни к большевизму, ни к крайним формам национальной независимости послужили источником многих бед: и ингуши, и в особенности большевики разорили и уничтожили много осетинских аулов и хуторов на Курпе, в Моздокском отделе, возле Владикавказа и на Военно-Грузинской дороге.

Кабарда, занятая большевицкими гарнизонами и управляемая большевицкими комиссарами, смирилась сразу. Отношение края к советской власти определялось просто географическим положением его: Малая Кабарда, сдавленная между большевиками и ингушами, признала всецело советскую власть, а Большая Кабарда (Нальчикский округ), примыкая к фронту восставших терских казаков (Прохладненскому), выставила против большевиков отряд, сначала в две сотни, потом разросшийся до бригады, конницы, под начальством ротмистра Серебрякова – представителя кабардинских узденей (дворянства). В то же время представитель «кабардинского пролетариата» пастух Катоханов на советские средства сформировал отряд из кабардинцев-большевиков, понесший вскоре поражение в бою с Серебряковым.

Чеченцы, помимо сложной внутренней своей распри, разделились и по признакам внешней политики, образовав одновременно два национальных совета: Грозненский округ, имевший старые счеты с терцами, по постановлению Гойтинского съезда шел с большевиками и получал от них деньги, оружие и боевые припасы. Другая часть чеченцев – Веденский округ, подчиняясь решению Атагинского съезда, стоял на стороне казаков, хотя и не оказывал им непосредственной помощи, и был против большевиков. Первые были связаны поэтому теснее с Ингушетией, вторые с Дагестаном. Между обеими группами разгоралась сильнейшая вражда, приводившая иногда к многодневным кровопролитным боям, чем до некоторой степени смягчалась опасность положения терских казаков. Осенью 1918 г. Чечня установила близкие сношения с турецким командованием в Баку, которое через Дагестан оказывало чеченцам помощь оружием.

Наиболее стойкою в борьбе с большевиками оказалась Дагестанская область. Вся весна и лето 1918 г. прошли в мелких стычках дагестанцев с красногвардейскими отрядами, стремившимися проникнуть по астраханскому тракту в Баку, и с плоскостными кумыками (на сев. области), примкнувшими всецело к большевикам. Исход борьбы был неблагоприятен для дагестанцев: Петровск, Темир-хан-Шура, Дербент были заняты местными и пришлыми красногвардейцами, овладевшими железнодорожной линией и приморской дорогой. Борьба в нагорной части, однако, продолжалась. Турецкая пропаганда в Дагестане раздувала всемерно религиозный фанатизм и возбуждала туркофильские симпатии; в край ввозилось в довольно большом количестве оружие и боевые припасы, и с середины мая в него проникали турецкие инструктора и аскеры; со 2 сентября 1918 г., котла турки заняли Баку, эта связь значительно упрочилась, в Дагестане появились турецкие отряды и, в результате соглашения, турки обещали двинуть туда дивизию.

«Все дороги, ведущие из России в Азербайджан и Анатолию, проходят через Северный Кавказ, который должен, поэтому, находиться в надежных руках», – таков был лозунг пантурецкого движения, воспринятый, по преимуществу, местной политиканствующей интеллигенцией. Но в народе это движение, по-видимому, не имело глубоких корней. Потому ли, что турецкая оккупация Азербайджана наглядно показала свою темную изнанку, потому ли, что связь с Россией была еще достаточно сильна. Дагестанцы расценивали приходящие извне разноплеменные войска, прежде всего как помощь против большевиков, как средство водворения порядка.

Кинематографическая лента прикаспийской жизни в 1918 г. меняла, поэтому, быстро и почти безболезненно свои картины. Летом турецкие инструктора и отряды... В начале сентября – появление войск Л. Бичерахова, в состав которых входило много ненавистных мусульманам армян; Бичерахов занял Петровск и заключил договор с полк. кн. Тарковским[2], «командующим Дагестанскими войсками», о выводе турок в двухдневный срок в Гуниб и об удалении их затем в двухнедельный срок из пределов Дагестана... В октябре к Петровску подходит турецкая бригада, Бичерахов на судах уходит в море, турки совместно с дагестанцами режут несчастных армян и восстановляют взаимный альянс... В ноябре турецкие эшелоны спешно уходят на Баку и Тифлис, их сменяет полковник Роулинсон и небольшой английский отряд: туркофильское настроение быстро бледнеет, а имам Дагестана Нажмудин Гойтинский, вместо газавата, проповедует связь с единой Россией...

