Мемфисский богословский трактат
Счастливый случай сохранил нам обрывки одного древнейшего памятника египетского богословия, указывающего на то, что уже в эпоху пирамид при отсутствии определенного для всего Египта канона египетская религия открывала дверь богословским умозрениям, развивавшимся под сенью храмов в различных центрах религиозной жизни. Уже сами «Тексты пирамид» находятся в несомненной связи с умозрениями гелиопольского жречества, провозгласившего эннеаду солнечного бога Атума-Ра и сопоставившего с нею хтонические божества. В соседнем большом религиозном центре – Мемфисе, ставшем и политической столицей, происходила аналогичная работа богословской мысли.
Около 720 г. эфиопский фараон Шабака, вероятно, по просьбе жрецов главного мемфисского храма в честь Птаха, повелел начертать на черном граните текст, который до тех пор как «произведение предков» хранился написанным на папирусе и не мог избежать разрушительного действия двух тысячелетий: «он был проеден червями, и его не понимали от начала до конца». Жрецы имели основание дорожить этим документом – он был плодом тенденциозного богословствования, доказывавшего верховенство и единство их бога. Но спасти целиком памятник было уже нельзя – сильно пострадало начало, много пробелов оказалось и в середине, да и язык был настолько архаичен, что иерограмматы храма не нашли возможным последовать непохвальному обыкновению своих не отличавшихся строгостью филологических приемов современников, и почти не изменили древней орфографии, едва ли сами понимая памятник в его целом. Но с ним случилась новая беда: поздние обитатели Мемфиса сделали из него мельничный жернов, вследствие чего погибла еще часть иероглифических строк. В таком виде камень попал в Британский музей еще в 1805 г. и только в конце XIX в., благодаря трудам Брестеда и Эрмана был оценен по достоинству. Перед нами древнейший памятник богословия, возводящего все существующее к единому началу – местному богу Птаху. Найдя текст глубочайшей древности, излагавший в драматической форме историю Гора и Сета, и кажется, бывший известным и авторам сборника «Текстов пирамид», мемфисские жрецы дали к нему комментарий, в котором они объявили происшедшими в районе Мемфиса главнейшие эпизоды этой истории и отождествили своего бога с Гором и первобытным «отцов богов» Нуном, из которого произошло восемь других Птахов, в числе которых – родители гелиопольского Атума и «величайший» Птах – «сердце и язык эннеады», обыкновенно в общеегипетской религии именуемые Тотом и Гором. Форма Птаха, «Обладатель сердца и языка» и создала все существующее от богов до червей и учредила культ. Таким образом, мемфисский богослов едва ли не в середине третьего тысячелетия до н. э. измыслил своеобразную монотеистическую систему и объяснил весь мир как результат мысли и слова божества!« Все сущее получило бытие сначала в сердце», т. е. в мысли верховного существа, «язык», т. е. слово которого вызвало их к реальной жизни. Мы не удивимся, что этот текст уже использован историками Учения о Логосе и исследователями источников герметизма.
Гимны диадемам и ритуалы
Несколько новее «Текстов пирамид», но все же древнее Фив папирус, приобретенный B.C. Голенищевым случайно в Петрограде и хранящийся в Московском музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. (Разработан и переведен А. Эрманом.) Прекрасно сохранившиеся 20 столбцов тщательного каллиграфического письма эпохи гиксосов содержат десять гимнов, произносившихся в храме бога Себека в файюмском Крокодилополе при возложении на бога его царских диадем. Таким образом, и это – храмовый текст, возвеличивающий местное божество превыше всего и прославляющий его как владыку богов и людей, но не в богословском трактате, а в литургических песнопениях, и притом магического характера. Это тоже магический сборник, подобно «Текстам пирамид», но имеющий объектом бога – он должен сообщить царским диадемам бога магическую силу для власти над вселенной. Священная змея, охраняющая солнце, стоит и на челе его земного подобия – фараона, сжигая пламенем его врагов. Она раздваивается, уподобляясь двум очам Гора и отождествляясь с богинями двух половин Египта и сообщая божественность диадемам, на которых помешена. Божественность вызвала гимны, и они имеют в виду диадемы бога солнца, царские диадемы, затем диадемы других богов-покровителей местных центров, к числу коих относится и Себек, от жреца которого случайно дошел до нас папирус.
Из десяти входящих в его состав текстов один назван «Изречением при возложении двойной диадемы», остальные – «Утренними словословиями». Что все это перенесено на Себека из царского коронационного ритуала, ясно из целого ряда мест, где упоминаются земные враги и иностранцы, победы над которыми главным образом интересовали земного царя: в некоторых текстах в подобных местах, не всегда кстати упоминание их заменено упоминанием богов, подчинившихся Себеку. Наконец, у нас есть и прямое указание: один из вельмож царицы Хатшепсут – Хапусенеб в своей надписи использовал один из этих гимнов, обращаясь в нем к богине войны Сехмет с просьбой защитить царицу от тех, кто ее ненавидит. Несколько гимнов начинаются весьма частым в египетских текстах утренним приветствием: «Да пробудишься ты в мире, да будет твое пробуждение в мире!» Оно встречается уже и в «Текстах пирамид» и заимствовано первоначально из гимнов в честь восходящего солнца, а затем из царского дворца, где придворные приветствовали пробуждение земного солнца – фараона. Как эти обращения, так и остальной текст обнаруживают признаки того, что он произносился нараспев, как и «Тексты пирамид», ритуальным речитативом – строй их не был метрическим стихотворным в нашем смысле, но рассчитан на повышение и понижение голоса. Некоторые из гимнов почти целиком состоят из этих утренних трехчленных приветствий, в которых каждый раз богиня диадем называется различными именами: из 21 строфы третьего гимна 16 представляют эти приветствия, и только конец относится к Себеку, заключаясь снова обращением к богине: защити Себека от всякого зла.
