Глава XVII

 

Грузия

 

Своеобразную картину представляла из себя жизнь Грузинской республики. Для европейского общественного мнения, благодаря усилиям грузинской заграничной делегации, – это была маленькая культурная страна, окруженная недругами и героически борющаяся за свое существование, имеющая свободно избранное социалистическое правительство, пользующееся народным доверием; страна, текущая млеком и медом и нуждающаяся только в признании de jure и в надлежащих границах, чтобы явить миру «чрезвычайно интересный пример нового демократического типа организации государства». Действительность далеко не соответствовала этому идиллическому представлению.

Власть (правительство, парламент и Учредительное собрание) находилась в руках небольшой тесно сплоченной группы, члены которой обладали большим опытом революционной деятельности. Их связывало и племенное (большинство имеретины), и зачастую кровное родство, партийная принадлежность (с.-д. меньшевики)[1]и общая работа по разрушению – вначале из подполья, потом с вершин – российской государственности[2]. В их однородности и узком кастовом составе была и сила, и слабость: внутреннаяя дисциплина, с одной стороны, и оторванность от населения, отсутствие технически подготовленных сил – с другой.

Грузинское крестьянство, составлявшее до 90% населения, получив добавочную землю за дорогую плату, не считало себя вовсе облагодетельствованным. При первобытных способах землепользования, крайней бедности в сельскохозяйственных орудиях и инвентаре, оно и не могло почувствовать сколько-нибудь заметного улучшения своего быта. Между тем, общие условия жизни с каждым днем становились все тяжелее. Падали «боны», росла дороговизна, усиливался товарный и продовольственный голод. Грузинские газеты отмечали новое растущее зло – непотизм, кумовство, землячество, – наложившее отпечаток на все правительственные учреждения и приведшее к небывалому взяточничеству, спекуляции и хищениям.

Не устанавливался и правопорядок. «Высокие фразы и лозунги, – писал орган национал-демократов «Сакартвело», – щедро бросаются правительством в народ, а последний жаждет мира и спокойствия и испытывает то тяжелое положение, когда личность человека не ограждена правосудием закона и самой администрации. К несчастью, деятельность нашей правящей партии всегда измеряется партийными расчетами, и только этим объясняется бесконечная анархия и беспорядки, существующие в нашей стране». Известная пристрастность в осуждениях политических противников, видевших причину зла в одном лишь правительстве, не исключает, вероятно, большой доли и его ответственности.

Грузия не выходила из финансово-экономического кризиса. Первое полугодие показало наглядно, что она живет исключительно русским наследством, бюджета свести нельзя и что это обусловливается не только лихолетьем, что было бы естественно и непредотвратимо, но и природной бедностью страны[3]. Поэтому, не только по мотивам политическим, грузинские правители тянулись к сухумскому табаку, к батумским субтропическим культурам и к богатым Закаталам. Министр финансов Журули сводил государственную роспись теоретически с превышением в четыре раза расходов над доходами (600 милл. и 150 милл.), практически ожидал восьмикратного превышения расходов и представлял, поэтому, один за другим законы об усилении налогового обложения.

Но так как население городов было ничтожно численно и очень бедно, налоговый пресс должен был прижать исключительно крестьянское население. А это было политически небезопасно и практически не осуществимо: деревня, как и везде, замкнулась в свой уклад, не платила налогов и не хотела нести государственных повинностей.

Надежды на экономическую помощь Англии также не сбылись: англичане, ввиду непрочности положения, уклонялись от участия своим кредитом и капиталом в хозяйственном восстановлении Грузинской республики. В грузинской общественности английская экономическая политика производила такое впечатление, как будто «англичане хотят поставить Грузию перед собою на колени»...

В Тифлисе наряду с правительственными учреждениями восседал совет рабочих и солдатских депутатов – «полномочный орган» почти несуществующего, и во всяком случае ничтожного численно, пролетариата Грузии. Этот тяжелый привесок составлял традицию соц.-дем. правительства, с которой нельзя было рвать, не вступая в слишком большие противоречия со своей партийной идеологией, и который к тому же опирался на «национальную гвардию». Оттуда предъявлялись неимоверные экономические требования, с трудом удовлетворяемые правительством в ущерб вопиющим государственным нуждам. Туда грузинские правители несли еще свои утопии, свой деланный пафос и революционное словоблудие, которым после их русского опыта не могло быть более места ни на кафедре парламента, ни в практической деятельности правительства.

Вообще положение соц.-дем. интернационалистов, ведущих шовинистическую политику, было необыкновенно трудным, и вождь грузинских соц.-дем. Жордания оправдывался перед русскою социал-демократией, из состава которой вышли грузины, классической по своей изворотливости фразой: «Соц.-дем. партия Грузии является организацией не национальной, а территориальной, с призывом поддерживать независимость Грузии»[4]. Достойно внимания, что даже такая позиция правящей партии была неприемлема для грузинских национал-демократов, которые жестоко нападали на правительство за его пристрастие к русским меньшевикам – «к злосчастной русской демократии», которая «не является уже никакой политической силой в России»... «Думать и заботиться ныне о восстановлении дружбы с Россией – это было бы не только осмеянием великого исторического акта, но и беспримерным политическим шантажом... Все счеты со всем, что является русским, должны быть покончены»[5].

Совдеп являлся связующим звеном с советской Россией, отношения с которой официальной Грузии никогда не прерывались; тем более, что, кроме столкновения летом и осенью 1918 г. в районе Сочи – Сухуми, грузины вооруженной борьбы с большевиками не вели. Чхеидзе в Париже усиленно подчеркивал, что «Грузия никогда и не вступит в борьбу с советской Россией... Мы не согласны с большевизмом, но мы являемся противниками того, чтобы внешние силы препятствовали развитию советской республики»[6]. Гегечкори в тифлисском совдепе должен был оправдываться против обвинения в «двусмысленной и соглашательской политике по отношению к Добровольческой армии в сентябре 1918 г.». «Правительство являлось врагом советской России, – говорил он, – из-за анархического характера советской власти»; теперь же выяснилось, что «советская власть все более эволюционирует в сторону социализма и, поэтому, возможно и необходимо выровнять единый фронт».

