Глава XX

 

Украина: изменение политики с падением Германии. Борьба партий. Вооруженная сила

 

После опубликования германского мирного предложения (от 22 и 29 сентября) в правящих кругах Украины наступило полное смятение и растерянность. Неизбежность и близость падения Центральных держав требовали спешных мер для закрепления шаткого положения украинской государственности и существующей власти и спешной политической перестраховки. Между тем, эти же передвижения усилили напор на власть извне со стороны всех сил, ей враждебных.

Украинский национальный союз (УНС) предъявил тотчас гетману требование об образовании нового демократического правительства из состава членов союза, сводившееся к фактическому возрождению покойной директории. Этот шаг нашел энергичную поддержку в германской оккупационной власти и, вместе с тем, путем сношений Винниченко с Москвою, был обеспечен некоторыми гарантиями со стороны совета комиссаров. УНС торопился захватить власть в свои руки, чтобы поставить державы Согласия перед совершившимся фактом.

Германцы, готовясь к исходу, старались также создать себе обстановку, благоприятную в ближайшем будущем. Интересы самой Украины, как и России, были для них глубоко чужды и безразличны; они поддерживали и насаждали там те силы, которые могли быть союзны им и противопоставлены державам Согласия или, по крайней мере, могли бы создать последним большие затруднения. Поэтому ген. Гренер[1], продолжая широкое покровительство большевицким организациям на Украине, вместе с тем потребовал от гетмана создания «национального правительства» путем удаления из кабинета «русофильских элементов» и включения членов УНС.

Эти домогательства встретили противодействие: в кабинете, среди некоторых членов его – по мотивам самосохранения, в российской общественности – в силу побуждений национальных, в союзе хлеборобов, «Протофисе» – из-за опасения прихода к власти социалистического правительства.

Под напором всех этих влияний гетман колебался, и переговоры о реконструкции кабинета затягивались. Но в начале октября произошло событие, вызвавшее министерский кризис и ускорившее развязку вопроса.

На Украине шла безвозбранно, на глазах у всех, большевицкая пропаганда и организация восстания. Извне ими руководила «девятка»[2] во главе с Пятаковым и Бубновым, которая обосновалась в Курске, формировала кадры «повстанческой армии», организовывала новые повстанческие отряды на территории Украины и помогала деньгами и оружием уже существующим. В самом Киеве такую же работу вели «мирная делегация» Раковского, советское консульство и военный эксперт делегации, бывший полк. Егоров, а в Одессе организующий центр создал Дыбенко. Большевицкие центры подготовляли повсеместно «революционные комитеты», производили учет сил и вербовку красноармейцев – якобы для Восточного фронта – настолько открыто, что адреса регистрационных бюро зачастую не были секретом, и объявления об их функциях появлялись иногда в печати. Обеспокоенные этим явлением украинские власти пробовали бороться с ним, что удавалось отчасти в Одесском районе, занятом австрийцами, но в зоне германской оккупации встречало решительное противодействие военной германской власти.

Неоднократные представления по этому поводу генералу Тренеру успеха не имели. Украинский совет министров телеграммой от 11 октября обратился к германскому правительству «с настойчивым указанием и предостережением, что при таких условиях (правительство) слагает с себя ответственность за могущее произойти восстание большевиков и что в значительной степени (оно) должно будет обвинить в этом вредящую деятельность германских властей на Украине». Это обращение тоже никакого успеха не имело.

Министр внутренних дел Кистяковский счел себя вынужденным, наконец, произвести арест Егорова. Дыбенко и обыск в помещении делегации консульства. Результатом были ряд новых арестов и изъятие документов, которые установили широкий организационный план большевицкого восстания, тесный контакт делегации Раковского с председателем УНС Винниченко и полную осведомленность, если не прямое соучастие в этом... немецкого штаба. Произошло крупное столкновение: временный заместитель барона Мумма, советник Тиль, в крайне резкой форме потребовал немедленного освобождения арестованных, возвращения захваченной переписки и... удаления с поста министра Кистяковского.