Египетские жертвоприношения во времена Древнего царства
Подобные гимны дошли до нас и в ритуалах другим богам, например Амону и Мут фиванским. Ввиду большой близости, почти тождества не только этих ритуалов, но и абидосских можно предположить, что они сложились уже очень давно и что только гимны отличают их друг от друга. Церемониально-магическая часть, состоящая из возгласов жрецов при совершении бесчисленного количества ритуальных действий при ежедневном служении статуе бога, обнаруживает несомненные признаки глубокой древности и стоит в связи с заупокойным ритуалом «Текстов пирамид», восходящим к доисторическому времени и сохранившимся, конечно, в развитии, до конца египетской культуры. (Инструменты церемонии «Отверстия рта» найдены в неолитических гробницах.)
Чудесное рождение царя
Из царского дворца дошел до нас еще один продукт происшедшего при V династии переворота в сторону религии Ра и обожествления фараонов, как его сыновей. На стенах храмов XVIII династии, а затем в Птолемеевскую эпоху встречается галерея изображений, сопровождаемых текстом и представляющих древнюю композицию, составленную, вероятно, для царей V династии и потом в стереотипной форме передававшуюся официально из поколения в поколение. Верховное солнечное божество, сначала Ра, потом Амон, является непосредственным виновником появления на свет царя, который, таким образом, делается его сыном уже не через ряд поколений, а физически. (В длинной надписи Рамсеса II, посвященной богу Птаху, последний приписывает эту роль себе.)
Представляется совет богов, которому бог солнца докладывает о своем намерении дать жизнь новому царю вселенной, затем он совещается об этом с Тотом, потом является к царице подвидом ее супруга и соединяется с ней; беседа его с ней построена так, что из нее может быть вычитано будущее имя зачинаемого. Бог Хнум по просьбе Амона (или Ра) образует младенца и его Ка, богиня творения Хекет осеняет их символами жизни. Тот является к царице и предвещает ей рождение сына, потом описывается само рождение, представление новорожденного богу солнца, совещание последнего с Хатор о вскармливании и само вскармливание младенца, новое совещание Амона с Тотом относительно будущности новорожденного; участие в судьбе последнего Хнума, Анубиса и супруги Тота музы Сефхетабуи. Этой официальной драматической поэмой в ряде картин особенно охотно пользовались те, права которых на престол оспаривались, как, например, Хатшепсут, поместившая ее на стенах Дейр-эль-Бахри, причем был изменен в тексте грамматический род, чего не было сделано на изображении: новорожденная представлена мальчиком.
Древнейшая летопись
Египетская государственность сложилась уже при первых династиях, для ее потребностей должно было развиться письмо уже в архаическую эпоху. Первый крупный памятник исторического характера – иераконпольская пластинка Нармера имеет на себе изображение царского секретаря с письменным прибором, но на ней, как и на довольно многочисленных ее преемниках (?) – пластинках из слоновой кости, булавах, цилиндрах, дощечках из эбенового дерева и т. п., дошедших от первых двух династий и изображавших выдающиеся события, фонетический элемент занимает еще очень скромное место. Развившись в канцеляриях и казначействах для фискальных потребностей (уже при II династии каждые два года обязательно производился ценз), письмо щедро на цифры и обозначение собственных имен и крайне скупо на сам текст; очевидно, для современников этой эпохи писать было так же трудно, какдля нас разбирать эти архаические знаки. Письмо не бралось еще за такие сложные задачи, как помещение на стенах царских гробниц больших текстов или составление исторических надписей и документов. Даже в конце II династии царь Хасехем, увековечивший свои победы над Севером на своих статуях, каменных плитах и сосудах, весьма экономно употребляет знаки письма и не скупится только на цифры убитых и плененных врагов. Даже в знаменитых храмах бога солнца V династии изображения первенствуют над текстами, которые еще имеют лишь пояснительный характер. И в надписях от имени царей на Синайских утесах, и в рудниках Хаммамата, в пустыне Этбай у Эль-Каба, и т. п. мы находим лишь краткие пометки об экспедициях и имена их участников.
Такие пометки, накапливаясь из рода в род в связи с материалом канцелярий, могли послужить для составления текстов, приближающихся к летописям.