В Москве находилась не признаваемая официально, но исполняющая некоторые консульские обязанности грузинская дипломатическая миссия; Москва и Тифлис обменивались какими-то подозрительными радиограммами; большевистские комиссары, бежавшие с Северного Кавказа, пользовались в Тифлисе полной свободой, вниманием и были в тесном содружестве с тифлисским совдепом, снабжая его литературой и деньгами. Уже post factum, осенью 1919 г., по поводу большевистских восстаний мин. иностранных дел Рамишвили докладывая Учредительному собранию давно известные истины: «Кавказский областной комитет большевиков действовал по директивам Москвы и, прежде всего, выполнял стратегические поручения московского правительства. В Грузии на организацию восстания большевиками было израсходовано 12 милл. руб.»[7].

Это культивирование грузинскими соц.-дем. большевизма велось отнюдь не для внутреннего потребления, а исключительно для экспорта: в глубоком нашем тылу образовался форпост большевизма, который имел в Тифлисе свой печатный орган, работал пропагандой, деньгами, формированием и посылкой агитаторов и интернированных красноармейцев на Черноморское побережье, в южную Осетию и вообще повсюду сеял вражду против Добровольческой армии.

Это было для Грузии хотя и несколько опасно, но вместе с тем полезно. И грузинское правительство не прочь было расширить рамки противодобровольческого фронта привлечением в орбиту своего влияния другого сильного и влиятельного в Закавказье центра российского большевизма – бакинской рабочей конференции. На призыв тифлисского совдепа к объединению для вооруженной борьбы с армиями Юга России (май – июнь) конференция откликнулась горячим сочувствием и предложением немедленного, не позже половины июня, созыва всех совдепов Закавказья в Тифлисе.

Это предложение было неожиданным и слишком опасным, возбуждая мысль о троянском коне, так как ни бакинские организации, ни большевистские комиссары, принимавшие участие в заседаниях тифлисского совдепа, не слишком скрывали свои истинные намерения – водворения в Закавказье московской советской власти. Правительство Жордания согласилось вначале на созыв съезда, но под условием, чтобы темою его была исключительно «деникинская опасность»; потом предъявлены были новые условия, чтобы «бакинские рабочие предварительно признали руководство в борьбе с генералом Деникиным за правительством Грузии».

Все эти требования подозрительно быстро и охотно принимались бакинцами... Разговоры, тем не менее, все затягивались и, наконец, правительство взяло обратно данное на созыв съезда разрешение. Произошло это не без серьезной борьбы. Меньшевистским лидерам пришлось самоотверженно тушить раздутый ими самими пожар: в бурном заседании тифлисского совдепа бакинские делегаты скорбели, что «рука бакинского пролетариата повисла в воздухе», и называли грузинских меньшевиков социал-предателями; последние заявили, что «рука, протянутая большевиками, тянется к горлу грузинских меньшевиков» и что «Зурабов[8] и большевистские комиссары – тайные и явные агенты генерала Деникина». Так говорил командующий народной гвардией, грузинский большевик Джугели, отрекаясь от русского большевизма.

В результате тифлисский совдеп принял резолюцию, гласившую: переговоры выяснили коренные разногласия между пролетариатом Грузии и Баку: «Коммунисты перед лицом деникинской опасности пытаются использовать момент для того, чтобы навязать демократам Грузии свою тактику, направленную к – полному разрушению Грузинской республики; при таких условиях созыв Закавказского рабочего съезда в данный момент нецелесообразен». Тем не менее заседание выразило уверенность, что, «независимо от всяких политических разногласий, в борьбе с деникинской контрреволюцией весь пролетариат Азербайджана и Армении выступит так же сплоченно, как и пролетариат Грузии».

Этот эпизод вызвал охлаждение, но разрыва не произошло. Большевистские организации и деятели приберегались для разрушительной работы вне пределов Грузии. Грузины пользовались ими, они пользовались грузинами. Их не хотели трогать, быть может, не смели – в предвидении всяких политических возможностей...

Даже в ноябре, после ряда большевистских восстаний, когда Рамишвили испросил у Учредительного собрания[9] декрет против пришлых большевиков, он облек его в такую тонкую и туманную форму: «Временно для борьбы с анархией предоставить мин. вн. дел право запретить существование на территории Грузии такой партии, которая представляет часть иностранной партии и подчиняется руководству главных партийных органов, находящихся в иностранном государстве, если она действует против независимости Грузии или вмешивается в ее внутренние дела; и вместе с тем закрыть печатный орган подобной партии». Конечно, никаких санкций для арестов и изгнания целых категорий русских граждан и закрытия русских газет, если они были не большевистского толка, от собрания не требовалось. Велик был страх грузинских правителей перед Москвой и не напрасен.

Для характеристики специфических приемов грузинской дипломатии нелишне заметить, что информированный ею начальник штаба Уоккера серьезно уверял полковника Зинкевича о существовании «документальных данных, что русское главнокомандование ведет в Грузии пропаганду большевизма»[10].

Культивируя очаги брожения против Добровольческой армии, Грузия с равным вниманием относилась к комитету бежавших из Темир-хан-Шуры бывших городских правителей, возглавленному Цаликовым, Джабагиевым и Богдановым, игравшими ранее видную роль в деле подчинения Сев. Кавказа советской власти. На грузинские деньги они издавали свой печатный орган, вели агитацию и находились в тесном контакте одновременно с тифлисским совдепом и с эрзерумским штабом.