 Такова была та национально-политическая канва, на которой кавказская советская власть, не блиставшая ни умом, ни талантами, рисовала свои кровавые узоры, не заглядывая в будущее, не стесняясь государственными интересами, ей чуждыми, исходя только лишь из чувства самосохранения.

9 марта 1918 г., после добровольного устранения «Терско-Дагестанского правительства»[3], на Тереке установилась советская власть. Номинально Терская область объявлена была составной частью Российской советской республики, связь с которой поддерживалась, впрочем, лишь присутствием во Владикавказе представителя всероссийского ЦИК «чрезвычайного комиссара» Орджоникидзе. Верховной властью края считался «Терский народный съезд»[4], органом управления и законодательства – выделенный им «Народный совет»[5] и – как власть исполнительная – «Совет народных комиссаров». Эта трехстепенная власть имела соответственные подразделения в казачьих отделах и горских округах. Независимо от этих органов, в крае продолжали свое существование полунезависимые местные советы и исполн. комитеты рабочих и солдатских депутатов, сохранившиеся в Кизлярском и Моздокском отделах органы терского казачьего самоуправления, а во Владикавказе, Моздоке и других городах некоторое время и социалистические городские думы. Такое нагромождение властей усиливало лишь безвластие и анархию[6].

Во главе совета народных комиссаров стал эмигрант Ной-Мойше Буачидзе[7], грузинский еврей, начавший свою революционную деятельность еще в 1905 г. ограблением Квирильского казначейства; в состав совета вошли люди по преимуществу с уголовным прошлым – Пашковский (землед.), Фигатнер (вн. дел), Бутырин (воен.) и друг.; почти все совершенно чуждые краю.

Новая власть не имела надежной опоры в крае, в котором почти не было промышленности и, следовательно, фабричного пролетариата, основной ее силы. Красногвардейские отряды, формировавшиеся из солдатчины и местных иногородних, обслуживали преимущественно местные совдепы, плохо подчинявшиеся центру. Поэтому, наряду с попытками создания собственной армии из подонков Владикавказских окраин и пришлого бездомного, бродячего люда, вся политика власти, все декреты, постановления съездов, агитация – направлены были к разделению местных элементов и к привлечению благоприятствующей военной силы, связанной с советами, если не идеологией, то материальными обоюдными выгодами.

Поперек пути совета стояло терское казачество, хотя и сильно тронутое внешними проявлениями большевизма, но цепко державшееся еще за свои привилегии, преимущественно экономического характера. Совет считал, поэтому, необходимым разрушить военную и экономическую силу казачества. Это решение было обосновано первоначально не столько на реальном противодействии терцев, сколько на инстинктивном страхе нового правящего класса перед «страшной силой казачества» и его «реакционной ролью» в прошлом. Об этом большевицкие ораторы говорили на всех съездах, сопровождая свои речи личными красочными воспоминаниями о «казачьей плети». Происходило большое недоразумение, гак как казаки наиболее склонны были опереться на советскую власть в своей борьбе против чеченцев, ингушей и притеснявших их непокорных центру местных совдепов.

Насаждая и поддерживая материально горские национальные советы, большевики начали тщательно вытравлять остатки казачьего самоуправления. Особым декретом все существовавшие до того времени войсковые части объявлены были распущенными, но исполнение декрета последовало только в отношении казачьих частей, так как в то же время, по предложению комиссара воен. дел Бутырина, собрание горских фракций Народного совета постановляло организовать сводный отряд «для борьбы с контрреволюцией»...

