Демосфен (384–322 до P. X.)
Ораторское искусство в Афинах
Почва для появления в Афинах великого оратора Демосфена была подготовлена многими предшественниками. Демократическая афинская республика, со своими многочисленными народными собраниями, в которых государственные люди своими речами направляли лишенную самостоятельности толпу, представляла чрезвычайно удобную почву для развития красноречия. Древнейшие государственные деятели, как, например, Фемистокл, Кимон, а также и Перикл, говорили еще без риторических украшений; в каждом отдельном случае они не имели иной цели, кроме желания верно и естественно выразить свою мысль, убедительно изложить народу свои воззрения и планы; поэтому их речи и не распространялись в списках. Напротив, развитие в Афинах красноречия судебного (наряду с политическим) повело к записыванию речей, так как тяжущиеся стороны, при составлении речей для произнесения перед судом, часто прибегали к помощи людей юридически образованных и красноречивых. Вследствие этого ораторское искусство сделалось предметом преподавания и получило дальнейшее развитие у софистов, которые умели рассматривать и представлять всякий вопрос с различных сторон, и весьма много сделали для развития фразеологии.
Антифонт
Антифонт, родом из аттического дема Рамнунта, игравший в политической жизни Афин довольно значительную роль и наконец, после низвержения «правительства четырехсот», во главе которого он стоял, казненный 69-ти лет отроду (в 411 г. до Р. X.), был первый оратор, весьма успешно применивший риторические наставления софистов к политическому и судебному красноречию. Он открыл риторическую школу с упражнениями в искусственном политическом красноречии, писал для других судебные речи и был первым достойным упоминания логографом (сочинителем речей), в аттическом смысле этого слова. Антифонт был представителем старинного, строгого ораторского искусства, которое, не заботясь еще о гладкости и приятности слога, обращало главное внимание на ясное, спокойное и бесстрастное развитие идей, но в своем стремлении к резкому выражению мыслей часто впадало в преувеличения и аффектацию. Вместо гладкой, текучей речи и периодической закругленности позднейших ораторов, в этом разряде прозы мы находим строгую симметричность и изысканную правильность, параллелизмы и антитезы и тому подобные искусственные украшения речи. Слог Фукидида носит на себе влияние школы Антифонта.
Лисий
Совершенно новый вид, ведущий к прекрасному дальнейшему развитию, получило ораторское искусство у Лисия (459–378). Этот оратор, родом из Сиракуз, большую часть своей молодости провел в Фурии и здесь, под руководством Тисия сиракузского, бывшего учителем известного софиста Горгия Леонтинского, усвоил себе развившееся на софистической основе ораторское искусство сицилийской школы. Эта школа меньше заботилась о мыслях, чем о внешней форме речи и старалась действовать на слушателей блеском и звучностью слов и искусственным соединением предложений. В 412 г. Лисий возвратился в Афины, где много лет жил отец его, друг Перикла, и, при более развитом вкусе, отбросил в сторону все блестки; в своих судебных речах, которые он писал для других, он сделался первым образцовым писателем в так называемом «тонком» стиле (ίσχνός χαρακτήρ, tenue dicendi genus). Речи Лисия отличаются простотою и безыскусственностью, ясностью и приятностью, без обширных периодов, которые тогда стали входить в употребление, и считаются образцом чисто аттического способа выражения. Почти всякая речь представляет художественное изображение самого говорящего, личность которого верно и ясно отражается в тоне и характере речи.
Исократ
Исократ афинский (436–338), младший современник Лисия, не писал судебных речей, а оказывал решительное предпочтение деятельности государственной и всецело посвятил себя красноречию политическому. Но так как природная застенчивость и физическая слабость не позволяли ему являться на ораторской трибуне, то он ограничивался преподаванием политического красноречия и писал политические речи, которые, однако, назначались не для произнесения в народном собрании, а для чтения. Эти речи, в которых Исократ обращается то к афинянам, то ко всем эллинам, то к царю Филиппу и т. п., имеют предметом общее положение его отечества; он преимущественно взывает к общему миру и согласию и к общей войне против общего врага – персов. Его школа красноречия пользовалась в Греции большою славою и, несмотря на высокую плату, привлекала много учеников из близких и далеких мест; из этой школы вышло множество политических ораторов и историков. Но политические речи Исократа имели мало влияния, так как ему недоставало глубокого понимания своего времени; он понимал события и относился к ним слишком поверхностно. Главное дело для него была форма; он имел в виду только сочинять красивые речи и употреблял на это много труда и страдания. Как и Лисий, Исократ выражается ясно и просто, спокойно и привлекательно там, где желает поучать и убеждать; если же он хочет говорить сильно, то речь его, как речь Фукидида, полна блеска, торжественности и прекрасных фигур. Собственно ему принадлежит изобретение периода; он впервые заключил массу мыслей в обширное, гармонически расчлененное, звучное и закругленное целое. В своих политических желаниях и стремлениях Исократ был несчастлив; при известии о несчастной битве при Херонее он – почти столетний старец – с отчаяния уморил себя голодом; но как ритор, он имел влияние на Демосфена и Цицерона, которое отразилось и на нашем времени.