Партийная диктатура, непотизм, злоупотребления, голод, безденежье, бандитизм и прочие недуги, разъедавшие страну, ставились – правильно или неправильно – в вину правительству и подрывали доверие к нему в народе. Правительство Жордания не имело сторонников в партиях меньшинства[11] и тяготилось дорогостоящей, иногда слишком опасной поддержкой пролетариата (совдеп). Необходимо было отвлечь общественность и партии от внутренних больных вопросов и объединить вокруг себя и националистические, и большевистские элементы одной общей идеей, выполнением одной общей задачи.

Таким громоотводом, сулившим к тому же неограниченные и, вероятно, неповторяемые возможности, благодаря замутившейся политической жизни России, стали внешние завоевания и в обратном преломлении – опять-таки препятствующая им «деникинская опасность».

Грузинские меньшевики-интернационалисты простирали свои руки к Закатальскому округу[12], населенному лезгинами; они подавляли вооруженной силой сопротивление Южной Осетии[13], стремившейся к национальному объединению с Северной; устремлялись к Сочи, Батуми, Ардагану, к северным уездам Армении. Результатом такого национального шовинизма и империалистических стремлений был целый ряд местных восстаний, грузино-армянская война и то хроническое состояние «вооруженного нейтралитета», прерываемого вспышками локальной войны на Черноморском побережье, которое в равной мере ослабляло и нас, и грузин и доставляло торжество третьей стороне – московской власти.

Для ведения такой политики нужна была армия. Серьезного боевого испытания грузинская армия не имела, и потому от оценки ее боевых качеств я воздержусь. Численно в начале 1919 г. она составляла около 8–10 тыс., сведенных в две пехотных дивизии и одну кавалерийскую бригаду, с большим количеством артиллерии – до 100 орудий. Командный состав состоял исключительно из офицеров-грузин русской службы, во главе с ген. Гедевановым, Квинитадзе и Эристовым.

Независимо от этой регулярной армии имелась еще «национальная гвардия» под начальством Джугели, находившаяся в большей зависимости от совдепа, чем от правительства. Численность ее простиралась до 10–12 тыс., хотя более половины состава распускалось обыкновенно по домам. Комплектовалась она исключительно добровольцами по рекомендации с.-д. партии, совдепа и профес. организаций, относилась пренебрежительно к регулярной армии и враждебно к грузинскому офицерству и отличалась отсутствием дисциплины, бесчинствами и невысокими боевыми качествами. Правительство, тяготясь своими преторианцами, не решалось, однако, расстаться с ними и лишь в июне вошло с представлением в Учред. соб. о реорганизации армии, которая должна была впредь состоять из 4-х отд. бригад, из которых только одна – национальной гвардии.

Грузинская армия была очень бедна денежными ресурсами, но зато богаче всех армий Кавказа, не исключая и Добровольческой, артиллерией, боевыми запасами и военным снабжением, захваченными с быв. Кавказского русского фронта. Настолько богаче, что все это в изобилии посылалось грузинским правительством сочинским повстанцам, ингушским, чеченским и дагестанским сепаратистам, поднявшимся летом 1919 г. против власти Добровольческой армии.

27 ноября 1918 г. радиограмма из Тифлиса, составленная в специфических тонах грузинского пафоса, поведала «всем» «о предательском нападении на станции Воронцово на грузинскую пограничную стражу... армянских войсковых частей». Министр Гегечкори, свидетельствуя об исключительном миролюбии Грузии, заявлял «протест перед лицом всего мира» против «вероломных действий» армянского правительства... Дело обстояло несколько иначе.

В III томе «Очерков» я говорил о том, как летом 1918 г. Грузия при содействии германцев односторонним актом – вторжением войск – разрешила спорный вопрос владения Борчалинским уездом, с относительным большинством армянского населения[14], и объявила о включении в состав своих границ армянских территорий, оккупированных тогда турками[15]. В октябре, ввиду частичного очищения турками Лори, армяне заняли его, вступив в вооруженное столкновение с грузинами, быстро улаженное.

Вскоре после этого грузинское правительство предложило армянскому разрешить спорные вопросы на Кавказской конференции в Тифлисе, созываемой к 27 ноября. Опасаясь, что армяне останутся там в меньшинстве, эриванский парламент потребовал первоначально договориться о спорной границе между собой (т. е. грузины с армянами). Грузины согласились, послав в Эривань с надлежащими полномочиями своего дипломатического представителя Мдивани.

Тем временем началась эвакуация турецких войск, и турецкое командование в последний раз перед уходом своим сыграло злую шутку над обоими своими историческими врагами: армянское правительство было извещено, что турки очистят занятые районы 23 ноября, после чего армяне могут вступить в него; такое же сообщение сделано было грузинам, но срок был указан 21 ноября... Когда двинулись армяне, они встретили в спорных районах грузин. 22-го грузинский ген. Макаев, вступив без боя в Ахалкалаки[16], доносил своему правительству: «Население встретило радостно с хлебом-солью»... Войска его двинулись дальше на юг, вытесняя армянские части, согласно приказу, не вступавшие в бой.

Между тем, в Борчалинском уезде вдоль ж. д. линии Тифлис – Александрополь армянские селения, не вынеся бесчинств и реквизиций грузинских гарнизонов, начиная с 27 ноября, начали восставать поголовно и во многих местах прогнали грузин. Для усмирения восставших двинулись грузинские войска с бронепоездами и приступили к расправе, в которой местами приняло участие и татарское население.

Армянское правительство дважды обращалось с протестом в ультимативной форме в Тифлис[17] и, не получая ответа, по единогласному решению парламента, 30 ноября предписало своим войскам «занять армянскую часть Борчалинского уезда, до реки Храм, без объявления войны».