Совдепами наряжались целые экспедиции для поголовного разоружения станиц. За разоружением следовало полное истощение реквизициями и грабежом, насилиями и убийствами. Весьма примитивный «аграрный закон», принятый на «3-м Терском народном съезде», отнимал у казаков земли в пользу крестьян и «исправлял исторические ошибки» в пользу чеченцев и ингушей мерами, крайне элементарными по замыслу и крайне жестокими по выполнению. Так, например, соединенными силами ингушей и красной гвардии были разгромлены 4 станицы Сунженской линии, стоявшие поперек пути между горной и плоскостной Чечней[8]; казаки из них выселены поголовно (до 10 тыс.) и с остатками своего добра безоружные потянулись на север, без каких-либо определенных перспектив; гибли и мерзли по дороге, подвергаясь вновь нападению и ограблению со стороны горцев. Положение этих острых чересполосных клиньев исторического казачьего расселения по Тереку и Сунже было особенно тяжело.

Под ударами со всех сторон воля к сопротивлению начала падать в казачестве. Многие станицы Волжского и Сунженского отделов разоружались по первому окрику большевиков и выдавали небольшим красногвардейским частям и ингушам припрятанное оружие, пушки, боевые припасы. Ибо вопрос шел уже не об сохранении «вольностей», а только о самосохранении.

На 7-м казачьем съезде, под давлением совета комиссаров и большевиствующих казаков, терцы постановили отказаться от всех своих привилегий и «вольностей». Но и это самоотречение не изменило положения, и преследование казачества продолжалось с прежней силой.

Политика и практика советской власти на Кавказе неизбежно должна была привести к восстанию наиболее угнетаемых элементов, какими являлось русское офицерство вообще и терское казачество.

По Кавказу и особенно на Минераловодской группе сосредоточилось много тысяч офицеров (на одной группе не менее десятка тысяч), проживавших остатки своего достояния или бедствовавших, обезоруженных совдепами и находившихся под их моральным гнетом и усиленным надзором. Под влиянием требований Москвы, совет Владикавказских комиссаров в апреле решил приступить к формированию красной армии, для чего обратился к офицерам с патриотическим воззванием – помочь родине, угрожаемой немецко-турецким нашествием. Вместе с тем, совет обратился с предложением стать во главе формирований «народной армии» к генералам Рузскому, Радко-Дмитриеву и Мадритову. Первые два отклонили предложение и были убиты; генерал Мадритов вошел в сношения с Ноем Буачидзе.

По распоряжению советской власти, в мае состоялся офицерский митинг в Пятигорске, с участием не менее тысячи человек, который после долгих прений вынес резолюцию: «Принимая во внимание крайне тяжелое положение родины, необходимо создать для борьбы с внешним врагом народную армию, построенную на самой суровой дисциплине, принятой в одной из лучших республиканских армий. При этом все боеспособные офицеры обязаны вступить в таковую, не сводя личных счетов и не предъявляя никаких личных требований. Что касается поступления офицеров в красную гвардию, то это предоставляется доброй воле каждого». Эта резолюция, по-видимому, удовлетворила совет комиссаров, который в начале июня обратился к выделенной митингом комиссии с предложением рекомендовать ему генерала в качестве командующего войсками Терской области. Предназначен был ген. Мадритов, который, сформировав себе штаб, переехал во Владикавказ в распоряжение совета комиссаров.

Руководители всей этой сложной комбинации уверяли, что целью их было «сформировать Терскую армию, совершить переворот и присоединиться к Добровольческой армии»[9]... Вероятно, такие иллюзии поддерживали многих офицеров в советской России, успокаивали совесть и оправдывали бездеятельность. Фактически у кавказского офицерства[10] ни желания, ни смелости, ни малейшей работы мы не видели. Штаб Мадритова не проявлял никаких признаков жизни, а вскоре всякая связь его с Минераловодской группой порвалась: в июне временно захватил Кисловодск партизан, полк. Шкуро и оставил его, а из Петрограда вернулся на Кавказ жестокий пятигорский сатрап Анджиевский[11]; всякие местные организации распались, начались казни... Офицерство беспомощно подставляло свои головы под удары большевицких палачей или распылялось по станицам и аулам; очень немногие ушли со Шкуро, и в последовавшей летом и осенью 1918 г. вооруженной борьбе из двух, по крайней мере, десятков тысяч офицеров приняли участие лишь отдельные лица, небольшой отряд в 300–500 человек полковника Литвинова и два, три более мелких.

