Глава XXIV

 

Особое совещание: деятельность финансово-экономическая, юстиции, просвещения; пропаганда. Церковь

 

Один из наиболее серьезных вопросов, составлявший огромный тормоз всем начинаниям Юга, отражавшийся, без сомнения, на нравственном облике войск и на неудачах фронта, был вопрос финансовый.

Хаос в денежном обращении противобольшевицкого Юга слагался исторически, благодаря постоянным изменениям его политической карты. По мере освобождения новых территорий мы получали и новые «наследства», все более усложнявшие вопрос. Кроме кредитных билетов, выпущенных ростовской экспедицией, имели хождение деньги общегосударственные («царские» и «керенские»), советские ««пятаковские»), украинские (карбованцы и гривны), крымские; разменные денежные знаки, выпущенные городскими самоуправлениями и в разных местах Кавказа – советской властью; гарантированные чеки отделений Гос. банка, облигации старых займов, краткосрочные обязательства гос. казначейства и т. д., и т. д., вплоть до векселей, учтенных финансовой комиссией, состоявшей при полк. Шкуро во время его партизанских действий в районе Минеральной группы.

Такое положение было явно нелепо и требовало тех мер, о которых говорили постоянно российская печать, финансовые совещания, съезды торгово-промышленников и т. д.: объединения системы денежного обращения на всей территории освобожденной России, унификации денежных знаков, воссоздания единого Государств, банка и единого эмиссионного права. К этому мы стремились всемерно, но по условиям политическим – суверенности областей – достигнуть этого не могли.

Управление финансов принимало меры к упорядочению денежного обращения с известной осторожностью, так как они отражались сильно на интересах населения, вызывая всегда неудовольствие в массах. Деньги местного хождения заменялись постепенно. Но обмен советских денег оказался нерациональным и совершенно непосильным. Когда после занятия Харькова, в целях облегчения положения неимущего люда, был произведен первый раз частичный обмен «пятаковских» денег, по 500 руб. на человека, это вызвало громаднейшие злоупотребления. Деньги возили целыми возами вслед за наступающей армией даже из районов, ранее освобожденных. Управление финансов прекратило размен и аннулировало все советские денежные знаки, сделав исключение лишь для некоторых выпусков местного хождения на Кавказе: в отношении их определен был краткий срок и нормы обмена.

Наши денежные ресурсы долгое время находились в полной и тягостной зависимости от Дона, так как добиться справедливого распределения эмиссии ростовской экспедиции управление финансов не могло. Как распоряжалось донское правительство выпускаемыми кредитными билетами, видно из следующей справки: Всего выпущено с 1 января 1918 г. по 15 октября 1919 г. в миллионах рублей – 9202. Из них выдано: Крыму – 45, Тереку – 80, Кубани – 601, Главн. командованию – 3982[1], Дону – 4493.

Только к осени 1919. г. управление финансов приступило к выпуску своих денежных знаков, оборудовав экспедицию в Новороссийске, потом – к печатанию их в Киеве, Одессе и Симферополе[2]. Но, отчасти не желая колебать привычные для населения донские знаки, отчасти не справляясь с техническими затруднениями, финансовое ведомство выпускало свои знаки в размерах ограниченных, и, во всяком случае, совершенно не удовлетворявших текущей Потребности.

И «донские», и «добровольческие» деньги не имели за собой никакого покрытия, и хождение их основывалось исключительно на распоряжении властей, инерции и доверии населения. Золотой запас России находился в то время в руках адм. Колчака – 652 милл. руб., у большевиков – 147 милл. и в Париже, у союзников – 320 милл. За границей нам был открыт адм. Колчаком небольшой кредит. Все усилия получить заем или кредит у союзников были безуспешны. Правительственные круги Согласия, связанные своей социалистической демократией, оказать нам серьезную экономическую помощь не могли. Насколько можно было понять из частных разговоров, иностранные правительства, быть может, и рискнули бы оказанием нам крупного кредита, но ценою таких тяжелых концессий, которые, на мой взгляд, сводились к распродаже России...

Финансовые круги стран Согласия, независимые от политических партий, не приходили на помощь, не доверяя прочности положения Юга, и еще по одной причине, о которой один из наиболее крупных русских финансистов и банковских деятелей писал нам из Парижа[3]: «Представители русских финансов, промышленности и торговли не имеют не только общего плана работы, но даже желания принести минимальную жертву своих узколичных интересов для блага родины... При таком положении руководящие финансово-экономические круги Антанты предпочитали воздержаться от помощи, не имея уверенности, будет ли она оказана кому следует и как следует».