Возможность получить в распоряжение науки египетскую летопись за продолжительный период времени долго казалась невероятной при том представлении о неспособности египтян к историографии, которое господствует в науке и, несомненно, имеет основание. Что же касается хроники первых династий, то сама мысль о ней еще лет 20 тому назад была невозможна, хотя в одном из «Текстов пирамид» о покойном Пиопи говорится, что он «помещает свои анналы у людей, любовь свою – у богов». И вот в 1902 г. Шефер признал за обломок таких анналов кусок камня, хранившийся с 1877 г. в музее в Палермо и едва не обмененный на разные шаблонные вещи, предлагавшиеся Каирским музеем. Этот обломок представляет приблизительно одну восьмую большой плиты около сажени длиной и фута в два шириной, выставленной, очевидно, где-либо в общественном месте, может быть, в Гелиопольском храме для справок. Полный текст на обеих сторонах камня заключал в себе перечень лет всех царей первых пяти династий, кончая Ниусерра. Додинастические цари, может быть, начиная с богов и кончая «служителями Гора», были перечислены в самом начале; от них сохранилось только семь имен царей Нижнего Египта.
В шести продольных полосах спереди и пяти сзади каждому году было отведено пространство, заполненное упоминанием о главных событиях его, особенно о том, которое сообщило ему официальное имя, а также о высоте Нила в локтях и их частях. Чем ближе автор подходит к своему времени, тем обильнее его материал, тем живее его интерес; более обстоятельным он становится, начиная с царя Снофру, особенно же полны его сведения о V династии, и места, отведенные текстам, соответствующим каждому году этой династии, раз в 10 больше, чему первых трех династий, а по стилю эти части напоминают царские надписи; возможно, что последние служили для них источником.
Итак, у египтян, как и у других народов, были летописи, и притом уходившие в глубокую древность. И как отразились на этом древнем памятнике особенности эпох, известные нам из других источников! Несмотря на краткость и даже скудость текста, мы узнаем и воинственное время Снофру, и благочестивую, ушедшую в культ Ра V династию, и смуты в конце IV; слышим о сношениях Египта с Синаем, Ливаном и Пунтом. И здесь более обстоятельные сведения начинаются со времени Снофру, который и для последующих эпох был первым живым образом. Но и более древнее время тогда еще не было областью легенд и домыслов – сравнительно точные сведения шли даже за пределы объединения Египта, и цари были известны еще под теми именами, какие теперь прочтены на современных им памятниках, а не в той искаженной форме, какую они получили на списках времен Нового царства и у Манефона. Поучительны выводы хронологического характера, сделанные Эд. Мейером на основании реконструкции камня. Получается полное совпадение с Туринским царским папирусом: в обоих случаях на первые три династии приходится ок. 475–480 лет! Очевидно, Туринский папирус исходил от подобного рода памятников, среди которых дошедший до нас случайно обломок был одним из первых.
С внешней стороны Палермский камень написан уже красивыми обычного типа иероглифами, хотя сохраняет еще архаичную орфографию и отчасти архаичное размещение знаков.
Надписи вельмож
Параллельно официальным текстам развивались и частные. И здесь прежде всего явилась потребность изобразить фонетически имя на надгробной плите для обеспечения бессмертия. До нас дошло достаточное количество этих предметов с различными степенями попыток применять письмо для надобности египетских вельмож, хоронившихся вокруг гробницы своего повелителя. Ко времени III династии к имени умершего присоединяются его титулы и должности, а затем все более и более удлинявшийся список приносимых ему жертвенных даров, которые, будучи увековечены на письме, путем магии могли превращаться за гробом в действительные. Появляется так называемая жертвенная формула, или проскинема, делающая возможным пользование этими дарами в тысячах и указывающая на получение их от Анубиса и Осириса через царя, единственного хозяина страны и посредника между богами и людьми. Эта формула «жертвенные дары, которые дает царь» дожила до христианского времени, конечно, как фикция, и ею нередко начинались большие литературные тексты заупокойного или автобиографического содержания.
Формула эта писалась первоначально на подобии двери, помещавшейся на восточной стене массивной гробницы, где покойный сообщался с миром и где справлялся его культ. Мало-помалу подобие двери расширилось в нишу, а из ниши образовались коридор и залы, и гробница превратилась в поминальный дворец, стены которого покрылись барельефами, переносившими погребенного в его земную обстановку и снабженные пояснительными надписями. Заупокойная формула иногда расширяется, содержит, кроме просьбы о получении яств и даров, пожелание, чтобы «почтенный своим господином и любимый своим богом» ходил «по прекрасным путям, по которым ходят достойные». Перечни должностей и титулов начинают уже с III династии принимать форму если еще не биографий, то формулярных списков или перечислений в хронологическом порядке некоторых обстоятельств жизни, если они имели отношение к придворной жизни или карьере, и царских пожалований. Самым древним текстом такого рода является надпись вельможи Метена, хранящаяся в Берлинском музее.