Общерусского белого центра на Кавказе так и не создалось; терские же казаки в этот период жили еще фронтовыми настроениями и относились холодно к своему офицерству и недружелюбно к пришлому. По крайней мере отряд Литвинова, ставши на Владикавказский фронт, испытывал большую нужду: «Продовольствие от казаков было самое недостаточное, даже воду офицеры возили себе – в станицах не нашлось для этого быков или лошадей. При этом... никакого содержания офицеры не получали, были совершенно раздеты и босы». Элемент этот был, однако, наиболее послушным и боеспособным, терское командование охотно использовало его на опаснейших участках фронта, где многие «пришельцы» сложили свои головы, защищая терские станицы...

Подготовка Терского казачества к восстанию велась с конца мая – на Минеральной группе, в Моздоке, в Кизляре и Владикавказе (казачья фракция Народного совета). Выступление предполагалось в августе, после окончания полевых работ, но захват полк. Шкуро Кисловодска в середине июня дал сигнал к преждевременному восстанию Волжского отдела, наиболее пострадавшего (Минеральн. группа), быстро перекинувшемуся и в отдел Моздокский, который большевики не успели обезоружить. Большевики спешно направили против восставших отряды красной гвардии из Пятигорска, Владикавказа и Минеральных Вод. Георгиевск был скоро ими взят, но под Прохладной казаки нанесли большевикам тяжелое поражение. С тех пор в течение пяти месяцев шла упорная борьба восставших терцев, заключенных в тесном районе между Прохладной и Кизляром и окруженных со всех сторон врагами.

Военно-политическим центром стал Моздок. Туда же переехала казачья фракция Народного совета из Владикавказа. 20 июня в Моздоке состоялся съезд казаков и крестьян (юртовых) Терского войска, который избрал в качестве исполнительного органа «Казачье-крестьянский совет» во главе с соц.-рев. инжен. Бичераховым[12]. Этот совет и стал во главе движения, признав командующим войсками, вместо ген. Мистулова, раненного под Прохладной, полк. Федюшкина.

Политическое возглавление наложило свой отпечаток на весь ход борьбы. В течение июля шли длительные переговоры между Казачье-крестьянским советом и комиссарами, потом между советом и 4-м «Съездом трудовых народов», собравшимся во Владикавказе. Казачье-крестьянский совет, признавая советскую власть, требовал только изменения политики советов комиссаров в отношении терцев, прекращения репрессий, возвращения вооружения и отставки наиболее одиозных комиссаров. «Съезд народов» требовал «полного подчинения и выдачи зачинщиков мятежа». Переговоры прервались неожиданно восстанием во Владикавказе, поднятым полк. Беликовым и Соколовым, которые опирались на несколько осетинских сотен, стоявших в пригородной слободе, на городскую самооборону и на казаков трех ближайших сунженских станиц. В ночь на 25 июля полк. Соколов с 80 казаками ворвался в центр города, завладел Апшеронскими казармами и разоружил часть красноармейцев, но никем поддержан не был. Сотни то подходили к городу и вступали в бой с засевшими в нем большевиками, то вновь расходились по домам, не проявляя никакого подъема, никакой связи с организацией.

Тем временем часть комиссаров во главе с Пашковским была схвачена, но отпущена на свободу по просьбе «Народного съезда». Сам «съезд» вскоре разбежался, а оставшиеся члены его, преимущественно соц.-рев., ввиду падения «совнаркома», выделили из своего состава «Исполнительный комитет», который возглавил собою «Терскую республику» и владикавказское восстание и назначил «командующим всеми вооруженными силами республики» ген. Мадритова[13]. Так как, однако, ближайшие «вооруженные силы», ввиду угрозы ингушей их станицам, драться не хотели, то на 12-й день полной и беспросветной путаницы комитет и командующий покинули Владикавказ. Злополучный город грабили сначала уходящие осетины, потом оставшиеся красноармейцы и, наконец, вошедшие в него ингуши. Совнарком был восстановлен, а исполнительный комитет, прибыв в Моздок, при содействии Бичерахова, объявил себя там «Временным народным правительством Терского края», подчинив своей власти Казачье-крестьянский совет и восставших терцев[14]. Одновременно в Моздоке открыл действия «областной комитет соц.-рев», став фактически третьей надстройкой многостепенной и чужеродной казачеству власти.