При всех этих условиях оздоровление денежного обращения могло быть достигнуто только мерами внутреннего характера.

Тем временем освобожденная территория росла с каждым днем, с чрезвычайной быстротой росли и расходы. Вооруженные силы поглощали огромные средства; деньги нужны были и на содержание разоренных совершенно городов и земств, и на восстановление промышленности. Станок выбрасывал все больше бумажных знаков; в стране, тем не менее, ощущался денежный голод, цены росли непомерно, а рубль все падал и падал.

В печати и специальной литературе, на совещаниях и съездах шли горячие споры по поводу необходимости денежной реформы. Существовали три главных течения в этой области: 1. восстановление сделок на золотую валюту с сохранением обесцененного бумажного рубля, 2. девальвация и 3. повышение внутренней стоимости рубля путем изъятия из населения излишних денег мерами налогового обложения. Начальник финансового управления М. В. Бернацкии придерживался этой, третьей системы, считая в создавшихся условиях невозможным. коренную реформу. Его поддерживали в этом направлении многие ученые-экономисты, в том числе академик Струве, профес. Мануйлов, Ельяшевич и друг.; расхождение было только в вопросах о пределах эмиссии. На этой же точке зрения стояло дважды собираемое финансовое совещание и совещание торгово-промышленников (октябрь 1919 г.), которое, «признавая в будущем неизбежность общей денежной реформы», предостерегало «от всяких преждевременных и частичных опытов в этом направлении».

И правление нажимало налоговый пресс: комиссия Астрова создавала законы по принципам демократизма, облагая прямыми налогами имущие классы, прирост прибыли и предприятий, разницу старой и новой цен на недвижимости и т. д., законы – популярные среди демократии, вызывавшие острые споры между двумя крыльями Особого совещания, но дававшие мало дохода казне по причине общего оскудения, малой законопослушности населения и расстройства налогового аппарата. В то же самое время Бернацкии проектировал косвенные налоги – весьма популярные, но сулившие казне существенные выгоды. Бюджет 1920 г. исчислял доходные статьи в таких предположительных цифрах: от прямых налогов и пошлин – по миллиарду и от косвенных налогов – 18 миллиардов.

Тем не менее, все время и особенно с осени 1919 г. мы не выходили из крайне тяжелого финансового положения. Трудно решить, какая система была бы лучше. Поправила ли бы дело неограниченная эмиссия или, наконец, вся совокупность военно-политической обстановки исключала возможность существования иной финансовой политики и более здорового рубля. Но результаты нашего трагического безденежья – в политическом и военном отношении – играли роль поистине роковую. Если еще в районах, пользовавшихся более продолжительное время миром, жизнь, вопреки всему, кое-как приспособлялась к таким условиям, то на территориях, вновь занимаемых армиями, она становилась невыносимой.

Вот что телеграфировал мне главноначальствующий Киевской области ген. Драгомиров через два месяца после занятия нашими войсками Киева: «В Государственном банке ни копейки. Все военные заводы, предприятия сокращают производство. Самые неотложные работы по заготовке топлива для железных дорог прекращены, за отсутствием денег и отказа рубщиков работать в кредит. Задолженность войск громадная. Не получая денег, продовольствия, войска переходят на незаконные реквизиции... Посланных мне 150 милл. едва хватит на расплату со старой задолженностью... Если не получу до среды денег и не будет выслана новая порция в 100–150 милл., буду вынужден объявить контрибуцию, что будет лучше, чем тот ужас, который мы переживаем от безденежья. Киев, 27 октября».

Конечно, киевский эпизод был явлением исключительным, но безденежье нас давило всегда и во всем. Что касается собственно обесценения рубля, то, сравнивая положение у нас с судьбой денежного обращения Центральных держав, пораженных войной и революцией, и в особенности – советской России, приходишь к заключению, что состояние нашего рубля было еще не наихудшим. Если даже после катастрофического отхода армий за Дон, в январе 1920 г., Новороссийская биржа определяла курс франка в 100–150 руб., а на внутреннем рынке фунт хлеба стоил там 20 руб., то следовательно инфляция далеко не достигла своих конечных пределов.

Струве высказывал взгляд, что «никакая реформа денежного обращения, взятая сама по себе, к оздоровлению русского рубля не приведет»; что «лучшая денежная политика – это политика экономическая – восстановление нашей промышленности». Эти две области были тесно связаны между собой и с общим политическим положением, взаимно влияя и сковывая друг друга, страдая общими недугами.