При V династии надписи принимают несколько иной вид. Их литературная форма делается более обработанной, содержание нередко касается одного эпизода из жизни погребенного, особенно царской милости, выразившейся в том, что фараон берет на себя погребение любимого вельможи и жалует ему за заслуги материал для гробницы. Рассказываются все обстоятельства дела, приводятся подлинные слова царя, иногда даже царские письма, «написанные собственными перстами» (например, в надписи Сноджемиба, архитектора царя Дедкара, к сожалению, текст сильно поврежден; в одном письме говорится об одобренном царем плане искусственного озера), а также ответы на них, высказываются слова благодарности благодетелю. В гробнице Уашптаха, судьи и главного архитектора царя V династии Нефериркара, сохранился, хотя и в сильно поврежденном виде, даже целый драматический рассказ о внезапной смерти этого верного слуги царя в его присутствии, когда он, осматривая постройки, стал хвалить его и заметил, что он уже не слышит похвал... Когда это заметили царевичи и придворные, «величайший страх проник в их сердца» Были поставлены на ноги жрецы и врачи, послали за врачебными писаниями, но все было напрасно... «Сердце его величества было крайне печально... он удалился в свои покои... молиться богу Ра». Затем он распорядился устроить его похороны за свой счет и поручил озаботиться этим старшему сыну его Мернутернесути, который и рассказал нам эту историю и, может быть, был автором этого живого повествования, иллюстрированного не менее замечательным в художественном отношении барельефом, изображающим внезапную кончину.
Получение гробницы от царя было не только почетным отличием – оно делало бесспорными права на нее, и вельможи постоянно подчеркивают, что она – их законная собственность, что они не нарушали чужих прав ее сооружением и что, в свою очередь, будут преследовать перед великим богом посягающих на их «сень». Один из первых вельмож царя Асесы, главный архитектор его Камтенент, рассказывает в своей, к сожалению, дошедшей в жалких обломках надписи, о своих сухопутных и нильских экспедициях для доставления материала для царских сооружений. Во время одной из таких экспедиций его застигла на реке буря, которая была описана в тексте.
Итак, тексты гробниц египетских вельмож ко времени V династии далеко ушли в литературном отношении. Разнообразие формы в них идет рука об руку с внешним изяществом и внутренней содержательностью, благородный тон – с нравственным элементом и теплотой религиозного чувства. Но мастабы дают нам иногда и то, чего от них нельзя было ожидать: на их стенах мы встречаем изображение арфистов и певцов, что указывает на существование лирики, а вельможи увековечивали здесь и важные документы, переводя их с хрупкого и до нас не сохранившегося папируса на прочный камень. Мы видели, что Сноджемиб оставил нам текст царских писем. Таким путем и визирь Рашепсес сохранил нам подлинный текст благодарственного письма к нему царя Асесы, который обещает ему исполнить все его желания за то удовольствие, какое доставило ему чтение присланной адресатом рукописи; это первое дошедшее до нас письмо египетского царя. Далее до нас дошло не менее 4-х завещаний, начертанных знатными лицами (между прочим царевича Некаура, сына Хефрена), «делавшими распоряжения, находясь в живых, на обеих ногах и в здравом уме». Завещания эти свидетельствуют о развитости в это время канцелярских форм и юридических, иногда сложных и запутанных, отношений. Мы уже упоминали о подлинных письмах, приводимых в текстах, а в надписи в гробнице Уашптаха прочли упоминание о врачебных писаниях – несомненное документальное указание на существование в эту эпоху научной литературы, конечно, как и впоследствии, имевшей эмпирический характер. Это было собрание рецептов, происхождение которых нередко возводилось к глубокой древности (например, средство для укрепления волос к царице Шеш VI династии) и которые сохранились, может быть, в более поздних медицинских сборниках, например папирусе Эберса.
Таким образом, даже наш скудный, переживший тысячелетия материал позволяет нам видеть, что уже в эпоху пирамид египетская письменность была вполне развита, что существовала и поэзия, и изящная, и научная, и юридическая литература. Недаром именно эта эпоха дала имена, ставшие классическими для египетских мудрецов, ученых, художников, поэтов: Птаххотеп, Кагемни, Имхотеп, Хардедеф.