Все эти сцены политической чехарды сильно напоминали бы сатиры Щедрина или пародии Вампуки, если бы не были густо окрашены человеческой кровью, если бы не ставили на карту судьбу терского войска, Кавказа и белого движения.

В середине сентября в Моздоке созван был новый казачье-крестьянский съезд Терского края (края – в пределах полосы Прохладная -– Кизляр!), который должен был разрешить капитальнейшие вопросы: о построении власти в Терской республике, о том месте, которое должна занять она в федеративной России, и об отношении к надвигающейся на большевиков с севера Добровольческой армии[15]... В то время, когда фронт изнывал уже от боевых тягот и неустройства, поистине недуг словоблудия поразил глубоко российских граждан, извратив масштаб и перспективы, отвлекая их от простых и ясных целей борьбы.

Связь с Добровольческой армией установилась только в сентябре посылкой аэропланов через фронт XI советской армии. 9 сентября на аэроплане был послан на Терек ген. Колесников и небольшая сумма денег для офицерских формирований, в распоряжение ген. Левшина[16], которому вместе с тем предписано было добиваться установления на Тереке единоличной атаманской власти. Штаб мой послал герцам общую ориентировку и сообщил ближайшие задачи и цели Добровольческой армии, а именно: движение к пределам Терека и освобождение от большевиков Северного Кавказа. Это известие о близкой помощи подняло значительно настроение командного состава и казаков, но встречено было холодно революционной демократией. Бичерахов по этому поводу говорил ген. Мадритову: «Неизвестно, что нам несет Добровольческая армия – быть может, нам (терцам) придется и с ней сражаться»[17]...

В результате, на Тереке образовались две влиятельные группы. Одна – в Прохладной, вокруг командующего войсками полк. Федюшкина, бывшего председателя войскового круга Губарева и Левшина. Другая – в Моздоке, вокруг Бичерахова, Семенова и соц.-рев. комитета.

Все начинания терского командования разбивались о противодействие правительства. Командование желало ввести всеобщую мобилизацию, полковую организацию и нормальную дисциплину... Правительство объявляло о формировании «добровольческих отрядов имени Учредительного собрания, на основах добровольной сознательной дисциплины», с митингами, часто с выборами начальников. Командование стремилось на запад, чтобы через Пятигорск войти в боевую связь с Добровольческой армией... Правительство тянуло на восток, к Петровску, где обосновалось соц.-рев. Каспийское правительство Бичерахова-брата, мечтавшее также подчинить своему влиянию весь Северный Кавказ, Черноморье, Кубань[18], и где сосредоточился в начале сентября его отряд. А казачество не разбиралось, конечно, в стратегии, не имело большого желания идти ни на восток, ни на запад, наивно думая побороть большевиков обороной родных станиц и зная определенно, что ослабление их гарнизонов повлечет неминуемо чеченское или ингушское нашествие… «Родные хаты» – стимул большого морального значения, но почти всегда гибельный для стратегии.

Армия так и не сложилась. Бились отдельные отряды, чисто ополченского характера. Казаки служили посменно, появляясь на фронте на основании «сознательной дисциплины», на одну, потом на две недели и не раз, не дожидаясь запаздывающей смены, расходились по станицам, обнажая фронт. Боевые припасы были на исходе, помощь ниоткуда не приходила...