Лоскутность территории возродила порядки средневековья, отгородив таможенными заставами друг от друга все новообразования, и только «Россия», во образе управляемых главным командованием земель, держала открытыми свои границы. Новообразования вводили строгий товарообмен, устанавливали запретительные меры, регистрационные и иные сборы, стремясь развить свою самостоятельную промышленность и торговлю, нарушив совершенно слагавшиеся многими годами торговые и экономические отношения и естественный товарообмен. На этой почве возросли в больших размерах спекуляция, дороговизна и взяточничество. Бывали случаи, что проходившие через Екатеринодар в Новороссийск грузы должна была сопровождать воинская команда, чтобы протолкнуть их через кубанские заставы.

В течение целого года мы стремились к экономическому объединению Юга России и к снятию областных рогаток, но безуспешно. Еще 14 декабря 1918 г. между представителями Добр, армии, Дона и Кубани был заключен договор о таможенном союзе, оставленный новообразованиями без исполнения; 27 апреля 1919 г. заключено было новое соглашение, с присоединением к нему Терека, о создании общего совета для регулирования внешней торговли, но и оно не было одобрено Радой и Кругом; ввиду особенной непримиримости Кубанского правительства, осенью 1919 г. управление торг, и пром. вело отдельные переговоры с Донским правительством и также безуспешно.

Между тем из местностей, находившихся под управлением главного командования, свободно уходили их произведения без всякого товарного эквивалента; установление нами ввозных пошлин теряло смысл, благодаря донским и кубанским «отдушинам» – Ейску и Таганрогу. Наше регулирование вывоза не достигало цели, так как Дон вывозил за границу не только свои товары, но и те запрещенные для экспорта, которые он получал на территории Добровольческой армии. Дон экспортировал антрацит в Константинополь, когда Одесса оставалась без воды и света; Кубань заключала договор с враждебной нам Грузией о поставке ей хлеба, когда рядом страдала от голода Черноморская губ.

Чтобы побудить казачьи правительства к скорейшему упразднению рогаток, осенью было отдано распоряжение установить и у нас таможенные границы и поставить кордон в Керченском проливе. Эта мера, подчиняя экспорт новообразований ведению распределительных органов Особого совещания и воспроизводившая только практику новообразований в течение целого года, вызвала большое возбуждение в казачьих правительствах и получила тенденциозное название «блокады Дона и Кубани».

Круг и правительство Дона однако же пошли на объединение; южнорусская конференция 17 ноября решила немедленно снять все рогатки... Но законодательная Рада и Кубанское правительство после страстных дебатов, после ожесточенных нападок на Особое совещание, вовлекавших в наш спор станицы и кубанские войсковые части, заявило, что «запрещение вывоза и ввоза (ввоз не ограничивался вовсе) заграничных товаров оно считает покушением на экономическую самостоятельность Кубанского края». И не считает возможным участвовать в органе, регулирующем внешнюю торговлю, впредь до отмены всех запрещений... Изнурительная экономическая борьба с Кубанью продолжалась, и внутренние рогатки ее были сняты фактически... только с отступлением армий за реку Кубань.

Политика управления торг. и пром., возглавленного Лебедевым, в области внутренней торговли являлась вначале продолжением политики российских правительств в период мировой войны, ограничивая свободу торговли предметами, необходимыми для снабжения армии, в интересах борьбы. Точно так же ведомство продовольствия оставляло в силе хлебную монополию и твердые цены на хлеб. В начале августа 1919 г. все эти ограничения были отменены и восстановлена свободная торговля хлебом и всеми продовольственными припасами.

Для обеспечения Армии установлена была государственная хлебная повинность – по 5 пуд. с десятины. Операция обставлена была весьма неудачно: установленные цены ко дню ссыпок оказались низкими, а очередной денежный кризис понудил управление финансов ограничить выплату наличными деньгами только одной четверти поставленного населением хлеба, остальную часть – квитанциями. Эта мера встречена была деревней весьма враждебно и послужила предлогом для агитации против Добровольческой армии.

Восстановление свободы торговли в значительной мере тормозилось крайним расстройством транспорта. В июне на освобожденной территории было 4475 верст ж. д. путей, в сентябре их стало 15 678 в., почти четверть всей русской ж. д. сети – дорог, разрушенных большевицким хозяйством и гражданской войной. Для поднятия транспорта нужно было время, и в тот срок, который давала стратегическая обстановка, ведомство путей сообщения справиться с этим не могло. Оттого, например, к августу на донских копях скопилось 90 милл. пуд. угля при наличии общего угольного голода в стране; в Батайском узле образовался затор во много сот цистерн, парализовавший большую добычу грозненской нефти и т. д.