Только 4 декабря получен был ответ грузин. Возлагая всю ответственность «за братоубийственное столкновение» на армянское правительство, не приславшее в Тифлис своих делегатов, где их тщетно ждали[18], Грузия предлагала «прекратить враждебные действия, занять старые границы и созвать армяно-грузинскую конференцию»[19]. В тот же день последовал ответ армянского правительства, требовавшего вновь предварительного вывода грузинских войск из армянской части Борчалинского уезда, так как «правительство Армении не может оставаться безучастным зрителем того, как войска соседнего государства бесчинствуют в принадлежащей Армении территории и расстреливают граждан Армении».

Вмешательство англичан[20], предложивших перемирие с тем, чтобы до заключения мира обе стороны оставили спорные области (Лори и Ахалкалаки), также не увенчались успехом: армянский парламент принял предложение, но грузины не ответили и не прислали своих делегатов в назначенный день и пункт[21]. И война продолжалась.

Одновременно по всей Грузии под предлогом, что «армяне производят повсюду тайную мобилизацию», были предприняты репрессии против армян. А все лица – «подданные Эриванской республики призывного возраста, т. е. от 18 до 45 лет», – были объявлены военнопленными и направлены в концентрационные лагери в Кутаис[22]. Войска ген. Силикова в течение двух недель нанесли грузинам ряд серьезных поражений, захватили три бронированных поезда, 28 орудий, до 75 пулеметов, несколько сот пленных и военные склады, и в середине декабря подошли на переход к Тифлису. Но 16-го они потерпели неудачу у Шулавера и отошли на 10 верст к Садахло.

В это время вторично, уже в ультимативной форме, англичане потребовали прекращения военных действий, назначив срок – полночь на 19-е. В этот день противники, торопясь каждый создать более благоприятное для себя стратегическое положение, вели встречный жестокий бой, к полночи явно склонившийся на сторону армян.

Условия, предписанные воюющим сторонам, были тяжелы и несправедливы по отношению к Армении: войска ее отводились в исходное положение, существовавшее до начала военных действий, тогда как грузины оставались на занятой линии; в Борчалинском уезде введена была смешанная армяно-грузинская администрация, а в Ахалкалакском, сплошь населенном армянами, – грузинская, под контролем англичан. Как будто нарочно создавались очаги брожения и недовольства.

Хотя сношения наши с Арменией, даже дипломатические, совершенно не налаживались, но грузинское правительство считало само или, может быть, с умыслом внушало англичанам, что совпавшие по времени частичное продвижение Добровольцев в Сочинском округе к ст. Лоо и армянское наступление в Тифлисском направлении являлись «общим широко задуманным планом против Грузинской республики». И ген. Уоккер открыто грозил мин. ин. дел Армении Тигратяну, что, «если армяне совместно с Добровольческой армией нападут на Грузию, он со своими войсками выступит на ее защиту»[23].

С осени 1918 г., после разрыва переговоров с Грузией[24], войска Добровольческой армии на Черноморском побережье занимали передовыми частями с. Лазаревское, между Туапсе и Сочи, имея перед собой у станции Лоо грузинскую национальную гвардию ген. Кониева.

Положение русских войск было ненормальным в военном отношении – «ни мира, ни войны» – и весьма тягостным в морально-политическом. В Сочинском округе продолжались спешное расхищение грузинами русского казенного и частного имущества, всевозможные притеснения, аресты и высылки элементов, тяготевших к России, и, вместе с тем, покровительство большевикам и вооружение их. Шли повальные грабежи и разбои. Десятипроцентный сбор натурой со всех продуктов сельского хозяйства и товаров вызвал прекращение подвоза и торговли и усилил еще больше голод... Население Сочинского округа целым рядом депутаций и письменных постановлений обращалось в Екатеринодар с просьбой об избавлении от грузин; с той стороны фронта слышна была часто ружейная пальба, временами артиллерийская; прорывавшиеся через грузинский кордон русские и особенно армяне – жители окрестных селений – приносили на наши передовые посты рассказы о творимых над ними расправах и просьбы о помощи. В то же время из Сочи приходили воззвания и газеты российской революционной демократии («Свободная Мысль»[25] Цвангера и гагринские «Телеграммы»), жалкие по содержанию, от имени «всего населения» поддерживавшие грузинскую оккупационную власть и одновременно с приведением демагогических посулов грузинских комиссаров обливавшие потоками грязи Добровольческую армию.

9 декабря, в связи со вспыхнувшей армяно-грузинской войной, неожиданно для нас началась эвакуация грузинскими войсками Сочинского округа. Я приказал войскам продвигаться вперед и, не вступая в бой с грузинами, занимать оставляемую ими территорию Черноморской губернии. 16 декабря грузины оставили ст. Лоо, которая и была занята нашим полком. Дальнейший отход грузинских войск приостановился, и противники стояли на р. Лоо в течение целого месяца, не вступая в бой.

Через несколько дней перехваченные документы разъяснили несколько обстановку: 15 декабря «командующий Приморским фронтом» ген. Кониев сообщил населению[26], что «правительством приказано освободить Сочинский округ от войск республики Грузии», но что «всем административным учреждениям и должностным лицам (надлежит) оставаться на своих местах и продолжать исполнение служебных обязанностей». 16 декабря Кониев пояснил мотивы этого распоряжения: «Сочинский округ по соглашению с англичанами признается нейтральным. В силу этого соглашения вступление вооруженных войск какой бы то ни было армии или государства на территорию округа не может иметь места... Управление в округе остается грузинским»...