Первым результатом этого эпизода был демонстративный выход в отставку 9 министров, заступившихся за Кистяковского и подавших гетману записку «о необходимости совместной борьбы объединенными силами всех частей бывшей России с большевиками». Вторым – капитуляция гетмана и назначение по соглашению с Тренером и Винниченко нового министерства, в составе которого остались Лизогуб (председатель) и самостийники прежнего кабинета и вошло пять кандидатов УНС из числа соц.-федералистов. В новом составе правительства было обеспечено вполне преобладание резко самостийного и немцефильского течения.

Лизогуб от имени нового правительства делал боевые заявления о том, что отныне он будет «стремиться к более резкому выявлению лица Украинской державы». Но фактически, под гнетом грозной обстановки, деятельность правительства носила следы растерянности и нерешительности. Положение его было действительно необыкновенно трудным.

Мирные переговоры с советской Россией прервались. Раковский уехал в Москву. Еще 10 октября ген. консул Украины Кривцов прислал из Москвы тревожную телеграмму о возможности «радикального изменения политики совнаркома по отношению к Украине», так как с «аннулированием Брестского договора все обязательства совнаркома отпадают, следовательно, отпадает и обязательство заключения (с ней) мирного договора». Совет комиссаров слал грозные ультиматумы по поводу оскорбления своей делегации и грозил репрессиями. В «нейтральной зоне» сосредоточивались две советские дивизии; большевицкие отряды появились в северных уездах Черниговской и Харьковской губерний... И хотя заместитель Раковского – Мануильский уверял, что это «сепаратные акты недисциплинированных частей» и что советы не имеют никакого желания, «по крайней мере в настоящий момент», воевать с Украиной, но положение Северного фронта, лишенного украинских войск и прикрытого только колеблющейся уже «стеной» германских штыков, становилось критическим.

В то же время внутри страны шла тайно и явно деятельная работа украинских социалистов, объединенных в УНС, которые спешно (к 4 ноября) созывали «Национальный украинский конгресс» из состава отделов союза, чтобы путем симуляции воли народной принять окончательно падавшую из рук гетмана власть. Вероятно, в противовес гетман также торопил правительство с созывом «Державного сейма», чтобы закончить выборную кампанию до немецкого исхода... Сколько-нибудь правильные выборы в назначенные сроки были абсолютно невозможны, но к прибытию – казавшемуся несомненным – войск Согласия «голос народа» должен был сказать решительное слово. При этом все три группы (немцы, гетманское правительство и УНС) по разным побуждениям сходились в одном – в стремлении «утвердить самостоятельность Украинской державы».

Международное положение Украины было не менее шатким; перемена внешних декораций требовала поэтому исключительной осторожности. 2 октября украинский посол в Берлине бар. Штейнгель телеграфировал в Киев: положение безнадежно и «повелительно диктует нам необходимость войти в сношение с Согласием, которое одно в состоянии обеспечить державе ее интересы. Имею точные сведения, что Согласие не встретит препятствий для оккупации Украины, если об этом просить».

Сообразно с двойственным притяжением мировых центров, и внешняя политика Украины пошла по расходящимся дорогам. Министр иностранных дел Дорошенко, не терявший еще надежды на Германию, отправился в Берлин с целью добиться содействия ее в вопросе «допущения представителей самостоятельной Украины на мирный конгресс». Туда же отправился товарищ председателя УНС Никовский... Гетман в грамоте своей от 17 октября «стоял на почве независимости Украинской державы и на ее строжайшем дружественном нейтралитете», выражал надежду, что и державы согласия «признают наш государственный суверенитет». Лизогуб позволил себе даже некоторую угрозу по адресу Согласия[3]: «Украинское правительство заявляет, что оно будет всячески бороться со всеми проявлениями извне, которые были бы направлены к нарушению нейтралитета Украины». Но в то же время, с согласия германского командования, готовились уже посольства в Париж (Н. М. Могилянский), в Америку (Коростовец) и в Яссы (ген. Дашкевич-Горбатский)[4].