Экспортная политика ведомства торговли и промышленности покоилась на системе точного учета, регулирования и бронирования к частному экспорту целого ряда предметов сырья[4]. Эта политика имела целью удовлетворить прежде всего снабжение Армии и насущную потребность страны, предупредить выкачивание из нее необходимых предметов внутреннего потребления и избежать спекулятивного вывоза. Но в осуществлении этих идей мы, вероятно, переходили пределы необходимости, задерживая в стране те запасы, которые наш транспорт передвинуть не мог. К тому же ведомство стремилось, не ограничиваясь ролью регулирующего начала, брать на себя скупку, извлечение и экспорт забронированного сырья для создания государственного валютного фонда. Кроме обвинений в крупных злоупотреблениях, ничего более эта система не принесла. Только в конце ноября, после замены главы ведомства Лебедева инж. Фениным, экспорт разрешенных к вывозу предметов был передан частной торговле, с отчислением известной части вырученной валюты в казну.

Ввиду больших нареканий на управление торговли и промышленности и видя, что с делом мы не справляемся, я пригласил на совещание в августе в Ростов видных деятелей пром. и торг. – экономистов и кооператоров, проживавших на Юге. Я обратился к присутствующим с просьбой помочь правительству разрешить важный вопрос восстановления промышленной жизни страны. Но, к удивлению своему, я услышал, что собрание в основных чертах разделяет политику ведомства, а панацеей для поднятия промышленности и обеспечения страны считает льготы, казенные субсидии и широкий государственный кредит предприятиям[5]. Эти положения повторил съезд торгово-промышленников, собравшийся позднее в Ростове, выразив уверенность, что «управление финансов приложит все зависящие от него усилия, чтобы все свободные средства были направлены на финансирование промышленности и торговли».

Что касается кооперации, эта форма хозяйственной организации не была надлежаще использована ни для совета, ни для дела. Нужно, однако, заметить, что некоторое предубеждение, сложившееся в Особом совещании против кооперации, имело известное основание: кооперативы все более удалялись от прямого своего назначения – хозяйственного обслуживания населения; деятельность многих из них носила все более спекулятивный характер, и в то же время, захваченные социалистическими партиями, кооперативы, обладая крупными средствами, становились нередко сильными аппаратами их пропаганды. Что же касается украинских организаций, которые под именем «спiлок», «спожiвчих товарiств» и др. группировались вокруг центральных органов – «Днипросоюза» и «Украинбанка», они являлись почти повсеместно очагами самостийной и петлюровской агитации.

Это засилье политики над экономикой отмечено было трезвыми голосами самих кооператоров на съезде в Харькове (в октябре) акционеров Московского народного банка. Но, во всяком случае, кооперативы в основу своей деятельности клали частную инициативу и труд в большей степени, нежели государственные кредиты.

Как бы то ни было, ни внутренний, ни заграничный рынки не дали сколько-нибудь достаточных средств для фронта, для борьбы, для создания надлежащего настроения в занимаемых областях.

Все наше финансово-экономическое положение, таким образом, было безотрадно отчасти – по вине людей, а еще более – стихийных условий жизни. Значило ли это, что успех борьбы безнадежен? Отнюдь: по ту сторону фронта было неизмеримо хуже и тягостнее.

В условиях меньшего общественного внимания, хотя и столь же трудных духовно и материально, протекала деятельность тех ведомств, которые или мало, или вовсе не вовлекались в политическую и социальную борьбу.

Управление юстиции во главе с Челищевым бережно собирало и восстановляло судебные учреждения. Личный состав их, так же как и в военном ведомстве, подвергался проверке в отношении его участия в деятельности большевицких органов – не столько в невольном сотрудничестве, сколько в приятии большевицкой идеологии и практики. Обследование, веденное без нарушения принципа несменяемости судей, не возбудило такого озлобления, как это было в военной среде, и дало в общем весьма благоприятные результаты в отношении нравственной физиономии служителей русского суда.