Биография Демосфена
Величайшим оратором Греции и всего древнего мира вообще был Демосфен, который, в противоположность своим старшим современникам, всецело посвятил свои силы общественной и политической деятельности, так что его жизнь была тесно связана с политической историей его отечества. Старательными и продолжительными занятиями Демосфен, по словам Дионисия Галикарнасского, усвоил себе все, что мог заимствовать лучшего и наиболее целесообразного у своих предшественников, и выработал такой способ выражения, «который и блестящ, и прост, отличается и напыщенностью, и умеренностью, и странностью, и обыденностью, и хвалебностью, и правдивостью, и серьезностью, и прихотливостью, и строгостью, и свободою, и приятностью, и горечью, и спокойствием, и страстностью; он соединил в себе преимущества всех и сумел избежать их недостатков; сжатость и сила Фукидида, легкость и приятность Лисия, то, что изобретено Исократом для школы изящного красноречия и Платоном для восторженной проповеди мудрого учения – все это послужило Демосфену острым оружием для серьезной борьбы и для отражения неприятеля». К этому нужно еще прибавить ораторский талант, развитый при помощи удивительного терпения.
Демосфен родился в аттическом демосе Пеании, по наиболее вероятным известиям – в 384 г. до Р. X. Он происходил из довольно знатного семейства. Его отец, которого также звали Демосфеном, был человек богатый и почтенный; его прозвали «кователем мечей», потому что у него была фабрика оружия, где работали хорошо знавшие свое дело рабы. Жена его, мать оратора, была Клеовула, дочь Гилона; потому-то оратор Эсхин, всегдашний противник Демосфена, старается набросить пятно на его происхождение со стороны матери, ибо об отце его он не может сообщить ничего предосудительного. В речи своей против Ктесифона он говорит, что Гилон предал неприятелям город Нимфей на Киммерийском Боспоре, принадлежавший в то время афинянам; за это афиняне отдали его под суд и приговорили бы к смерти, но он бежал к Босфору. «От владельцев Боспорского берега он получил город Кепи и женился на женщине, которая хотя и была богата, и принесла ему в приданое много золота, но была скифского происхождения. От неё он имел двух дочерей, которым дал богатое приданое и послал их в Афины. Одна из них, не принимая афинского гражданства, вышла за Демосфена, и от этого брака родился оратор Демосфен». Плутарх, в своей биографии Демосфена[1], говорит, что он не в состоянии решить, согласен ли этот рассказ Эсхина с истиной или это просто выдумка и клевета. По-видимому, Эсхин смешал истину с ложью. Вероятно, в конце Пелопоннесской войны, когда Афины уже не могли удержать в своей власти своих отдаленных владений, Гилон передал Нимфей союзному с афинянами боспорскому царю; но, по словам самого Демосфена в речи против Афоба, за такое действие он был присужден афинянами к денежному штрафу, который он и заплатил еще при жизни, а последние годы своей жизни он, по-видимому, провел в Афинах. Женщина, на которой он женился в боспорских странах, конечно, была гречанка, а не скифянка, как уверял клеветник Эсхин, называвший Демосфена неполноправным сыном «кователя мечей» Демосфена, скифом и варваром. Однако, если бабка оратора и была скифянка, то сам он был полноправным афинским гражданином.