Насколько сильны были тогда еще (конец октября) в правительстве германофильские течения и иллюзорные надежды на силу германских штыков, можно видеть из письма Н. М. Могилянского к заместителю мин. ин. дел Платову. Могилянский просил «отложить отъезд миссии minimum на две недели» – «к этому времени, быть может, выяснится международная конъюнктура». Могилянский определял и «свой идейный багаж» как «глубокого сторонника немецкой общественности, солидарности и культуры». «Наибольшей угрозой будущему, – писал он, – я считаю «большевизм» Вильсона и зарывающихся в упоении момента французов... Экономический союз с Англией и Францией считаю фантазией... Наше будущее, как Украины, так и России, в добросовестных тесных отношениях с Германией – это определено географией, историей и здравым смыслом»[5].

Быстро развивавшееся наступление союзников на Балканах заставило правительство спешно командировать в Яссы Коростовца, который, «не претендуя на признание Согласием Украины», вступил в деловые сношения с его представителем в лице французского посланника гр. Сент-Олера. В предъявленной последнему вербальной ноте[6] правительство Украины, высказывая опасение, что военные действия могут быть перенесены на ее территорию, просило избавить от этого нового несчастья пострадавшее и без того население; заверяло державы Согласия в своем строгом нейтралитете и готовности «принять с большим удовлетворением всякое предложение сотрудничества в целях сохранения порядка и безопасности в стране». Сент-Олер, не отказываясь от «частных сношений», ответил, что «отношение держав Согласия к Украине будет зависеть от той помощи, которую украинское правительство окажет им (союзникам) в восстановлении порядка в России»...

Мирное предложение всколыхнуло, конечно, и общественную жизнь на Украине, и в особенности в Киеве. Оно вызвало громадный подъем в политических организациях и во многих произвело полный переворот «ориентации» и тактики.

Прежде всего изменилось отношение к существу гетманской власти тех групп, которые были ее опорой. «Союз хлеборобов» на всех съездах – уездных, губернских, в главном Совете – спешил отречься от украинской самостийности. 1 октября гетмана посетила делегация Союза[7], которая внушала гетману идеи о временном характере самостийности Украины, о необходимости социалистического правительства и – главное – об единстве России. Гетман бранил немцев, со всем соглашался, призывал к терпению.

На 1 ноября н. ст. в Киеве был назначен всеукраинский съезд хлеборобов, но правительство – знамение времени – препятствовало созыву той организации, которая была восприемницей рожденного немцами гетманства... Только после заверения руководителей съезда, что вопрос об единой России подыматься не будет, заседания его были разрешены. В отношении социальном съезд раскололся, по существу, распался, на почве непримиримого отношения помещиков к вопросу об отчуждении земель, невзирая на то, что крестьянство ставило требования, более чем умеренные: сохранение частной собственности и выкуп части помещичьей земли. В отношении политическом, хотя и косвенным путем, съезд проявил полное единодушие: он горячо приветствовал гетмана, посетившего заседание, и в тог же день еще более бурными овациями встретил речь Пуришкевича об... единой России.

Киевский «Протофис», с его «интернационализмом», германофильством и неизменной поддержкой гетманской политики, потеряв почву под ногами, переживал период растерянности. Он присоединился официально к позиции Союза хлеборобов, искал сближения с Национальным центром; дружил с гетманом и будировал в отношении социалистического правительства; поддерживал близкие отношения с немецким штабом, в надежде, что не все еще потеряно, и делал уже неудачные попытки военных формирований для защиты Киева и Украины.

Так или иначе, гетман мог убедиться в лояльном отношении к нему лично Союза хлеборобов, «Протофиса», но ни на какую поддержку с их стороны ни самостийности, ни своему правительству рассчитывать более не мог. Одно еще сближало их – это стремление сохранить германскую оккупацию. В середине октября, после переговоров с германским командованием, веденных профессором Пиленко, от имени Союза и «Протофиса» послана была телеграмма Вильсону с просьбой оставить германские войска на Украине. Это обстоятельство вызвало большое возмущение в широких кругах российской общественности и еще более уронило в их глазах престиж обеих организаций. Точно так же выбита была временно из колеи деятельность «Монархического блока» и союза «Наша Родина», связанных с организацией «Южной», «Астраханской» и «Северной» армий: с переменой германского правительства и новым курсом в украинском вопросе («национализация и демократизация») немцы прекратили всякий денежный отпуск и поддержку этих организаций. Первые две армии, за полной невозможностью дальнейшего самостоятельного существования, перешли на иждивение Дона. Монархический блок сохранял близкое общение с гетманом и находился в контакте с Красновым. Ввиду полной неудачи, постигшей правых в Киеве, Замысловский был отправлен в Ростов, где к началу ноября он собирал монархический съезд, стараясь привлечь на него «представителей Добровольческой и Кубанской армий». Там должен был образоваться «единый фронт», имеющий лозунгом «великую, единую и неделимую Россию, на основе законопреемственной монархии». Что касается ориентации, «то этот вопрос, – по словам Замысловского[8], – при революции, вспыхнувшей в Германии, должно признать утратившим свою остроту, ибо ориентироваться на государство, находящееся в состоянии революции, явно невозможно».