Птаххотеп, визирь фараона Унаса (V династия, Древнее царство)
Перелом в жизни Египта, первые признаки которого замечаются с конца V династии, выразился в постепенном ослаблении централизации и подъеме местных сил. Царская резиденция пустеет: вокруг пирамид царя строят себе гробницы только придворные да мемфисские жрецы, следующие в своих надписях старым образцам. Остальная многочисленная знать начинает быть тесно связанной с родными областями, которые постепенно превращаются в культурные владения с местными центрами религии, искусства и письменности. Гробницы вельмож появляются на всем протяжении Нильской долины, заключая в себе богатый художественный и литературный материал; надписи и изображения обнаруживают значительный прогресс в смысле изящества и индивидуальности. Уже одна из гробниц V династии в Дешаше у входа в Файюм дала нам первый в гробнице исторический барельеф, изображающий взятие азиатской крепости и сопровождаемый текстом, к сожалению, плохо сохранившимся. Со времени VI династии надписи автобиографического характера в гробницах вельмож дошли до нас в большом количестве, являясь едва ли не нашим главным источником сведений об этой эпохе. Конечно, это не автобиографии в собственном смысле – едва ли они записывались под диктовку самих своих героев, но они почти всегда редактировались от их имени и уже далеко ушли от формулярных списков древности, обнаруживая развитую литературную форму и перечисляя не только заслуги перед царем и царские пожалования, но и добрые дела по отношению к родному городу и его обитателям. Особенно богат гробницами Средний Египет; здесь обращают на себя внимание номархи Дейр-эль-Гебрави, Дендера, Эль-Берше (Гермополя), Сиута. Но и на юге богаты текстами гробницы владетелей Асуана и Элефантины, развивших широкие и интенсивные сношения, главным образом торгового характера, с Суданом. Целый ряд автобиографических текстов рисует их видную роль в жизни Египта. Так, один из них, Пиопинахт, после перечисления своих титулов, добрых дел и заслуг относительно земляков рассказывает об исполнении по царскому повелению двух экспедиций в Нубию, о походе на азиатских бедуинов с флотом по Красному морю и т. п. Если эта надпись довольно суха, то длинный текст другого номарха юга – Себни может быть назван обстоятельным литературным рассказом об экспедиции в Нубию его отца Меху, нашедшего там свою смерть (эта часть почти не сохранилась), о путешествии Себни для отыскания его тела, об отправлении ко двору сначала донесения об экспедиции, потом образцов ее результатов в виде различных изделий из Нубии. Царь принимает погребение Меху на свой счет; Себни идет в Мемфис с новыми образцами нубийских товаров, за что получает благодарность, а затем и участок земли около Эль-Каба для гробницы отца, а также поместья на юге и севере. Рассказ оживляется прямыми речами и цитатами, например из письма фараона. Плохая сохранность лишает нас возможности дать полный перевод этого интересного текста, но в свое время мы сообщили в переводе еще более обстоятельную надпись другого вельможи Южного Египта – Хирхуфа. По стилю и характеру она подобна ей и также не представляет полной автобиографии, а касается экспедиций в Судан, причем приводит в полном виде письмо юного царя Пиопи II.
В 1896 г. в развалинах дома на о. Элефантине были найдены куски папирусов, происходящих, по-видимому, из этого архива местных номархов и, таким образом, параллельных и современных только что указанным надписям. В них встречаются даже те же имена и титулы. Кусочки попали в Берлинский музей, где удалось из них составить, между прочим, два цельных документа. Один из них представляет письмо с жалобой на какую-то несправедливость, воровство и т. п. с извещением о служебных делах, другой – один из актов процесса о наследстве между двумя знатными фамилиями. Таким образом, в наших руках оказались впервые подлинные документы от этой отдаленной эпохи, до сих пор делавшиеся нам известными только в копиях на камне, подобно, например, царским письмам или завещаниям в гробницах вельмож. Эти завещания продолжают доходить и от периода VI династии. Так, некий Иду-Сенени на стенах своей гробницы в Каср-эс-Сайаде отказывает землю в пользу своей жены, «ибо она была весьма чтима в его сердце и ничего не говорила против его сердца» и грозит тем, кто отнимет у нее эту землю, «поймать их как дичь» и т. п.
Кроме египетских гробниц оставил нам богатое литературное наследство Абидос, град Осириса, ставший теперь религиозным центром и привлекавший в себя египтян и при жизни, в качестве богомольцев, и после смерти, как соучастников погребения дорогого для них «Благого» Онуриса. Здесь найдена знаменитая надпись вельможи Уны, государственного мужа VI династии, представляющая как бы его краткие мемуары. Это самый важный исторический текст второй половины Древнего царства; можно сказать, что он заменяет продолжение Палермского камня, непосредственно к нему примыкая в хронологическом отношении, но бесконечно отставая в литературном. Если не считать наивной краткой надписи асуанского Хекаиба, то текст Уны является единственным, который с некоторым правом может быть назван биографией, начинающейся с детства своего героя, обстоятельно рассказывающей о его деяниях и не чуждой элемента поэзии – в ней помещено нечто вроде стихов по поводу успешного похода на жителей Азии; каждый из семи параллельных стихов начинается словами «вернулось это войско благополучно» – прием нередкий в египетской и семитической поэзии, особенно в древнее время – мы еще встретимся в эпоху Среднего царства с произведениями, в которых строфы составлены подобным же образом.