Наш Демосфен рано лишился отца: ему было семь лет, его сестре – пять. Когда отец его почувствовал приближение смерти, он пригласил к себе Афоба, сына своей сестры, Демофонта, сына своего брата, и старого друга своей молодости, Фериппида, и поручил своих несовершеннолетних детей и свою жену их попечительству и заботам. Хотя эти три опекуна и были богаты, однако о каждом из них старик Демосфен позаботился особенно. Фериппиду он отказал 70 мин в пользование до совершеннолетия мальчика; Демофонта обручил с своей дочерью и тотчас же выдал ему два таланта ей на приданое; наконец, Афоб должен был жениться на его вдове с приданым в 80 мин, между тем как первому своему мужу она принесла только 50 мин. При этом он мог пользоваться жилищем и утварью молодого Демосфена до его совершеннолетия. Но по смерти отца, эти люди поступили с его семейством чрезвычайно бессовестно. Афоб не женился на вдове, Демофонт и не думал жениться на его дочери, хотя оба присвоили себе деньги, назначенные в приданое; имущество же молодого Демосфена, которое состояло из 14 талантов и в продолжение 10-летней опеки, при честном образе действий со стороны опекунов, легко могло быть удвоено, они почти все скрыли, не обращая внимания на вмешательство дяди Демосфена по матери, Демохара, и на городскую молву, дошедшую и до архонтов. По истечении срока опеки Демосфен получил от своих попечителей имущества только на 70 мин.
Если опекуны так бессовестно распоряжались имуществом своего воспитанника, то можно предполагать, что они не особенно заботились и о его воспитании, Риторике они его, конечно, не обучали, так как опасались, что он может впоследствии возбудить против них процесс. Плутарх рассказывает, что они даже не заплатили учителям Демосфена, и из этого заключает, что он рос дикарем и без воспитания, и не пользовался обучением в гимназии, как приличествует свободному гражданину; но в этом он уже преувеличивает. У Демосфена все-таки не было недостатка в средствах для образования и обучения; он сам говорит, что он посещал школу; но заботливая мать удерживала слабосильного мальчика от чрезмерных учебных занятий, так что в его манерах осталась некоторая неловкость и мешкотность, избавиться от которых ему стоило впоследствии большого труда.
Тяга к ораторству у Демосфена
Горький опыт, с которым Демосфен, благодаря своим попечителям, познакомился уже в ранней юности, не остался без влияния на его характер и на его дальнейшую деятельность. Не ожесточив его, этот опыт внушил ему строгое чувство законности, которое впоследствии выражалось во всех его стремлениях, и рано познакомил его с его собственными силами. Одинокий, покинутый, обманутый своими естественными защитниками, он мог ждать помощи только от себя самого; таким образом, у него, вероятно, рано явилась мысль, по достижении совершеннолетия заставить своих опекунов дать ему отчет; с этою целью он и начал в тиши готовиться к ораторской деятельности. Первым поводом к решению сделаться оратором послужила для него, как говорят, блестящая речь талантливого государственного деятеля Каллистрата. Когда Ороп был передан афинскими изгнанниками фиванцам, Каллистрат вместе с Хабрием был обвинен своими противниками в том, что он знал о замысле изгнанников. «Все многого ожидали от суда, говорит Плутарх, как в виду личности оратора, который в то время пользовался высоким уважением, так и в виду самого дела возбуждавшего общий интерес. Демосфен услыхал, как учителя и педагоги сговаривались идти в суд, и упросил своего педагога взять его с собою. Так как этот педагог был знаком с привратниками суда, то ему и удалось достать для мальчика такое место, откуда он, никем незамеченный, мог слышать оратора. Каллистрат одержал победу и возбудил чрезмерный восторг. Если Демосфена увлекла слава победителя, которого толпа с громкими приветствиями провожала до дома, то еще более увлекла его сила ораторского красноречия, которое может преодолевать и покорять все; он был поражен и стал размышлять об этом предмете. Вследствие этого он оставил все другие науки и занятия, и постоянными усиленными упражнениями стал готовить себя к тому, чтобы занять место в числе ораторов».