Киев в это время, осенью 1918 г., продолжал вбирать в себя всю соль российской буржуазии и интеллигенции. Сюда постепенно перекочевывали из Москвы и отдельные деятели, и целые организации. Здесь происходили сложение и дифференциация сил, падение одних и нарождение других группировок, которые затем, перенеся свою деятельность на Юг России, играли известную роль в его судьбах.

«Совещание членов законодательных палат», не разрывая окончательно с германскими кругами, с которыми вел переговоры в Берлине посол Совещания бар. Розен на тему об «естественном союзе монархической Германии и монархической России против гегемонии Англии», решило командировать своего представителя и к союзникам с «выражением восторга по поводу близкого окончания войны... беспримерными подвигами героических народов», и за помощью, которая должна была выразиться: «1. в быстрой реальной поддержке Добровольческой армии, 2. в занятии обеих столиц хорошо дисциплинированными и дружественно к России настроенными войсками, 3. в сохранении в оккупированных Германией областях ее гарнизонов до замены таковых союзническими или имеющими быть образованными русскими». Из письма видного участника Совещания бар. В. Меллер-Закомельского я узнал неожиданно, что «Совещание никогда не видело путей спасения России вне тесной связи с союзниками»[9].

Совещание значительно увеличилось численно поступлением новых членов – беженцев из советской России – и сильно клонилось вправо. Среди крайних элементов нарастало неудовольствие по поводу присутствия в составе «бюро» совещания Милюкова, и шла сильная агитация за его устранение, не увенчавшаяся, однако, успехом: 3 октября в собрании членов законодательных палат состоялось переизбранное «бюро», состав которого остался прежним, но пополнен тремя членами из числа лидеров правых[10].

По мысли Милюкова, война была окончена, вопрос ориентации отпал и не было поэтому более препятствий к объединению широкого фронта русской общественности. На том же заседании 3 октября было одобрено составленное Милюковым обращение к русскому обществу, в котором указывалось на необходимость «скорейшего создания авторитетного общероссийского представительства, которое могло бы встать на место советской власти». Главнейшими основами сведения воедино разрозненных усилий возрождения России ставилось: 1. «признание за Россией того территориального состава и той независимости в международных отношениях, которые Россия имела до временной потери своей государственности»; 2. взаимное общение военных организаций и местных правительств; «отказ от преследования отдельными частями каких-либо частных или местных интересов» и, вместе с тем, «отказ вновь образуемого целого от вмешательства в местные интересы и в деятельность местной власти, неоправдываемого интересами объединения». Нормальным государственным строем для будущего обращение считало – конституционно-монархический.

Этими теоретическими предпосылками, далекими от вожделений не только южных и западных лимитрофов, но и казачьих областей, собрание заранее ограничивало возможность широкого в территориальном смысле объединения.

Совет законодательных палат приступил к созданию «широкого общественного фронта», который на деле оказался весьма узким, включив по преимуществу правое крыло русской общественности, сановную бюрократию, крупных аграриев и крупную буржуазию – элементы, глубоко консервативные по своему прошлому, традициям и идеологии[11]. Для придания реального значения и силы новому органу объединения Совет решил сделать попытку подчинить своему политическому руководству Добровольческую армию. С этой целью в Екатеринодар в середине октября были командированы гг. Вл. Гурко и Шебеко. В записке, врученной ими от лица Совета, мысль о значении объединенного органа (власти?) была выражена следующим образом:

«Этот политический орган, состоящий в тесном общении с Добровольческой армией и притом могущий всесторонне, а потому правильно осветить предложения и настроения руководящих кругов населения страны и обладающий тем самым должным авторитетом, явился бы не только мощным сотрудником Добровольческой армии в деле воссоздания единой государственной власти в России, но представлял бы и для других культурных государств тот голос страны, с которым бы они считались и глашатаев которого неминуемо бы допустили на мирный конгресс».