Неродовитый и не связанный с тем или иным номом, но всю жизнь находившийся при дворе и в центре государственной жизни Уна все-таки избрал место своего упокоения не вблизи царской пирамиды, а по соседству с богом усопших – явление характерное для эпохи идущей быстрыми шагами децентрализации государства и демократизации религии. Конец Древнего царства и переходная эпоха дают нам картину распада Египта на области, в которых владетельные фамилии чувствуют себя почти независимыми от центра, и это ясно видно из их надписей и из текстов, относящихся к этой эпохе. Довольно многочисленные надписи-граффити на скалах алебастровых копей Хатнуба в Гермопольской области свидетельствуют, что местные номархи усвоили себе царские прерогативы: по годам их княжений ведется летосчисление, их именами клянутся их служащие, исполняющие их поручения и для этой цели иногда путешествующие по всему Египту. Выше в литературном отношении большая надпись Хнемредиу, министра какой-то южной царицы, в Дендере, но особенно выделяются в этом плане длинные тексты владетелей Сиута, к сожалению, довольно трудные и частью намеренно поврежденные в последующую фиванскую эпоху. Дело в том, что в борьбе за объединение Египта, окончившейся возвышением Фив и Средним царством, Сиут стоял на стороне противника фиванских царей – Гераклеополя, а потому его владетельная фамилия после победы Фив не удержалась, и тексты, повествующие о борьбе и временных успехах, были местами изглажены. Эти тексты дошли до нас от трех поколений – от Ахтоя I, Тефиба и Ахтоя II. Первый говорит еще о мире, которым наслаждался Сиут, о работах по развитию его благосостояния и могущества, о прорытии каналов, о войске, флоте и постройках. Упомянув затем о сооружении себе гробницы, номарх переходит от деловой части к автобиографической и рассказывает о своем детстве, о смерти деда и родстве своей матери. Дальнейшее повреждено, но мы все-таки имеем образец автобиографического текста, в котором деловая часть, обычно состоящая из сухого перечня должностей и эпитетов, развита в стройное литературное повествование. Тефиб в сильно поврежденной надписи после обычной просьбы к проходящим помолиться о нем, рассказывал уже о своем участии в войнах с югом, потом, подобно предшественнику, о своих заботах о благосостоянии области и общественной безопасности; он переносится ко времени, когда будет править его сын: « Город радуется ему и вспоминает бога, ибо князь, делающий добро своему народу и превосходящий добродетелью своего родителя, будет благословен вовеки; его сын пребудет в доме отца своего, память его будет славна в его городе, а статуя чтима и носима его детьми...» Но особенно интересна с литературной стороны надпись Ахтоя II – это своего рода похвальное слово, редактированное во втором лице и с этой стороны представляющее исключительное явление.
Религиозные тексты переходного времени. Тексты саркофагов
Децентрализация Египта отразилась и в религиозной области – в демократизации представлений о загробной участи. Получив возможность без посредства царя достигать загробных благ, египтянин должен был обставить себя теми же средствами, какие прежде были привилегией царя; он не мог после смерти сравняться с последним, если не находил к своим услугам той же магии, которая делала царя Осирисом, ему двери потусторонних обителей и обеспечивала его загробное существование пищей и питьем. Словом, заупокойная литература должна была сойти со стен пирамид и распространиться по гробницам простых смертных. Это явление начинает замечаться с конца Древнего царства. На всем протяжении египетской территории от Мемфиса (из Дельты у нас нет, по обыкновению, материала) до Асуана некрополи дали нам огромное количество заупокойных магических текстов, изредка начертанных, подобно пирамидным, на стенах гробниц, но главным образом написанных на стенках деревянных саркофагов, которые теперь стали представлять как бы гробницу в малом виде.
В настоящее время стало возможно основательное изучение этих текстов, так как с 1906 г. есть описание 126 каирских саркофагов и издание многих из их новых текстов. Каирские саркофаги дошли из Ахмима, Сиута, Гермополя, Мемфиса, Фив, Дендеры, Гебелейна, Гермонтиса, Меира (Кус), Асуана. Некоторые из них имеют лишь краткие надписи, содержащие большей частью обычные заупокойные формулы или краткие изречения, влагаемые в уста божества, как, например, ахмимские, между прочим имеющиеся в Москве, и древнейшие мемфисские; другие испещрены текстами и внутри и снаружи, причем иногда курсивные надписи покрывают все вставляющиеся один в другой саркофаги, принадлежавшие одному покойнику. Таким образом, каждый раз мы имеем целую книгу заупокойных текстов, иногда с вариантами, так как нередко один и тот же текст повторяется по нескольку раз и на внутреннем и на внешнем саркофаге.
Это обстоятельство свидетельствует о недостаточной внимательности писцов, которые вообще в изготовлении этих текстов проявили небрежность. Перед нами не тщательно и красиво вырезанные иероглифы царских пирамид, а как попало написанные чернилами курсивные вертикальные строки, к тому же пострадавшие от обвала штукатурки, на которую они были нанесены, и от смол бальзамирования. Вообще этот материал крайне неудобен для изучения как ввиду его разбросанности, так и вследствие крайней темноты и трудности текстов и нередко плохой их сохранности.
Пока удалось в общих чертах разобраться в хронологии и составе «Текстов саркофагов». Они идут с конца Древнего царства, с VI–VII династий, заполняют собой переходное время и эпоху Среднего царства. Самые древние, по-видимому, сиутские, по крайней мере по составу. В них преобладают «Тексты пирамид»; потом все более и более появляется глав из «Книги мертвых», наконец, появляется знаменитая XVII глава последней, сначала еще без комментариев. Таким образом, эти сборники текстов являются переходной стадией от «Текстов пирамид» к заупокойным папирусам Нового царства, содержа в себе и огромное количество (до 400) текстов, свойственных только им. Имеется документальное доказательство связи этих памятников с пирамидами. На одном из гермопольских саркофагов писец-корректор не везде успел заменить именем владельца гробницы имя царя-гераклеопольца (IX династия) Уахкара-Ахтоя, с пирамиды которого (до нас не сохранившейся) тексты были списаны.