По словам Плутарха и других, рассказывающих эту историю, Демосфен впервые услышал оратора Каллистрата, бывши еще мальчиком; но упомянутый процесс происходил в 366 или 365 г. до Р. X., так что Демосфену в то время было уже 19 лет, и незадолго до того он был объявлен совершеннолетним. Следовательно, если он слышал этого оратора, еще бывши мальчиком, то вместо оропского дела нужно предположить какое-либо другое бывшее раньше; может быть, это была знаменитая речь Каллистрата, которою он, в 369 г. до Р. X., побудил афинян оказать помощь спартанцам против Фив. Тогда Демосфену было 15 лет. Если этого и нельзя утверждать наверное, то, по-видимому, различные рассказы биографов все-таки имеют в своем основании тот факт, что молодой Демосфен, услышав Каллистрата, сознал свое призвание. Во всяком случае, Каллистрат, которого Демосфен ставит выше всех ораторов, процветавших во времена его молодости, имел на него большое влияние, но скорее уже в годы его совершеннолетия, когда он, готовясь к процессу с своими опекунами, особенно ревностно начал изучать красноречие, чем в то время, когда он был мальчиком.
Процесс против опекунов
После того как Демосфен, в 366 г. до Р. X., 18-ти лет отроду, был объявлен совершеннолетним и вступил во владение своим разграбленным имуществом, он пригласил к себе в дом оратора Исея, отличнейшего знатока аттического права и способнейшего из адвокатов того времени, за 10,000 драхм, чтобы научиться от него судебному красноречию и законоведению и воспользоваться его помощью в процессе, который он задумывал начать против своих опекунов. Но переговоры об этом деле, благодаря уловкам противников, затянулись года на два, пока наконец Демосфен, отчаявшись в добровольном соглашении с ними, не подал архонту жалобы против каждого из опекунов в отдельности, требуя наложить на них по 10 талантов штрафу. Замедление в ходе переговоров было, пожалуй, даже желательно для Демосфена, так как за это время он успел настолько освоиться с законами и ораторским искусством, что мог надеяться на выигрыш своего дела в суде. Дело по жалобе на Афоба рассматривалось прежде. Несмотря на все увертки и ухищрения, Афоб был признан виновным и приговорен к штрафу в 10 талантов, которого требовал Демосфен, хотя зять его Онетор усиленно и слезно умолял о пощаде и о назначении штрафа в один талант. Но при помощи новых уловок и ябеды он и его сообщники сумели повернуть дело так, что Демосфен все-таки не получил своего имущества и в конце концов должен был удовлетвориться скудным вознаграждением. Какой исход имела жалоба на других опекунов, мы не знаем; дело по этой жалобе публично не рассматривалось. По всей вероятности, осуждение Афоба побудило других опекунов войти с Демосфеном в соглашение. Этот спор продолжался шесть лет и доставил Демосфену со стороны его врагов прозвание Аргаса (Άργάς), долженствующее обозначать злую и ядовитую ехидну, так как слово Άργάς, первоначально «блестящий, сверкающий», эпитет дракона, служило для обозначения ядовитой породы змей.
Этот процесс с опекунами, стоивший молодому Демосфену много трудов и опасностей, был для него отличной школой.
Ораторский талант Демосфена
В таком возрасте, когда аттическая молодежь того времени думала обыкновенно только об одних наслаждениях, он знал только нужду и борьбу, серьезный и упорный труд. Он развил свои силы и укрепил характер и ораторский талант, приобрел самоуверенность и дар слова, что и привело его к карьере политического деятеля и общественного оратора. Под руководством Исея он сделался красноречивым и знающим дельцом, так что не только удачно вел свое собственное дело, но стал уже получать приглашения и от других, как адвокат. Но кроме уроков Исея, на развитие даровитого юноши, без сомнения, имели влияние и другие лица, стоявшие тогда во главе умственной жизни в Афинах, хотя их и нельзя назвать прямо учителями Демосфена, какими считают их позднейшие писатели. В числе этих лиц были, например, знаменитый учитель красноречия Исократ и философ Платон. Исократ и Исей только писали речи, по сами не выступали публично в качестве ораторов; упомянутый выше Каллистрат был для Демосфена прекрасным образцом публичного красноречия. Демосфен также ревностно изучал и великие произведения прежнего времени; говорят, что он особенно увлекся слогом Фукидида и переписал его сочинение не менее восьми раз, и высоко ценил Перикла, каким он является у Фукидида, считая его образцовым оратором и государственным деятелем.