Под влиянием всех этих условий, при содействии большевицкой агитации и более чем странной правительственной пропаганды падал дух казачий. Некоторые станицы целиком или частью приняли сторону большевиков. «Происходила невиданная война, – говорит Е. Бунаковский, – население делилось на части и неделями сражалось друг с другом на улицах родной станицы. Сторонникам советской власти помогали красноармейцы. И когда борьба делалась невозможной, нежелавшие подчиняться большевикам уходили в сторону Грозного. Образовался новый казачье-казачий фронт»...

Достойно удивления, как при этих условиях, без дисциплины, без денег, без боевых припасов, почти в полном окружении – в течение пяти месяцев командный состав и лучшая часть казачества находила силы продолжать борьбу. Дрались и умирали, не теряя веры в свое дело и в конечный его успех.

Ведя бой с переменным счастьем, казачьи отряды постоянно меняли свой состав, доходивший в среднем до 12 тыс. при 40 оруд., и к осени 1918г. занимали следующее расположение: полк. Агоев стоял у ст. Зольской, в переходе от Пятигорска; полк. Вдовенко – в переходе к юго-востоку от Георгиевска. Это были лучшие по стойкости и дисциплине войска. Отдельные терские отряды прикрывали казачий «остров» с севера у Курской, с юга – от Владикавказа – у Котляревской. Бои шли и у Грозного – с местными большевиками, и у Кизляра, к которому подошли красноармейские части из Астрахани; при этом оба города переходили из рук в руки. Большую Кабарду и г. Нальчик занимали осетинские и кабардинские отряды Кибирова и Серебрякова, а против Владикавказа стояли осетинские сотни полк. Хабаева.

Под давлением Добровольческой армии северо-кавказский фронт большевиков становился все в более угрожаемое положение, имея в своем распоряжении только одну коммуникационную линию – безводный Астраханский тракт. Очевидно, с целью пробить себе путь через Моздок и Кизляр, большевики предприняли в начале ноября серьезную операцию в этом направлении, поведя наступление двумя главными колоннами: от Георгиевска на Моздок и от Пятигорска на Прохладную.

21 октября большевики заняли ст. Зольскую и 28-го Прохладную. Одновременно сильная колонна их подошла к Моздоку. Терцы отступали без серьезного сопротивления... Пал Грозный вследствие отсутствия подкреплений, отвлеченных к Моздоку, и благодаря самовольному оставлению казаками важнейшего участка позиции. Снята была блокада Кизляра, и казаки, атаковавшие город, разошлись по станицам, где началась уже веселая пора давки винограда.

Командующий войсками, полк. Федюшкин, был к тому времени смещен правительством, и на его место назначен выздоровевший от ран ген. Мистулов – человек, высоко доблестный и честный, но еще менее самостоятельный. На соединенном заседании Временного правительства и Казачье-крестьянского съезда решено было «объявить всеобщую мобилизацию и командировать особую комиссию в отделы для ознакомления населения с критическим положением всего казачества, необходимостью новых жертв». Но было уже поздно.

На важнейших направлениях выбыли из строя начальники: полк. Агоев был ранен, Вдовенко заболел; боевых припасов почти не оставалось; все чаще стали случаи самовольного оставления позиций и митинги. На всех направлениях шло полное отступление, и ген. Мистулов под влиянием непрекращавшихся ссор и интриг в правительстве и совете, не будучи в состоянии остановить развал фронта, покончил жизнь самоубийством. Еще одна искупительная жертва за чужие грехи.

Между тем, большевики заняли и Моздок, разделив терские отряды, действовавшие к западу и востоку от него. Правительства передали власть «триумвирату» из Бичерахова, Букановского и вновь избранного командующего войсками ген. Колесникова и рассеялись. Терский фронт рухнул. Часть войск, тысячи две, с командующим, новым правительством и соц.-рев. комитетом направилась к Петровску; отряды Литвинова, Агоева, Серебрякова и Кибирова, общим числом около 4 тыс. человек, кружным путем, через горы, южнее Пятигорска, вышли к Баталпашинску на соединение с Добровольческой армией; часть казаков «Владикавказского фронта» вместе с отрядами Хабаева пробилась к Военно-Осетинской дороге... Остальные казаки разошлись по станицам. Весь Терский край попал во власть большевиков, начавших кровавую расправу.