Трудно судить о древности самостоятельных текстов саркофагов как относительно пирамидных, так и относительно друг друга. Отсутствие их на царских гробницах может быть объяснено и случайностью, и непригодностью. Перед нами, вероятно, результаты духовной работы, давно уже начавшейся в египетской провинции и имевшей в виду потребности не царей, а вельмож и обывателей. При таких условиях мы можем искать в данных текстах отражений местных мифов, культов, диалектов, но в этом отношении они пока дают мало. Правда, новые тексты группируются по местностям, и весьма редко; например, сиутские тексты встречаются на фиванских или мемфисских саркофагах. Несколько больше распространены гермопольские, но и они составляют обособленную, наиболее многочисленную группу. Немало текстов дошло до нас пока в одном экземпляре, и почти каждый новый саркофаг дает новые тексты. Но местные мифы и культы отразились в них мало – почти исключительно в призывании и более частом упоминании местных божеств (например, Хатор в Дендере, Тота в Гермополе) и местных святилищ. Гораздо больше можно ожидать от этих текстов для истории языка – они дают многие изречения, встречающиеся и в «Текстах пирамид», и в «Книге мертвых», и, таким образом, сохранившиеся в различных редакциях на всем протяжении египетской истории.
Многие из «новых» текстов действительно новее «Текстов пирамид». С внешней стороны они отличаются тем, что мало-помалу получают заглавия, называясь, как впоследствии в «Книге мертвых», «изречениями». Иногда эти заглавия, нередко лишь приблизительно соответствующие содержанию, ставятся перед текстом, иногда позади его. Они, очевидно, придуманы потом и в некоторых случаях составлены даже для пирамидных изречений; в последних также упоминаются тексты с заглавиями, и притом более древние, чем сами пирамиды. Таким образом, характер заглавий сам по себе не нов, но текст их на саркофагах более позднего происхождения. По содержанию многие из наших изречений также представляют дальнейшее развитие того, что мы видели на пирамидах. Здесь сопоставление солнечного и хронического сделало новые шаги и нередко доходит до полной путаницы. Ра теперь появляется в преисподней, и мы впервые слышим о его борьбе со змеем Апопом, олицетворением мрака. Вместе с тем, умерший, не царь, нуждается в новых формулах для своего загробного благополучия. Сооружение гробницы для него не разумелось само собой, и мы видим в наших текстах изречение «Построение дома для имярека в некрополе, устроение пруда и насаждение деревьев». Его заветной мечтой было продолжать жизнь в этом доме, в кругу своих; отсюда ряд формул о том, чтобы вся семья и все домочадцы и прислуга были за гробом при нем; за неисполнение этого и за препятствие к этому со стороны богов текст грозит лишением жертв, ибо сам Геб издает декрет о возвращении умершему его родных и его имущества. Знание этого изречения даст возможность «сделаться богом в свите Геба, взойти на небо». Вообще магический характер тот же, что и в «Текстах пирамид», и тон их, и литературная форма приблизительно те же. И здесь много формул посвящено странствию и продовольствию за гробом (например, «изречение невпадения в сеть демонов, стерегущих умершего», «нехождение вниз головой», «схождение к полям Иалу», «невхождение в место казни» и т. п.), и здесь заклинание против змей и чудовищ, и здесь обращения к богам, напоминающие краткие гимны, и здесь намеки на мифы, в особенности из цикла Осириса, и краткие мифологические повествования, и здесь ритуальные или литературные повторения, и здесь параллелизмы и форма, рассчитанная на литургический речитатив. В одном случае Лефебюр обнаружил диалог в царстве мертвых – беседу умершего с перевозчиком. Он полагает, что это своего рода сценарий, или ритуал, празднества, символически представлявшего странствие души и справлявшегося преимущественно в Абидосе. К сожалению, текст этот слишком темен.
Странствованиям за гробом, кроме того, посвящена еще специальная «Книга о двух путях», относящаяся по языку к Древнему царству, но встречающаяся исключительно на саркофагах XII династии. Это иллюстрированный vademecum покойника, облегчающий ему путь по суше и воде загробного мира и состоящий из карты последнего и текстов, которые распадаются на 16 «глав» (сб. «изречений») в трех группах. Первая группа начинается обращением к какому-то божеству, дающему пропуск для путешествий по некрополю Сокара Ра сетау, где умерший облегчает страдание Осириса, который затем прославляется. Странствующий затем говорит о своей победе над врагом, которого держит в своих когтях, как лев. Все это заканчивается словами: «Книга сия была под сандалиями Тота. Конец ее». Помещенное вслед за этим любовное заклинание первоначально было предназначено для «живущих на земле», но могло пригодиться и за гробом. Иногда после текста «главы», как и в других подобных писаниях, приводится указание на то, какие преимущества соединены с ее знанием и чтением. Вторая группа говорит о паломничестве умершего по различным египетским святыням, очевидно, перенесенным в иной мир. Он заходит и в Гелиополь, и в Буто, и в «дом жизни Абидоса», и «на чистую землю Нила»; везде видит местные святыни и примечательности. Третья группа собственно и представляет «Книгу о двух путях». После изображения дверей к этим путям дается карта, разделенная во всю длину красной полосой, изображающей «море огненное»; сверху от нее – «водные пути», снизу – сухопутные. Первые идут сначала вдоль огненного озера; текст предупреждает на перекрестке у огненного моря: «Не иди к нему». На суше душа проходит по плотинам, охраняемым стражами, перед которыми приходится читать «изречение прохождения» или выдавать себя за богов для свободного пропуска. Оба пути сходятся, кажется, у Абидоса.