Обладая сильным характером, Демосфен неутомимым, усиленным трудом усовершенствовал свой природный ораторский талант и выработал свой ораторский стиль по лучшим образцам, но для того, чтобы сделаться совершенным оратором, чтобы увлекать своих слушателей и овладевать их вниманием, одного художественно выработанного слога было недостаточно. Говорят, что он сам, на вопрос, что всего важнее для оратора, отвечал: «Прежде всего – произношение, затем – опять произношение и наконец снова произношение». Избалованные афиняне того времени предъявляли относительно произношения самые строгие требования. Перикл и другие древнейшие ораторы говорили спокойно, стоя на трибуне и сложив руки под плащом; теперь стали требовать тонко выработанной жестикуляции; манеры, движения оратора, выражение его лица должны были точно согласоваться с его мыслями и словами. Требовалось правильное и приятное произношение, громкий голос, звучность и мерность речи. Но Демосфен в этом отношении сначала имел много недостатков, частью от природы, частью вследствие упущений в воспитании. Он имел слабый голос и слабое дыхание, так что часто должен был останавливаться на половине предложения, чтобы перевести дух; в речи Демосфена с юности была какая-то неясность, дефект вроде заикания, вследствие чего его в насмешку прозвали βατταλός (картавый); он не мог правильно выговорить букву P – начальную букву своего искусства (риторики). В ударениях слов он делал ошибки, манеры его были неловки, он подергивал одним плечом. Все эти недостатки были такого рода, что могли бы устрашить молодого человека с менее сильной волей; но Демосфен стал неутомимо трудиться, чтобы преодолеть свою природу. Чтобы придать своему языку подвижность и беглость, он брал в рот камешки и пытался говорить ясно и громко; чтобы укрепить свое дыхание и усилить голос, он быстро всходил на крутые горы, при чем громко и не переводя духу декламировал отрывки из поэтических произведений, ходил на берег моря и старался своим голосом заглушить шум морского прибоя. В своем доме он устроил себе подземную комнату, где ему никто не мешал продолжать свои ораторские упражнения. Здесь он оставался по целым дням, даже по месяцу, никуда не выходя; чтобы избежать искушения выходить на улицу или принимать кого-нибудь, он выбривал себе половину головы. Он устроил зеркало вышиною в человеческий рост и, стоя перед ним, учился манерам; с потолка спускался острый меч, который ранил бы его, если бы он вздумал подергивать плечом.
В этих рассказах многое, вероятно, вымышлено и преувеличено; но верно то, что сделаться великим оратором Демосфену стоило невероятных усилий. Говорят, что к этим отчаянным усилиям побудили его неудачи при первом появлении в народных собраниях. Когда он в первый раз решился выступить публично и говорить перед народом, он должен был сойти с трибуны среди шума и шиканья. Он уже решился оставить свое намерение; но однажды, когда он в унынии и отчаянии бродил по Пирею, встретился с ним старец Эвном из Фрии и стал упрекать его за то, что он так легко отказывается от своей цели и предается отчаянию; Эвном сказал ему, что в нем есть нечто перикловское, что он должен постараться усвоить внешние приемы оратора и мужественно выступить перед народом. Ободрение старца побудило Демосфена сделать новую попытку, но и она кончилась для него так же неудачно, как и первая. Пораженный стыдом и отчаянием, закрыв лицо, он поспешил уйти домой, чтобы скрыть свой позор. За ним пошел один из его знакомых, актер Сатир. Демосфен горько жаловался на прихотливую публику, на то, что он, трудясь более всех ораторов и употребляя на это дело все свои молодые силы, не встречает одобрения, между тем как пьяные моряки (Демад) и грубые люди находят себе слушателей. «Это правда, Демосфен, отвечал Сатир, но ты скоро поймешь причину своих неудач, если прочтешь мне одно место из Софокла или Еврипида». Демосфен исполнил это; затем Сатир повторил то же самое с такою выразительностью и с такою живостью телодвижений и жестикуляции, что Демосфену показалось, что он слышит совсем другие стихи.