Такое вмешательство англичан, без предварительного согласия главного командования и даже без уведомления его, вызвало протест наш, обращенный к ген. Пулю. Ввиду того что Сочинский округ составляет искони неотъемлемую часть русской Черноморской губ., ген. Драгомиров от моего имени просил содействия Пуля к немедленному введению русских войск и русской администрации во всем округе. Это обращение, равно как и ряд других – по вопросам о расхищении грузинами имущества и притеснения русских людей в Сочинском округе – оставлялись Лондоном и Константинополем без ответа. Вместе с тем 9 января мы получили через английскую миссию сообщение ген. Уоккера[27] о том, что он «получил инструкцию поддерживать грузин, пока их поведение (?) удовлетворительно», и что поэтому «дальнейшее продвижение войск Д. А. в Сочинском округе без предварительного сношения с ген. Уоккером не должно иметь места». Это требование английского начальника дивизии, о существовании которого мы тогда узнали впервые, вызвало вновь мое обращение к Мильну[28], в котором я подтверждал, что «в этом крае должна быть немедленно водворена русская власть» и что я «не могу допустить с его стороны подобное несправедливое отношение к русским интересам».

Между тем, на почве притеснений грузинами вспыхнуло восстание армянских селений[29], охватившее весь прифронтовый и адлерский районы. В наши руки попала телеграмма комиссара Хочолава, после заседания с участием ген. Кониева доносившего правительству выяснившиеся причины восстания, которое легко было бы предотвратить, «если бы местные власти в лице комиссаров, а также регулярные войсковые части стояли на должной высоте». «Мне самому, – писал он, – пришлось лично видеть результаты ряда недопустимых деяний, хищений и грубого отношения к населению со стороны солдат». Хочолава, ввиду грозных событий, 17 января требовал «или уходить, или закрепить положение» и получил ответ правительства, что оно «в ночном заседании (на 18-е) постановило Сочинский округ не очищать». Грузинские войска предприняли широкую карательную экспедицию: в течение нескольких дней шли бои, грузинская армия громила армянские села; к нам доходили вопли о помощи. Дабы положить конец этому кровопролитию, я приказал войскам Приморского отряда занять Сочинский округ.

21 января наши с боем перешли р. Лоо и заняли Сочи, где были встречены с большою радостью населением; в течение ближайших четырех дней Добровольцы очистили от грузин весь Сочинский округ, и начальник дивизии, ген. Черепов, дойдя до р. Бзыби, послал грузинам телеграмму о прекращении им военных действий ввиду окончания возложенной на него задачи. Генерал Кониев и его начальник штаба полк. Церетели были взяты в плен; в Сочи интернировано 43 офицера и 700 солдат, причем офицерам оставлено оружие, а солдаты были обезоружены. Все воинские чины и оружие были отправлены морем в Грузию.

Тем временем начались репрессии со стороны грузин: старик ген. Шатилов и другие наши представители в Тифлисе, многие русские офицеры, даже из числа не имевших отношения к Добровольческой армии, в Сухуме, Поти, повсеместно были арестованы и ввергнуты в тюрьмы; грузины арестовали также и выслали президиум заступившегося за русских офицеров русского национального совета (Лебедева и Шубинского), вообще усилили репрессии в отношении русских граждан[30] и в моральном и материальном отношении. Так, в четверг на страстной седьмице грузинская милиция вторгнулась в Тифлисский кафедральный собор во время богослужения и потребовала прекращения службы. Ввиду единодушного протеста клира и молящихся служба была закончена, после чего грузины опечатали собор, отняли его у русского прихода. 24 февраля грузинское правительство обнародовало закон, по которому были конфискованы земли русских землевладельцев, бежавших в свое время от турецкого нашествия и не успевших к сроку, указанному в законе, именно к 1 февраля, т. е. на 23 дня ранее опубликования самого закона, вернуться в места своей оседлости. Это было уже прямо надругательством и над русскими людьми и над правом.

Под влиянием нашего наступления начались восстания абхазцев и армян в Сухумском округе, и представители его вновь обратились ко мне с просьбой избавить абхазский народ от насилий, могущих вызвать кровавую смуту. 1 февраля я отправил телеграмму ген. Мильну и Уоккеру (№ 176), указывая необходимые и неотложные меры для умиротворения Абхазии и устранения поводов взаимных столкновений наших с Грузией: «1) объявить Сухумский округ нейтральным, 2) немедленно вывести оттуда грузинские войска и администрацию, 3) возложить поддержание порядка на абхазские власти, свободно ими самими выбранные, и на военные отряды, сформированные из абхазцев»...

Сочинский эпизод принял совершенно неожиданный для нас оборот. 3 февраля нашей радиостанцией принята была телеграмма «всем, всем» из Тифлиса, подписанная воен. мин. Георгадзе. В ней обычным стилем грузинской дипломатии наше наступление названо было «актом самочинно-грубого насилия и вероломства». «Сочинский округ занимался нами, – писал министр, – по соглашению и настоянию (!) английского командования... 31 января (н. ст.) грузинским правительством было получено от английского командования в Константинополе письменное заявление, что со стороны ген. Деникина не будет предпринято никаких враждебных действий против Грузинской республики»...

Вслед за сим ген. Уоккер сообщил грузинскому правительству телеграмму «верховного союзного командования», что «британское правительство приказало (!) ген. Деникину вывести свои войска из Сочи». При посещении Уоккера 8 февраля делегацией парламента, принесшей ему благодарность по поводу этого решения, Уоккер заявил: «Последнее время отношение грузинской печати к Великобритании очень часто меняется... Несмотря на это, великобританское правительство, если и имеются какие-либо нарушения его политики к Грузии, всегда готово исправить таковые к выгоде грузинского народа»... Посланный Уоккером полк. Уайт прибыл в Сочи и предъявил требование о немедленном выводе войск Добровольческой армии из Сочинского округа, в котором «будет установлен английский контроль». Получил ответ, что «Сочинский округ очищен не будет»[31].