Я был в то время на фронте, руководя Ставропольской операцией, и послы Совета имели беседу с ген. Лукомским, который в своем докладе настоятельно советовал мне «опереться» на создаваемое объединение, высказывая опасение, что иначе «мы можем остаться в одиночестве». Не разделяя этих опасений, я ответил ему:

«Добровольческая армия отнюдь не может стать орудием политической партии – особливо с шаткой ориентацией. Строить «Южное объединение» и бросить его на полпути, чтобы начать новую комбинацию, нельзя. То, что предлагают они, было предположено Родзянко еще в Мечетке, строилось ими в Киеве, но неудачно. Противополагать сейчас эту комбинацию всем другим – нецелесообразно. Вооруженная сила никогда не «останется в одиночестве». Ее всегда пожелают!.. Во всяком случае, до решения вопроса об «Южном объединении» нельзя разрешать вопрос о новой комбинации, которая может только затруднить соглашения.

Если же эта комбинация возникнет сама собой без нашего участия; если она действительно будет иметь нравственный авторитет в стране и поддержит идеи и цели, преследуемые Добровольческой армией, то тем лучше для всех нас и паче всего для России».

В то же время государственные и общественные деятели, собравшиеся к тому времени в Екатеринодаре[12], откликнулись на предложение образования «Государственного объединения» особой запиской, в которой обусловили целесообразность его тремя положениями: 1. избрать местом пребывания организации пункт, находящийся вне воздействия германских сил; 2. признать Добровольческую армию «Всероссийским государственным центром»; 3. повести борьбу с самостийностью Украины. В вопросе о «расширении фронта» организации мнения разделились: меньшинство[13] высказало пожелание привлечь в него демократические круги и те социалистические, которые группируются вокруг «Союза возрождения России» и «Земско-городского объединения», тогда как остальные участники совещания считали привлечение этих групп «неосуществимым и нецелесообразным, ввиду того глубокого различия во взглядах между ними и теми слоями населения, из представителей коих образуется предположенный совет»; возможно – говорили они – привлечение лишь тех демократических кругов, которые «отстаивают современный социальный строй всех культурных стран и отвергают принцип борьбы классов... Соглашение с организациями социалистических партий, быть может, и возможно даже желательно, но исключительно лишь в деле общей борьбы с большевизмом[14].

К концу октября образовался окончательно в Киеве «Совет государственного объединения», во главе которого стал бар. В. Меллер-Закомельский; товарищами его были намечены А. В. Кривошеий, П. Н. Милюков и С. Н. Третьяков. Сообщая мне 31 октября о создании и задачах новой организации, председатель ее писал:

«Приступая ныне к своей работе, Совет государственного объединения России поручил мне сообщить В. Прев-ству, что он предоставляет все силы, знания и опыт объединившихся в нем лиц в распоряжение Добровольческой армии и будет всемерно счастлив, если он, хоть в небольшой доле, сможет облегчить Армии ее великий ратный подвиг и ее славное служение нашему общему делу воссоздания великой, единой и неделимой России».

Я ответил благодарностью и пожеланием успеха и сообщил, что «не премину использовать живые силы и государственный опыт» членов Совета, и вместе с тем высказал пожелание, чтобы «круг политических и общественных групп, обществ и учреждений, примкнувших к Совету, был расширен, дабы Добровольческая армия могла опираться на возможно широкий, беспартийный блок всех государственно-мыслящих слоев русской общественности»[15].

В отношении гетмана Совет Г. О. сохранил полную лояльность, находился с ним в частом общении и старался также влиять на направление его политики, но безуспешно.

Наряду с «Совещ. чл. закон, палат» и «Гос. об.», являвшимися прямыми наследниками покойного «Правого центра», проявлял оживленную деятельность «Киевский национальный центр», по идеологии и задачам представлявший как бы областной отдел центра Московского, или «Всероссийского». К концу октября в Киев из Москвы прибыла группа московской организации – M. M. Федоров, проф. Новгородцев, Волков, Салазкин и друг., и, таким образом, установилось непосредственное общение между обоими центрами.