Благодаря более развитому чувству государственности в правительствах Дона и Терека, явилась возможность осуществить на освобожденной территории единство высшей кассационной власти и надзора за правительственным аппаратом в лице «Донского» сената, преобразованного в «Правительствующий»; точно так же Новочеркасской судебной палате были подчинены Ставропольский, Владикавказский и вновь образованный Черноморский окружные суды. Только кубанское правительство и в этом вопросе соблюло самостийные начала, воспротивившись объединению, делая попытки создать все элементы суда в пределах области и, вследствие оппозиции этому чинов судебного ведомства, оставив край до самого своего падения бессудным.

Ведомство юстиции восстановляло закон, внося только необходимые поправки в нормы процессуального и материального права, вызванные исключительной обстановкой. Не избегло оно все же вторжения «политики» в вопросе большой важности: «об уголовной ответственности участников установления советской власти и лиц, содействовавших ее распространению и упрочению». В конце июля состоялось постановление Особого совещания о введении указанного закона. Закон предусматривал смертную казнь для лиц, «виновных в подготовлении захвата государственной власти советом народных комиссаров», участников и пособников; прочих – «виновных в содействии и благоприятствовании советской власти» – в мере вины закон карал в пределах от каторжных работ до штрафа в 300 руб.; лица, виновные в преступлении «вследствие несчастно сложившихся обстоятельств, опасения возможного принуждения или иной достойной уважения причины», освобождались от ответственности вовсе.

Закон по духу выражал суровое осуждение коммунизму и коммунистам как разрушителям русского государства. Для них он был беспощаден. Что касается массы населения, так или иначе попадавшей в круговорот вольного или невольного сотрудничества с большевиками, закон давал возможность широкой и безболезненной ликвидации вопроса, ибо почти всю некоммунистическую часть населения, почти весь миллионный кадр «спецов» можно было подвести под третью категорию. И хотя практика судебно-следственных комиссий, руководствовавшихся ранее измененной 108 статьей Уложения, и потом нормальных судебных учреждений была весьма гуманна – во всяком случае, гуманнее общественного настроения – самый факт выхода этого закона считается многими, в особенности теперь, большой политической ошибкой.

Один из тогдашних законодателей, вспоминая прошлое, пришел к убеждению, что таким путем «был упрочен стан красных: люди, которые играли в поддавки и сочувствовали саботажу, начали вести игру в крепкие, ибо в игре – они стали так думать – была их голова»... Несомненно, редакция закона неправильна и давала пищу для кривотолков; впечатление он должен был произвести неблагоприятное.

Мне кажется только, что это настроение невольных сотрудников советской власти несколько сгущено: сомнительно, чтобы люди, привыкшие к юрисдикции «народных судов» и застенка «чрезвычайки», страшились очень нормального русского суда. Особенно, если принять во внимание, что июльский закон был опубликован во всеобщее сведение только в конце октября, когда наше наступление кончилось, и он не мог уже получить широкого распространения.

Деятельность лиц судебного ведомства проходила в обстановке исключительно трудной, не давшей возможности оказать надлежащее влияние на изнанку жизни, на оздоровление тыла. Во всяком случае, в то время, когда мораль считалась предрассудком и преступление явлением заурядным; когда преступники стали почти неуловимы из-за разрушения органов розыскных и полицейских, из-за страха, сковывавшего уста свидетелей, из-за непроезжих дорог – в силу бандитизма и повстанчества; когда вся страна стала территорией гражданской войны, с ее извращениями закона и права; в обстановке нищеты и лишений – деятельность судебного ведомства тем не менее стояла на должной высоте.

Ведомство народного просвещения под управлением Малинина и под руководством проф. Новгородцева, не ломая основ и уклада и не прокладывая новых путей, работало упорно над восстановлением русской школы и улучшением положения учителя. В то бурное время оно почти не привлекало на себя общественного внимания. Только однажды выступление управления по украинскому вопросу, о чем будет изложено позже, вызвало большие дебаты и приобрело большое политическое значение.

В стороне от других ведомств стояло одно – по существу бескровно-мирное, но призванное играть огромную роль как средство борьбы: отдел пропаганды.

В сентябре 1918 г. ген. Алексеев учредил «Осведомительное отделение» при председателе Особого совещания, поставив во главе его Чахотина[6]. Задачи, поставленные отделению, заключались «в осведомлении командования о политическом положении, осведомлении населения о работах и задачах Добровольческой армии и пропаганде ее идей». Первоначально отделение состояло из двух «бюро» – «печати» и «информационного». Сведения добывались весьма примитивно – «путем опроса лиц, учреждений и приезжих из разных мест, привлекаемых в бюро особыми плакатами»... С первых же шагов учреждение, разраставшееся неимоверно в своем составе, приняло несерьезный характер, обратившись вскоре в убежище для безработной интеллигенции и вместе с тем в новый орган контрразведки – только мелкой, чисто обывательского масштаба. Во «внутренней информации» можно было, например, прочесть о том, что «лицо, не пожелавшее назвать себя, сообщило фамилии следующих лиц, ведущих большевицкую агитацию в станице Смоленской (следует перечень)».