Риторика Демосфена
Терпение и труд дали наилучшие результаты: Демосфен сделался величайшим ритором древности, имел удивительное влияние на умы своих сограждан и силою своей речи мог сделать больше, чем флот и войско. Но это могущество оратора происходило не от одного только его таланта и искусства; слово и риторика, для того чтобы действовать на других, должны исходить от благородной личности, должны иметь нравственный характер. Это-то именно и давало риторике Демосфена силу и ставило его выше всех ораторов и политических деятелей его времени. Не заботясь о своих личных выгодах и почете, не думая о благоволении или неблаговолении своих слушателей, он решительно и смело высказывал все, что казалось ему справедливым, хорошим и заслуживающим похвалы. Отечество было для него выше всего. С благородным и возвышенным образом мыслей, с силою нравственного убеждения он всей мощью своей риторики боролся против легкомыслия, лености и недостатков своих сограждан, старался возбуждать в них энергию, побуждал их к великодушным решениям, указывая на славу их великих предков и постоянно подтверждая, что государство не должно хвататься за наиболее приятное, легкое и выгодное, но должно бороться за прекрасную цель – за честь и доблесть, жертвуя преходящими благами. Он вполне сознавал свое высокое, серьезное призвание, и в зрелом возрасте трудился с тою же добросовестностью и энергиею, как и в юности. В то время как другие демагоги проводили ночи за вином и кутежом, он по целым ночам работал при свете лампады и обдумывал то, что желал предложить народу. Его враги поэтому смеялись над ним и называли его водопийцей. «Его речи пахнут ламповым чадом», говорил о нем некто Пифей. «Однако, возразил ему Демосфен, моя лампа не расскажет обо мне того, что твоя может рассказать о тебе». Он никогда не говорил перед народом, не приготовившись, по вдохновению минуты, но считал своим долгом старательно обсуждать то, что справедливо и полезно для отечества и отстаивать это перед народом, приводя справедливые и веские основания.
Вражда с Мидием
Прежде чем последовать за Демосфеном в область его политической деятельности, упомянем еще об одном обстоятельстве, которое касается более его частной жизни. Во время своего процесса с опекунами Демосфен навлек на себя личную вражду некоего Мидия, который происходил из знатного афинского дома и принадлежал к богатейшим гражданам города. Он был горд, высокомерен и притязателен и блистал в глазах толпы своею роскошью. Подружившись с демагогом Эвбулом, который в то время пользовался расположением толпы и имел большое влияние на государственные дела, он нашел себе сильную поддержку в господствовавшей тогда партии. Этот Мидий в процессе Демосфена был на стороне его опекунов и вместе с своим братом Фрасилохом помогал им замять это дело. В своем высокомерии он зашел так далеко, что вместе со своим братом ворвался к Демосфену в дом и позволил себе грубую брань против его матери и сестры. За это оскорбление он был привлечен Демосфеном к суду, и несмотря на самые бессовестные интриги, приговорен к штрафу в 1000 драхм. Этого штрафа он однако не заплатил, так что Демосфену пришлось подать на него новую жалобу за удержание имущества. Разными уловками и ухищрениями Мидий добился того, что это дело судом не рассматривалось. Вероятно, Демосфен отказался преследовать его, не взяв однако же формально своей жалобы назад.
Личная вражда Демосфена с Мидием перешла и на политическую почву, когда Демосфен начал принимать участие в государственных делах и стал не без успеха действовать против господствующей партии. Народ стал уже относиться к Демосфену внимательно, и когда он, в 351 г., захотел приобрести почет и расположение народа, приняв на себя добровольно дорогостоящее общественное дело – составление хора флейтистов для праздника больших Дионисий, Мидий стал стараться помешать ему в этом. Он во всем становился Демосфену поперек дороги, и даже ворвался ночью в дом золотых дел мастера, чтобы испортить вышитые золотом праздничные одежды и золотые венки, заказанные Демосфеном для своего хора; но не достиг своей цели. Он подкупил учителя демосфеновского хора, чтобы тот хуже учил хористов, и хор был бы обучен очень плохо, если бы первый флейтист не прогнал учителя и не занялся сам его делом. Даже в день представления, когда Демосфен должен был лично вести свой хор, Мидий не прекратил своих проделок. Он подкупил архонта, заведовавшего торжеством, и судей, присуждавших награды, запер и даже заколотил вход на сцену, чтобы хор не мог войти в порядке, а когда Демосфен выразил на это свое неудовольствие, он разорвал на нем праздничное платье и в глазах всего народа, в присутствии множества иностранцев, прибывших в Афины на праздник, дал ему пощечину. Таким образом, он добился-таки того, что Демосфен не получил награды.