«Национальный Центр» определил свое лицо как «общественно-политической организации, в состав которой входят представители всех несоциалистических политических партий, кроме крайних правых, всех общественных групп и проч., при условии признания ими необходимости восстановления единой и неделимой России, борьбы с большевизмом, антинемецкой ориентации и верности союзникам»[16].Сохраняя московские традиции, киевский Национальный Центр находился в «полном контакте» с Союзом возрождения, перенесшим также центр своей деятельности в Киев, и признал «неприемлемым общение с Совещанием зак. палат, так как эта организация скомпрометировала себя соглашениями с немцами».

Таким образом, официально грань между двумя основными буржуазными группировками проходила как будто исключительно по «водоразделу» между Шпре и Сеной, тогда как фактически уже и в то время ясно определилось их крупное политическое расхождение, запутываемое еще больше такими видимыми несообразностями, как вхождение в «Совещание» Милюкова и содружество с «Центром» Шульгина. Только в екатеринодарский период, после некоторой дифференциации, эти два общественных течения проявят окончательно настоящее свое содержание, одно – консервативное, другое либеральное.

Киевский Н. Ц. ставил ближайшими своими задачами: 1) борьбу с украинской самостийностью, 2) поддержку Добровольческой армии как организующего противобольшевицкого российского центра и 3) осведомление союзников «об истинном положении дел на Украине». В своем обращении «к державам Согласия и руководителям Добровольческой армии»[17], центр развивал эти идеи: Украинского государства никогда не было: «Украинцы» – – не нация, а политическая партия, взращенная Австро-Германией; огромное большинство населения Малороссии считает себя русским пародом... и свято неизменно хранит верность союзникам растерзанной России; и Центральная рада, и гетманское правительство совершенно оторваны от страны». В заключение Центр умолял союзников и Добровольческую армию «спасти Малороссию от ига и тирании германской оккупации», заняв ее «одновременно с уходом немецких и австрийских войск Добровольческой армией и союзническими войсками... для спасения края от украинско-большевицкой анархии и резни».

Исходя из тех же взглядов, Н. Ц. вел борьбу против созыва гетманом «Державного сейма», считая это «покушением на верховные права русского народа», так как только «единая Россия в целом может решить судьбу и определить объем прав и обязанностей всех частей ее». Одновременно образована была смешанная комиссия из состава Московского («Всероссийского») и Киевского центров, с участием представителей от Сов. гос. об. под председательством проф. Новгородцева, для составления проекта областной автономии.

К гетману и украинскому правительству К. Н. Ц. относился с величайшей враждебностью. Когда в начале октября в Киеве распространились ложные слухи, что я веду переговоры о соглашении с Украиной, этот вопрос был поставлен на совещании Центра, которое единогласно постановило: «С изменником Скоропадс-ким и с возглавляемой им Украиной никакие переговоры и соглашения недопустимы; слухи и известия о каких-то переговорах Добровольческой армии со Скоропадией повергают деятелей Н. Ц. в уныние и скорбь, ибо, если Добровольческая армия признает Скоропадского и Украину, то это поведет к общему и окончательному признанию их и утверждению. Н. Ц. в Киеве решил сосредоточить свои усилия исключительно на борьбе с украинской самостийностью»[18].

Такое же отношение было, конечно, к Укр. нац. союзу. Назревающая опасность переворота, подготовляемого этим союзом во главе с Винниченко и Петлюрой, была очевидна. Н. Ц. в ряде своих заседаний, обсуждая меры противодействия, признал откровенно свое бессилие и видел выход только в прибытии на Украину войск Добровольческой армии. В этом смысле я получал оттуда постоянные представления. Так же освещали вопрос и сотрудники «Азбуки», и сам Шульгин, который главную причину беспомощности Центра видел в отсутствии в Киеве лица, «способного властно и авторитетно руководить военными организациями». «Может быть, – говорил он, – вооруженная сила и нашлась бы, если бы нашелся энергичный генерал, снабженный от Добровольческой армии полной властью действовать по своему усмотрению, в зависимости от обстоятельств, и приказывать именем Добровольческой армии, обаяние которой сейчас очень велико». Шульгин считал негласного представителя нашего в Киеве ген. Ломоновского[19] неподходящим для этой роли и настаивал на назначении нового лица, которое через Национальный Центр «в кратчайший срок подчинит себе все, тяготеющее к Добровольческой армии» («Особый корпус», «дружины» и т. п.). То же рекомендовалось в отношении Крыма[20].