В «информации внешней» встречались довольно любопытные сведения о ходе мирных переговоров (осень 1918 г.): «Лансинг передал ответ Вильсона на ноту Германии.., что для ведения переговоров необходимо: 1) гарантия превосходства союзных войск на фронте, 2) прекращение Германией своих действий на суше и на море, которые названы «бесчеловечными», и 3) сокращение до бессилия той власти, которая нарушила общий мир и управляет Германией»...

Что же касается агитации, то устная была в то время до крайности элементарна, а графическая ограничивалась почти одним распространением листовок, которые не раз вызывали к себе вместо сочувственного отношения насмешливое.

К началу 1919 г. Чахотинское учреждение успело проявить свою несостоятельность в полной мере, и Особое совещание постановило учредить новый отдел пропаганды, отпустив на него весьма крупные средства, чтобы с первых же шагов поставить широко это важное дело. Главная задача, возлагавшаяся на отдел, состояла в распространении по всей территории России и за границей правдивых сведений как о большевизме, так и о борьбе, которая велась против него на Юге.

Пост управляющего отделом был предложен H. E. Парамонову – к.-д., донскому деятелю, который соединял в себе опыт политической и издательской работы. После больших дебатов внутри Совещания и переписки с донским атаманом центр деятельности пропаганды был перенесен в Ростов как пункт, допускающий мощное техническое оборудование отдела.

С первых же шагов деятельности нового главы пропаганды начались его трения с Екатеринодаром, главным образом из-за его желания «повернуть руль влево». «Мне левизна особенно необходима, – писал он, – и я очень огорчен, что у меня туго подвигается набор видных сотрудников, стоящих теоретически в рядах социалистических партий, но по своему настроению и по кредиту в широких демократических кругах могущих принести нам большую пользу. Окружение себя сотрудниками из кадетов и направо будет коренной ошибкой. Привлечение видных более левых элементов – необходимое условие успеха».

Можно было говорить о необходимости «полевения» политического курса, но самодовлеющее полевение пропаганды внесло бы еще большее расхождение между словом и делом и запутало бы окончательно и без того необыкновенно сложные политические взаимоотношения, существовавшие на Юге.

После ряда трений, осложненных раздельным существованием отдела пропаганды и центра управления (Ростов – Екатеринодар), которое препятствовало личному общению и взаимному пониманию, Парамонов оставил свой пост. Управление его продолжалось всего месяц, причем большую часть времени Парамонов вынужден был уделять заседавшему тогда Донскому кругу, в составе которого он играл видную роль в качестве лидера оппозиции. И новый управляющий отделом К. Н. Соколов принял по существу наследие Чахотина.

Первые же впечатления Соколова от знакомства с «Освагом» были удручающие. Настолько, что возникал даже вопрос – не лучше ли разрушить вовсе старое здание и построить новое?.. Соколову даны были большие средства и полномочия для реорганизации учреждения. Отдел пропаганды тем не менее не поднялся.

Я не могу не признать, что и техника, и внутренняя ценность работы много выросли по сравнению с первыми опытами Чахотина; что деятельность нашей пропаганды, в особенности осведомительная, своими тщательно обоснованными обзорами оказывала помощь правительству; что в рядах ведомства было немало лиц с установившейся высокой литературной репутацией и честным политическим стажем, что, наконец, не один десяток смелых сотрудников пропаганды пал на своем посту от руки большевиков... Но в конечном результате работа отдела пропаганды принесла больше вреда, чем помощи, прежде всего благодаря самому факту всеобщего отрицательного отношения к нему и недоверия ко всему, что носило печать «Освага». Я остановлюсь на важнейших только органических причинах неуспеха этого учреждения.

Прежде всего, проповедуя единство России, оно нашло жесточайших врагов в стане национального и областного сепаратизма и среди всех принципиальных противников правительства. Оно встречало противодействие и осуждение не только в аналогичных учреждениях новообразований, но и в наших крупных штабах и учреждениях, желавших эмансипироваться от отдела пропаганды и вести свою агитацию, свое осведомление.