Английская миссия ген. Пуля, которую, очевидно, не информировали ни Константинополь ни Тифлис, находилась в весьма неловком положении. Ген. Уоккер выразил крайнее возмущение против деятельности екатеринодарского представителя, ген. Пуля, не предотвратившего этот эпизод, и в беседе с одним из чинов Добровольческой армии заявил, что Пуль, очевидно, совершенно не осведомлен о направлении «политики Его Величества» и должен получить указание в Константинополе. Ген. Пуль был вызван в Константинополь и к нам не вернулся.

Сменивший его 3 февраля ген. Бриггс, к нашему удовлетворению, оказался истинным и благородным другом России. Проявляя исключительную заботливость в деле снабжения русских армий, относясь горячо и искренне к нашим нуждам, невзгодам и успехам, он вместе с тем оказывал неизменно большую моральную поддержку и командованию и русской идее. Везде, где ему приходилось выступать – на Донском кругу, среди кубанских самостийников, на Чеченском съезде, – мы слышали от него полные достоинства и спокойствия призывы к единству, к поддержанию государственной связи с Россией. Он был добрый англичанин и исполнительный подчиненный. Но не раз, исполнив свой долг – предъявив мне в сухой и настойчивой форме неприятные для нас требования Лондона, в тот же день – мне это стало известно впоследствии документально – кроме моего отказа посылал и свой личный обоснованный протест против распоряжений Лондона.

title=

Только с приездом ген. Бриггса пришли запоздалые ответы на мои обращения к ген. Мильну[32]. Мильн писал, что письма мои препровождены «правительству Его Величества». Британия «не имеет намерения вмешиваться в дела образованных в Закавказье правительств». Мильн охотно поддерживал бы русские интересы в Грузии, но это невозможно ввиду позиции, занятой русскими в Сочинском вопросе; просил «прийти к дружелюбному соглашению с Грузией». Но одновременно я получил через ген. Бриггса ноту ультимативного характера[33]:

«Я получил указание Военного Министерства предложить Вам немедленно прекратить операции против Сочи. Затем обратить Ваше внимание на постановление мирной конференции от 24 января, в силу которого захват силою спорной территории будет серьезно вменен в вину захватчику.

Если генерал Деникин не согласится ожидать решения из Парижа и не воздержится от перехода в район южнее линии Кизил-Бурун – Закаталы и далее по Кавказскому хребту до Туапсе на Черном море, то правительство Его Величества может оказаться вынужденным задержать (или отменить) помощь оружием, снаряжением и одеждой».

Все это было уже слишком поздно. Запоздалое вмешательство англичан не соответствовало ни русским интересам, ни достоинству русской армии, ни просто справедливости. Путем личных бесед с ген. Бриггсом и предъявлением ряда документов, относящихся к Сочинскому вопросу, я приобрел в нем фактического защитника наших интересов. При этом установлено было, что главное командование никогда не давало никому заверения или обещания не занимать Сочинского округа.

Такое ложное убеждение, повлекшее за собой приведенную выше ноту Мильна грузинскому правительству, создалось в Константинополе благодаря докладу Уоккера, который post factum оправдывал его тем выводом, который был им сделан из слов, сказанных якобы ген. Эрдели во время их беседы 20 января: «Ген. Деникин не имеет никаких агрессивных намерений относительно Грузии и, более того, не мог бы осуществить их, если бы хотел»... Донесение ген. Эрдели от 20 янв. (№ 6) и последующий доклад категорически опровергали и факт произнесения им этой фразы[34], и возможность ошибочного толкования Уоккером нашей позиции в Сочинском вопросе. Эрдели заявил тогда вполне определенно: «Мы не думаем о завоевании, а о возвращении принадлежащего нам по праву», и на вопрос Уоккера – «удовлетворило ли бы нас установление русской администрации в Сочинском округе, но с грузинскими войсками», – Эрдели ответил категорически: «Нет, войска должны быть выведены, и округ занят нами»[35].

Результатом всех этих событий было следующее: ген. Уоккер вскоре покинул свой пост; в Гаграх появилась рота англичан во главе с полк. Файнсом, ставшая по р. Бзыби, между расположением обеих сторон, с которых было взято обещание не возобновлять военных действий и не переходить реку; англичане признавали status quo, не облекая признания в декларативные формы, чтобы не подчеркивать некоторый урон, понесенный британским престижем[36].

Непосредственные отношения с грузинским правительством у нас решительно не налаживались. Грузины внушали англичанам, что я «отказываюсь принять грузинских представителей»[37]. Это было совершенно неверно. Гегечкори в январе 1919 г. сообщал доверительно некоторым лицам, не без намерения осведомить Екатеринодар, что им посылается дипломатическая миссия в составе «политических врагов правительства» (?)[38] к кубанскому правительству, но с главной целью «завязать конфиденциальные сношения с Добровольческой армией»[39].

Попытки сближения сделаны были и путем посылки в середине февраля к ген. Эрдели, находившемуся в то время в Баку, кн. Амилахвари, который от имени Жордания и Гегечкори зондировал почву относительно вступления в сношения с Добровольческой армией. Эрдели, обобщая свои впечатления, объяснял эту перемену тем, что «в Грузии замечается поворот к нам, сильное недовольство англичанами и тревога за будущее; боязнь, что англичане съедят Грузию и весь Кавказ и что единственная опора – это мы и Россия». Если известные круги и поддерживают непримиримость, сепаратизм и ненависть к Деникину, Колчаку, то «в массе все больше и больше наблюдается поворот к нам, (который) по-видимому начинает учитываться руководящими кругами»[40]. Не без влияния на изменение настроения было, конечно, и тяжелое экономическое положение Грузии, отрезанной от производительных районов Сев. Кавказа.