Подобных обращений ко мне, и помимо этих организаций, было немало – со стороны общественных деятелей и просто обывателей, в глазах которых Украина Винниченки отличалась мало от Украины советской. Меня настойчиво втягивали в украинский водоворот, тогда как я считал, что задача эта для Добровольческой армии совершенно непосильна. В том необыкновенно сложном военно-политическом положении, в котором находилась Украина, одного престижа Добровольческой Армии было, на мой взгляд, совершенно недостаточно. Необходима была крупная вооруженная сила, которая могла бы поддержать или свергнуть гетманскую власть, разделаться с движением, поднятым УНС, и, главное, прикрыть северные рубежи Украины от готовящегося вторжения «Повстанческой» красной армии Антонова-Овсеенко. Это мог бы сделать народный подъем, но его не было. Это могли выполнить легко союзники, но они не приходили. Что касается Добровольческой армии, то к концу октября все решительно ее силы – 30–40 тыс. – были собраны на полях Ставрополя, где в жестоких боях решались судьбы кампании и самой Армии[21].Посылать на Украину было некого.

Наконец, в Киеве проявляла оживленную деятельность третья крупная организация – «Союз возрождения России», стоявший как-то в стороне от других. Союз находился в «контакте» с Н. Ц. и в плохом мире с партиями с.-р. и с-.д.-м., не прощавшими ему сотрудничества с буржуазными организациями; поддерживал Добровольческую Армию «постольку – поскольку» и резко враждебно относился к украинской самостийности, к гетману и к УНС. Но методы действий Союза в отношении последних институций были намечены более решительные. Осведомители Н. Ц. и «Азбуки», невзирая на «контакт» с Союз, возрожд., не знали ничего о конспиративной деятельности его и только однажды в очередном докладе промелькнули сведения, что «в случае ухода немцев и попытки украинцев усилиться (?), С. В. намерен вклиниться и захватить власть по соглашению с Н. Ц.».

Это намерение звучало чрезвычайно странно, как в силу «бескровно-мирного» настроения руководителей СВР, так и ввиду отсутствия тех активных сил, на которые мог бы опереться Союз. Только впоследствии мы узнали от одного из руководителей[22], что «группа радикального офицерства в Киеве, опираясь на политическую поддержку левых организаций, решила устроить переворот. Целью его было свержение Скоропадского и передача власти кругам, группирующимся около Союза возр., которые должны были координировать свою деятельность с Уфимской директорией».

Тогдашний Киев и Уфимская директория! Нужно было обладать большой долей фантазии, чтобы строить такие комбинации. Но СВР относился серьезно к своей затее – настолько, что был даже намечен состав нового правительства во главе с Одинцом.

Станкевич, Одинец и другие лица вели какую-то тайную организацию офицерских дружин, вернее, материально поддерживали возникавшие самостоятельно, на что тратились суммы из французской субсидии. «Во мраке подполья и заговора, – говорит Станкевич, – политические контуры настолько терялись, что иногда после долгого разговора с каким-либо делегатом я вдруг убеждался, что передо мной стоит не мой единомышленник, а левый с.-р. или даже большевик»... Эти связующие нити Станкевич мог бы легко обнаружить и в другом направлении – ведущие к дружине ген. Кирпичова[23], полк. Винберга и даже к союзу «Наша Родина». Ибо «радикального офицерства» в природе не оказалось: были лишь отдельные офицеры – радикалы, социалисты, даже большевики, были также люди, которым безразлично, от кого получать деньги. В конце концов, вся военная мощь Союза покоилась в большинстве случаев на тех самых офицерских дружинах, которых гетманское правительство предназначало для защиты Украины от большевиков, Нац. центр – для противодействия самостийной Украине Винниченки – Петлюры, и Союз возр. – для свержения гетманской власти.