Та официальная идеология, с которой шли за армией органы пропаганды, вступала иногда в большое противоречие с заявлениями войсковых начальников, вызывая разброд в определениях целей борьбы и недоверие в населении. Практика некоторых войсковых частей, проходивших с карами и местью, не вязалась с проповедью порядка и мира. Эти объективные причины, не зависевшие от отдела пропаганды, далеко, однако, не исчерпывали вопрос.

Личный состав отдела часто не удовлетворял минимальным условиям технической подготовки и полезности работы. Необходимость быстрого развития сети учреждений пропаганды, недостаток людей, часто полная невозможность для руководителей дела ознакомиться с политическим и моральным багажом привлекаемых работников приводили к тому, что на общем поле деятельности встречались элементы, совершенно разнородные: почитаемый писатель, честный журналист, серьезный ученый и наряду с ними – продавец пера и мысли, будирующий против власти социалист-полубольшевик, крайний правый, неблагополучный по связям с Распутиным, наконец, шарлатан – «йог» и «провидец», начинавший ткать новую паутину вокруг членов династии... Остов действующих лиц пропаганды обрастал неимоверным количеством вторых персонажей из не находивших другого применения своему труду представителей интеллигенции и бюрократии, бронированных от военной службы молодых людей, дам и девиц, придававших сумбурный характер всему учреждению. Усилия мои расчистить его встречали упорное сопротивление: штатные должности упразднялись, но вырастали нештатные – «секретных сотрудников».

Общая линия правительственной политики, если и выдерживалась внешне этим пестрым конгломератом работников пропаганды, то во всех интимных, трудно поддающихся оценке и контролю действиях и отношениях их не раз произвольно нарушалась и искажалась. Оттого действительность подносила такие, например, сюрпризы: в одном из важнейших узлов нач. агит. отдела рекомендует своим подчиненным «проповедовать директорию», так как он «против диктатуры главнокомандующего»... Из другого – по освобожденным только что крупным городам Малороссии командируется для агитации адвокат Зарудный[7], который, к удивлению слушателей, ведет пропаганду в пользу Керенского, возбуждавшего тогда общественное мнение Европы против белых армий и вождей, и почти в оправдание большевизма... С другой стороны, один из секретных отделов центрального ведомства пропаганды поддерживает тесную связь и субсидирует негласными суммами «Союз русских национальных общин»[8] – правую организацию, враждебную политике командования...

Это был не сплоченный общностью взглядов и идеологий орган, а «парламент мнений», недостаточно связанный внутренней дисциплиной и сознанием нравственной ответственности.

К «Освагу» в обществе привыкли относиться с легким пренебрежением еще со времен Чахотина. «Осваг» не любили и потому не хотели замечать и некоторых положительных сторон его деятельности; не прощали ему и промахов, всегда возможных в нервной обстановке гражданской войны – в особенности, когда эти промахи носили комический оттенок. И то, чего не могли сделать справедливое возмущение или наоборот – злоба и зависть, то довершила насмешка – это отточенное и ядовитое оружие общественного мнения. Насмешка доконала «Осваг».

Я очертил вкратце правительственную деятельность, касаясь главным образом важнейших сторон ее, преимущественно тех, которые имели прямое и непосредственное влияние на течение и исход борьбы. В этой сжатой схеме поневоле опущены положительные стороны, существенные детали тяжелой большой и полезной работы правительства и подчиненных органов в обстановке, исключительно тяжелой морально и полной физических лишений. Власть тогда была не целью, не удовлетворени ем, а подвигом. И этот подвиг очень многие несли – по крайнему своему разумению – честно и бескорыстно.

Пронесшаяся над русской землей буря, задевшая все основы человеческой жизни, не прошла бесследно и для православной церкви. Церковная жизнь настоятельно требовала устроения. И перед властью стали некоторые осложнения в политическом (автокефалия украинской церкви) и бытовом отношении, выходившие далеко за пределы самой церковной жизни и не разрешимые без нарушения канонов. По инициативе протопресвитера Шавельского, я обратился в начале марта к православным иерархам, прося их созвать совещание с целью разрешить вопрос о высшем церковном управлении. После долгих трений и колебаний, 20 мая в г. Ставрополе состоялся, наконец, Поместный собор из епископов, выборного духовенства и мирян, который учредил «Временное высшее церковное управление»[9], принявшее на себя высшую церковную власть на Юго-Востоке России «до установления правильных сношений со Святейшим патриархом».