Взвешивание сердца писца Хунефера на загробном суде бога Осириса. "Книга мертвых"
Эта древнейшая форма пережившего язычество представления о загробных мытарствах вошла значительной своей частью в «Книгу мертвых», где почти буквально повторяется в главах о вратах преисподней и об обителях Осириса. Вообще не менее трети «глав» «Книги мертвых» восходит к саркофагам, и среди них ряд текстов, развивающих дальше представление о возможности принимать умершему различные виды для появления на земле, куда он все-таки стремится, несмотря на поля Иалу и ладью бога Солнца. И в пирамидах, и на саркофагах загробный странник неоднократно отождествляет себя с богами и свои члены – с их членами, но это делается главным образом для устрашения загробных врагов. Теперь появляются «главы» – формулы, дающие возможность превращаться не только в «Ра-Атума, в Великого Гора, в Себека, Исиду, в бога Зерна, в око Гора, в писца Атума», но и в сокола, в ласточку, в пламя, в цветок, в Нил, в воздух и т. п. видах «появления на земле». Параллельно с этим ошибочно понятым греками, как учение о переселении душ, представлением развивается и другое – о «выходе» или «восхождении днем» (prt-m-hrw); ряд формул и «глав», носящих это заглавие, предназначены выводить умершего из преисподней днем в этот мир. Здесь, кажется, яснее всего обнаружилось преобладание Осирисовых представлений над солнечными, ада Осириса под землей – над ладьей бога Ра на небе и надзвездными обителям и ушедших из жизни на земле. Этот «выход днем» делается все более и более пределом желаний, и вся «Книга мертвых» в конце концов объявляется собранием «изречений для восхождения днем» – заглавие нескольких «глав» распространяется на весь сборник. Пока на саркофагах с самого начала Среднего царства (в переходную эпоху этого еще нет) появляется с этим заглавием знаменитая 17-я «глава» «Книги мертвых». Собственно сама по себе эта «глава» не представляет чего-либо необычайного – это такой же магический текст, как и сотни других. Умерший отождествляет в ней себя с богом Ра и с другими богами, указывает на свое знакомство с мифами и именами, что дает ему магическую силу и власть, затем обращается к свите Осириса с просьбой уничтожить находящееся в нем зло, обращается и к Ра с просьбой избавить его от чудовища – пожирателя на суде – и от прочих опасностей. Но все это дало канву для различных богословских и мифологических намеков и эпитетов, которые, в свою очередь, послужили материалом для богословов-комментаторов последующих поколений. Дело в том, что важный текст, открывающий всюду за гробом доступ, стал казаться слишком простым, стали подозревать в нем особый таинственный смысл, и схолии на него появляются уже на саркофагах переходной эпохи и нарастают еще в эпоху Нового царства, являясь интересным свидетельством работы мысли египетских жрецов и религиозных течений и представляя образец теоретического богословского произведения, подобного древнему мемфисскому трактату. Но комментарий касается только слов, имен и вообще частностей, без связи с общим. Все это объяснения, с внешней стороны, глубокие и мистические, на самом деле покоящиеся на ложных аналогиях и случайных внешних сходствах.
Бог Ра выступает здесь верховным, «создавшим свои имена, владыкой эннеады»; комментатор времен Нового царства поясняет, что это имена его членов, которые и суть эннеады. Эта монотеистическая теория, однако, не является новой, так как уже в «Текстах пирамид» говорится о теле эннеады в Гелиополе. Равным образом к глубокой древности относятся и те космические мифы, на которые намекает наш текст. Новым, по-видимому, является в нем, как и в некоторых других «Текстах саркофагов», представление о загробном суде, тем более что специально ему посвященная 125 глава будущей «Книги мертвых» еще в эту эпоху не найдена. Хотя и здесь уже это нравственное приобретение египтян является обреченным на поглощение магией, но все же свидетельствует о подъеме религиозного миросозерцания и. с этой стороны, находится в соответствии с надписями на надгробных плитах и стенах гробниц, где то и дело упоминаются добрые дела покойного.
На этих надгробных надписях появляются в это время также заимствования из заупокойных сборников. И они, подобно стенкам гробов, содержат выдержки из «Текстов пирамид», иногда предпосылая им, согласно новому обыкновению, заглавия. Но часто заупокойные надписи переходной эпохи и времени Среднего царства, если не содержат только жертвенной формулы, одних имен и титулов, дают текст богословского содержания, по-видимому, абидосского происхождения – большинство их дошло из этого всеегипетского заупокойного центра, где не только хоронились, но и ставили поминальные плиты у Осириса. Здесь Ра отступает перед местным «Великим богом» – с ним покойный плавает по загробным водам и по абидосским святыням, перенесенным на небо. Нередко надписи начинаются обращениями к мимо ходящим с просьбой прочесть жертвенную формулу, ибо это легкое дело, не сопряженное с трудом и затратами, весьма полезно для усопшего, но еще более полезно для произносящего, ибо поминаемый «будет охранять его благоденствие и защищать его детей». Наконец, есть и надписи, содержащие краткие молитвословия в честь богов.