Когда настало время действовать, у Союза воз. не оказалось никаких сил.

19 сентября, обсудив внешнее и внутреннее положение страны, украинский совет министров признал, что «внезапно возникшие международные события угрожают независимости, самостоятельности и самому существованию Украинской державы». И потому постановил «немедленно приступить к формированию украинской национальной гвардии».

Формирование вооруженной силы, на что получено было гетманом разрешение германского правительства еще в бытность его в Берлине, представляло, однако, непреодолимые трудности. Всеобщий набор, на котором настаивал воен. министр Рагоза, не обещал никакого успеха и, по мнению гетманских кругов, мог дать ярко большевицкий состав. Формирование классовой армии – «вольного казачества» из добровольцев-хлеборобов имело уже плачевный опыт в виде почти разбежавшейся сердюцкой дивизии. Составленный в Генеральном штабе проект формирования национальной гвардии при сечевой дивизии, с ее инструкторами, готовил явно вооруженную силу не для гетмана, а для УНЦ и Петлюры... Вообще все формирования на национальном принципе встречали резкий, бурный протест в российском офицерстве, которое отнюдь не желало драться ни за гетмана, ни за самостийную Украину.

Ввиду таких настроений, в начале октября гетман отдал приказ о формировании «Особого корпуса», подчиненного непосредственно ему, минуя правительство. Корпус этот предназначался «для борьбы с анархией в пограничной полосе»; во внутренней своей жизни он должен был руководствоваться «положением бывшей российской армии, действовавшим с 1 марта 1917 г.»; чинам корпуса присвоена была «форма бывшей российской армии». Одновременно объявлена была регистрация всех офицеров и предупреждение о предстоящей мобилизации офицеров и сверхсрочных унтер-офицеров (до 35-летнего возраста) по их желанию в украинские войска или в «Русский корпус».

Первая комбинация – в глазах офицерства – приводила к утверждению украинской самостийности внутри страны; вторая – к немедленному выходу на фронт для защиты ее же от внешних посягательств. И офицерство не пошло никуда. Идейное – по убеждению, беспринципное – по шкурничеству. В той и в другой среде начался сильный отлив из Украины – одних в районы русских Добровольческих армий, других – в те края, где еще не было принудительной мобилизации, где можно было жить покойно, служить в ресторанах, зарабатывать на «лото» и спекулировать.

Ввиду полного провала правительственной организации и неудавшейся мобилизации, пришлось прибегнуть к частной. По инициативе «Протофиса», «хлеборобов» и Киевской городской думы, при деятельном участии проф. Пиленко, гр. Гейдена и Дьякова, министр внут. дел принял отвергнутое им ранее предложение – вступить в соглашение с существовавшими в Киеве офицерскими обществами самопомощи и дать им средства и полномочия для формирования «дружин»; эти части предназначались прежде всего для охраны спокойствия и порядка в столице. Так возникли дружины полк. Святополк-Мирского, ген. Кирпичова, Рубанова, Голембиовского и др. – частью чисто офицерские, частью смешанного типа, с добровольцами – преимущественно из учащейся молодежи, которая вообще откликнулась на призыв по-разному: одни пошли в офицерские дружины, другие искали «более демократических формирований», третьи – и их было немало – заявили, что предпочитают советскую власть украинскому самостийничеству, и выжидали развития событий.

Численность офицерских дружин была незначительна, вряд ли превосходила 3–4 тыс.; организация далеко не совершенна: разбухшие штабы, неизбежные контрразведки и «отряды особого назначения» доминировали над «штыками». Расплодились также многочисленные «вербовочные бюро» с громадными штатами, обширными реквизированными помещениями и автомобилями. Каждое из них формировало не менее, чем «армию», и имело в наличности 100–150 бойцов.

Кроме этих организаций в Киеве существовало еще офицерское общество «Свив»[24],стоявшее всецело на платформе Добровольческой армии и взявшее на себя на условиях вольного найма охрану арсенала, артиллерийских и интендантских складов и полигонов.

Министерства военное и внутренних дел конкурировали друг с другом, организуя вооруженные силы, и оба не были твердо уверены, в какую сторону повернуты будут их штыки.