Вместе с тем в Особом совещании учреждено было управление исповеданий, во главе которого стал князь Г. Трубецкой, и в сентябре опубликована была декларация о взаимоотношениях церкви и государства: «В твердом убеждении, что возрождение России не может совершиться без благословения Божия, и что в деле этом Православной церкви принадлежит первенствующее положении, подобающее ей, в полном соответствии с исконными заветами истории, признаю необходимым установить нижеследующее:

В согласии с новыми началами, на которых создается государственная жизнь России, и в соответствии с постановлениями Всероссийского Поместного собора, Православная церковь свободна и независима в делах своего внутреннего распорядка и самоуправления.

Впредь до выработки особых по сему предмету законоположений, учрежденному ныне временному управлению исповеданий надлежит иметь наблюдение за соответствием постановлений власти Православной церкви в делах, соприкасающихся с областью государственных и гражданских правоотношений, с существующими общими государственными узаконениями. Через его посредство осуществляется поддержка, оказываемая государственной властью Церкви в ее материальных и иных нуждах.

В своих отношениях к инославным и иноверным исповеданиям временное управление исповеданий должно руководствоваться началами свободы совести и веротерпимости, предоставляя каждому признанному в государстве исповеданию, в полном соответствии с общими государственными началами, свободу самоуправления в делах внутреннего, чисто религиозного характера, не соприкасающихся с областью государственных и гражданских правоотношений. В борьбе с общим врагом, разрушающим начала государственности, все эти исповедания призываются содействовать среди своих последователей общей задаче оздоровления и воссоединения России».

Собор обратился с бодрящим словом к народу, вождям и Армии и с увещанием к красноармейцам. Но и в этот вопрос не преминула вмешаться политика: крайне правые группы пытались придать этому начинанию специфический политический оттенок. После неудачи, постигшей Пуришкевича и Востокова, которых не допустили выступить на Соборе с весьма боевым «сыновним обращением», эти группы охладели к Собору и к Высшему церк. управлению, огульно заподозрив его в «кадетизме».

Что касается левых партий, они отнеслись также с большой подозрительностью к «поповской мобилизации» и к «втягиванию духовенства в политическую жизнь». Обвинения эти были неосновательны. Духовенство вовлекалось иногда в политику, но не властью, а своим участием в политических организациях. Церковное управление не раз предупреждало проповедников «от скользких путей политической пропаганды», не разумея под этим, конечно, выступлений против гонителей веры и церкви – большевиков.

Присутствуя при открытии Собора, в своей речи я высказал и свой взгляд на задачи его и духовенства: «В эти страшные дни одновременно с напором большевизма, разрушающим государственность и культуру, идет планомерная борьба извне и изнутри против Христовой церкви. Храм осквернен. Рушатся устои веры. Расстроена жизнь церковная. Погасли светильники у пастырей, и во тьме бродит русская душа, опустошенная, оплеванная, охваченная смертельной тоской или тупым равнодушием.

Церковь в плену. Раньше у «приказных», теперь у большевиков. И тихий голос ее тонет в дикой свистопляске вокруг еле живого тела нашей Родины. Необходима борьба. И я от души приветствую поместный Собор Юга России, поднимающий духовный меч против врагов Родины и Церкви.

Работа большая и сложная. Устроение церковного управления и православного прихода. Борьба с безверием, унынием и беспримерным нравственным падением, какого, кажется, еще не было в истории русского народа... Борьба с растлителями русской души – смелым пламенным словом, мудрым деланием и живым примером... Укрепление любви к Родине и к ее святыням среди тех, кто в кровавых боях творит свой жертвенный подвиг».

К сожалению, невзирая на усилия многих достойных пастырей, церковная проповедь оказывала мало влияния на массы: сеятели были неискусны или нива чрезмерно густо заросла плевелами...



[1] На содержание всех армий, кроме Донской, и флота и на 12 губерний и областей, находившихся к осени в составе нашей территории.

[2] Всего выпущено правительством Юга и Донской экспедицией до марта 1920 г. около 30 миллиардов рублей.

[3] Сентябрь 1919 года.

[4] Хлеб, шерсть, руда, железо, сода, поташ и друг.

[5] Голоса кооператоров я или не слышал, или не помню.

[6] Впоследствии стал сменовеховцем.

[7] Бывший министр юстиции Временного правительства, ныне советский служащий.

[8] На средства союза издавался в сентябре 1919 г. в Ростове еженедельный погромный листок «В Москву», закрытый вскоре Донским правительством.

[9] Из 7 членов, под председательством архиепископа Донского Митрофана.