Какие бы ни были мотивы, руководившие грузинскими правителями, этот вопрос был встречен у нас с полным удовлетворением. И прибывший 10 февраля в Екатеринодар грузинский «уполномоченный» на Кубани Вачейшвили телеграфировал своему правительству о полученной гарантии непродвижения Добровольцев дальше Бзыби, о прекращении военных действий и о возможности начать переговоры; просил «срочно, по радио мандата правительства на имя Чичинадзе, Вачейшвили и Кикнадзе для ведения переговоров со штабом Добровольческой армии»[41].

Проходили недели, а Тифлис молчал. Первая пора растерянности прошла, благоразумие смолкло вновь, и грузинские меньшевики не рисковали не только примирением с главным командованием, но даже вступлением с ним в официальные дипломатические отношения дать оружие в руки своим политическим противникам – соц.-федер. и нац.-демокр. и «скомпрометировать» себя в глазах грузинского совдепа, русской революционной демократии и, главное,.. Москвы. На Сочинском фронте возобновилось прежнее, чреватое опасностями положение: ни мира, ни войны.

Весна 1919 г. была периодом тяжелых боевых испытаний для армий Юга: оставление французами Одессы, потеря почти всего Крыма, критическое положение Донского фронта и угроза Тихорецкой со стороны Царицына требовали сосредоточения всех сил на угрожаемые направления. Получив письменное ручательство ген. Бриггса, что, «ввиду занятия британскими войсками линии р. Бзыби, исключается всякая возможность каких бы то ни было наступательных действий со стороны грузин против Добровольческой армии[42], я ослабил значительно Сочинский фронт. Между тем, вскоре оттуда начали приходить тревожные сведения: грузины мобилизовали два возраста, вооружили интернированных в Веро большевиков и отправляли их в Сухумский округ, подвозили к Бзыби тяжелую артиллерию и понтоны.

Во второй половине марта грузины сосредоточили за Бзыбью 5–6 тыс. шт[ыков] и до 20 орудий, явно готовясь к нападению. На глазах у английской роты грузины строили второй мост через Бзыбь, и на протест по этому поводу начальника нашего отряда ген. Бурневича полк. Файнс ответил, что «это к военному делу не относится» (?)... Английские посты пропускали беспрепятственно с грузинского на наш берег всех желающих, не исключая и грузинских солдат, требуя только, чтобы они были безоружны... Был даже случай, что на глазах у английского офицера и караула грузинские солдаты на нашем берегу захватили Добровольца – поручика Бенуа, абхазца по происхождению, и увели его через мост в свое расположение...

Вновь начинались какие-то странные недоразумения, которые английская миссия при всем желании предотвратить не могла, так как части 27 англ, дивизии подчинялись командованию в Тифлисе.

В то же время при содействии грузин в Сочинском округе подымалось восстание зеленых. Это движение имеет свою сложную историю, на которой я остановлюсь в другом месте; здесь же ограничусь лишь указанием на специально местные черты его характера.

Революционные организации обосновавшихся в Черноморье российских социалистов, совместно с покровительствующими им грузинскими властями, усиленно внушали крестьянам мысль, что при содействии англичан округ может быть «нейтрализован», и это избавит их от реквизиций, податей, налогов, вообще от несения всяких государственных повинностей, в том числе и от набора. И потому, когда объявлена была в середине марта мобилизация 4-х призывных классов, военнообязанные стали уходить поголовно в леса, там организовывались в отряды, снабжаемые в изобилии оружием и патронами от грузин. И 26 марта поднялось вооруженное восстание в д. Пластунской, распространившееся вскоре на весь район Сочи – Красная Поляна – Адлер. А 31-го были закончены и приготовления грузин к переходу в наступление.

Ему предшествовали два странных обстоятельства. 24 марта полковник Файнс обратился к начальнику нашего передового отряда с запросом – «Получены ли им приказания о выводе русских войск из Гагринского района» и, если нет, то просил «обратиться к ген. Деникину за соответствующим приказанием». А 3 апреля, т. е. накануне наступления грузин, получена была телеграмма ген. Мильна, извещающая о том, что «грузины предполагают атаковать (Добровольцев), несмотря на то, что им известно, что это явится актом враждебным по отношению к (англичанам)». Миссия добавляла[43], что ген. Мильн предпринимает шаги, дабы этому воспрепятствовать, и советовала удержать наши черноморские отряды «от враждебных действий и отвести войска к северу как можно дальше».

4 апреля получена была мною телеграмма грузинского главнокомандующего, ген. Гедеванова[44]: «Во избежание возможности кровопролитного столкновения между Грузинской и Добровольческой армиями, необходимо немедленно разрешить вопрос об установлении пограничной линии, которою, по нашему мнению, является река (нерасшифрованно)[45].

Для того чтобы я имел возможность совместно с Вами действовать против общего врага – большевиков, и для сглажения существующих между русскими и грузинами неприятных недоразумений нужно Ваше срочное согласие по этому вопросу. Ваше согласие даст мне возможность обеспечить Ваш тыл так, как Вам будет желательно, и убедить наш народ в Вашем дружественном отношении к нему»[46] (из протокола заседания 8 мая 1919 г. в присутствии ген. Бриггса).

И, словно в разъяснение истинного смысла происходящего, через несколько дней мы прочли воззвание от «Штаба национальной гвардии» Джугели – всем сочинским «товарищам»: «...Цель предательского врага выбить из наших рук доблестное красное знамя, восстановить деспотизм, торжество темных сил и раздавить нашу свободу и демократию... Объединившись и тесно сомкнувшись вокруг красного знамени с оружием в руках, будем биться на смерть с силами реакции, наступающими (!) на революционную Грузию. Долой черную реакцию! Да здравствует революционная демократия! Да здравствует социализм!»[47].

В тот же день, когда получена была телеграмма Гедеванова, с рассветом грузинские войска, перейдя беспрепятственно линию английских постов и реку Бзыбь, ударили на слабый наш передовой отряд – Кавказский офиц. полк ген. Ушака. Ушак отбил атаку; но вскоре обнаружилось, что все высоты в тылу заняты зелеными, и отряду почти в полном окружении пришлось отходить за р. Мзымту, пробиваясь с большими потерями. Сухопутное сообщение с Сочи было отрезано. Только 7 апреля высланные из Сочи подкрепления расчистили тыл отряда от повстанческих банд и овладели Адлером и Пластунским – центром восстания, после чего оно пошло на убыль и вскоре замерло. Грузины продвинулись до Мзымты, но вскоре отошли, остановившись за р. Мехадырь, и начали расправу с армянскими селами...

Ввиду открытия военных действий грузинами, я приказал закрыть границу, выслать всех грузинских официальных представителей за пределы Вооруж. сил Юга и воспретить заход наших судов в грузинские порты. Войскам Черноморья приказано было перейти в наступление и выбить грузин из Сочинского и Сухумского округов.

Начались приготовления по сбору сил и подготовке десанта[48]. Тем временем ген. Бриггс, принимавший горячее участие в наших делах, снесясь с Константинополем, сообщил мне, что главнокомандующий (ген. Мильн) считает действия грузин «прямым нарушением данных британскими властями указаний» и «посылает британские войска для предотвращения дальнейших продвижений»[49]. Ввиду этого ген. Бриггс просил меня не предпринимать наступления, выражая твердую уверенность в мирном разрешении вопроса.

Англо-грузинские переговоры затянулись. Грузинское правительство опять, как в начале года, выразило пожелание начать переговоры с главным командованием при посредстве английского представительства. Генерал Бриггс взял на себя лично эту миссию и в начале мая поехал в Тифлис, ознакомившись предварительно с моими требованиями[50]. После двух заседаний, 8 и 10 мая (в Батуме и Тифлисе), выяснивших, между прочим, что инициатором приглашения был ген. Гедеванов, по-видимому, искренне стремившийся к примирению с Добр, армией, ген. Бриггс пришел к заключению, что он «напрасно потерял время, так как у грузин не было желания идти на уступки».

Основное требование об очищении грузинами Черноморской губ. отводом войск за Бзыбь было отвергнуто[51]; о нейтрализации Сухумского округа, тем более, они не хотели и слушать, и потому дальнейшие прения имели чисто академический характер, выясняя лишь общие взгляды грузинского правительства на отношения к России вообще.

Вероятно, с большим удивлением и впервые грузинские правители услышали из уст английского генерала такие фразы: «Англичане и итальянцы уйдут, но Россия останется навсегда; и дружеские отношения с нею – это лучшее, что может быть... Лига наций еще не вылилась в определенную форму... Мирная конференция закончится, Россия же будет великой и могущественной, и вы подготовляете себе не особенно благоприятную будущность... Генерал Деникин (считает, что) не имеет права и полномочий изменять границы областей России до Всероссийского народного собрания, которое одно может разрешить этот вопрос»...

К сожалению, позиция ген. Бриггса была не особенно прочной, когда Гегечкори не без иронии предложил ему вопрос: «Мы желали бы слышать – личное ли это мнение ген. Бриггса или... британского командования»... Так как «мы имеем сведения, что вопрос о границах будет разрешен не на Всероссийском собрании, а на Парижской мирной конференции... Мы имеем уверение, что Британское правительство поддержит нашу независимость от России»...

Эта уверенность во всемогуществе Мирной конференции была у грузинских правителей очень прочной, а перспектива решить вопрос своего суверенного существования и территориального распространения при отсутствии России – слишком заманчивой... Этим обстоятельством, в гораздо большей степени, чем стратегическими соображениями, обоснована была та торопливость, с которой велись грузинские захваты, та цепкость, с которою отстаивались приобретаемые ими границы «Великой Грузии». Поставить Мирную конференцию перед свершившимся фактом – это казалось самым главным. Вопрос же о «народном волеизъявлении» представлялся уже более легким: для этого существовали такие влиятельные факторы, как усиленная колонизация, национальная гвардия и... Мцхетский замок.

12 мая ген. Бриггс вернулся из поездки, а 23-го прибыл из Лондона в Новороссийск... его заместитель ген. Хольман. Приезд последнего был полной неожиданностью для ген. Бриггса, которого Британское правительство не известило о предстоящей смене. 30-го мы провожали с душевным сожалением «друга России и нашего друга», заслужившего глубокое уважение в русском обществе и в Армии.

Роль ген. Бриггса на этом не кончилась. Он защищал интересы России и Армии Юга в Лондоне – в военном министерстве и парламенте, ездил в Бухарест и Варшаву – убеждать Братиано и Пилсудского в необходимости общих усилий для освобождения Европы от мировой угрозы русского большевизма, в необходимости кооперации с Вооруженными силами Юга[52]. Осенью 1919 г. он вновь посетил Ростов, Харьков, Киев, желая возобновить связь с русскими армиями для наиболее целесообразной помощи им.

Удаление ген. Бриггса казалось странным и необоснованным, так как преемник его, ген. Хольман, с первых же шагов своих стал вести ту же дружественную нам политику.

Все на Черноморском побережье осталось по-прежнему. Ген. Мильн, будучи у меня 9 апреля, заявил, что он потребовал отхода грузин за Бзыбь, то же повторила английская миссия 12 июня. Но, видимо, британский авторитет был уже недостаточен ни для предупреждения, ни для ликвидации столкновения. Или, вернее, Лондон не желал подкрепить его аргументом более веским, чем бумажные ноты.

Грузины остались на Мехадыри. Между правительствами ВСЮР и Грузии по-прежнему не существовало официальных отношений. Граница была закрыта. А войска двух армий стояли на побережье друг против друга в постоянной боевой готовности, рискуя каждую минуту тем, что в силу какого-либо непредвиденного случая «заговорят сами» ружья и пушки.