Демосфен не отвечал на пощечину своего противника тем же; но потребовал публичного удовлетворения перед всеми гражданами и в суде. В народном собрании, происходившем на следующий день после Дионисий, народ, возмущенный низким поступком Мидия, единогласно объявил, что Мидий своим поведением относительно Демосфена совершил преступление против святости праздника; ободренный этим заявлением, Демосфен подал жалобу на оскорбление в суд. Но дело, благодаря проискам Мидия, затянулось; он задаривал судей, подкупал лжесвидетелей и ораторов; знатные лица изъявляли готовность ходатайствовать за Мидия перед судом; а Демосфен стоял совершенно одиноко, и его свидетели даже боялись говорить всю правду. Таким образом, можно было опасаться, что Мидий отделается незначительным денежным штрафом, или даже и вовсе будет оправдан. Чтобы избежать этого позора, Демосфен пошел на мировую, и за 30 мин взял свою жалобу назад (349 г.). Эту небольшую сумму он взял, конечно, не как плату за бесчестье, а как вознаграждение за издержки, или как знак сознания виновности со стороны противника. Речь, которую он хотел говорить в суде против Мидия и которую он готовил очень старательно осталась неоконченною.
Филиппики Демосфена
В это время раздоров с Мидием, Демосфену было 35 лет; но уже с 30 лет он начал принимать участие в общественных рассуждениях о делах государства, в то время, когда самостоятельности Греции и Афин стала грозить опасность со стороны Македонии. Он был один из немногих, своевременно предусмотревших эту опасность, и употреблял все усилия, чтобы обнаружить честолюбивые планы Филиппа перед своими согражданами и побудить их к энергичному образу действий. Еще в первые годы своей деятельности, когда на первом плане стояли другие политические вопросы, он указывал, при случае, на опасного варварского царя, на которого афиняне обращали мало внимания и который, завоевав много греческих городов на македонском прибрежье и во Фракии, уже утвердился в Фессалии, и там, во время так наз. первой священной войны (355–346), принял участие в сражении против фокейцев. Когда же он, после решительной победы в Фессалии над фокейским полководцем Ономархом в 352 году, сделал попытку (которой афиняне однако воспрепятствовали) проникнуть через Фермопилы в Фокиду и среднюю Грецию и когда, таким образом, его намерения, направленные против Греции, обнаружились яснее, тогда Демосфен, в 351 году, выступил в созванном по этому поводу народном собрании с своей первой филиппикой, в которой он ободрял народ и предостерегал его, указывая средства для наиболее действительной борьбы с опасным врагом. С тех пор Демосфен посвящает все свои заботы и силы этому предмету и становится во главе небольшой патриотической партии, которая поставила себе целью всеми средствами поддерживать свое отечество в борьбе за свободу. Пламенному оратору удалось убедить большинство граждан в необходимости этой борьбы и побудить его к энергическим решениям; но, несмотря на всю решимость, исполнение этих планов было выше сил патриотов. Средства афинской республики были истощены последними войнами, в особенности же губительной союзнической войной, граждане упали духом и были деморализованы. Они могли на минуту воодушевиться возвышенными идеями, но затем снова являлся обычный страх перед первым же приступом к делу; было приятнее сидеть дома и тратить скудные средства государственной казны, которые можно было бы употребить на войну, – тратить их на торжественные процессии и тому подобные блестящие и бесполезные вещи. Выдвинувшаяся на первый план мирная партия, в рядах которой многие, отчасти подкупленные Филиппом, действовали в македонских интересах, указывала на силу македонского царя и привлекала толпу на свою сторону, ловко потворствуя её стремлениям к наслаждению. Вследствие этого все дела ограничивались обыкновенно только полумерами.
Сначала Филипп обратил свое внимание на Олинф, главный город халкидского союза городов и самый могущественный из городов северной Греции; к этому городу он относился сперва очень дружелюбно, чтобы не встретить в нем препятствия к осуществлению своих планов. Но, утвердив свою власть на севере, он мало-помалу поставил олинфийцев в изолированное положение, окружил их со всех сторон и наконец, стал нападать на них: «либо олинфийцам надо удалиться из своего города, – часто говаривал он, – либо мне из Македонии». Когда олинфийцы, видя опасность, стали просить помощи у афинян, Демосфен настоял на том, что с ними /aбыл заключен союз и решено было оказать им значительную помощь. Но все его дальнейшие настояния и старания были тщетны; решение исполнялось медленно, вспомогательное войско было разделено на три отряда, и когда третий из этих отрядов прибыл в Олинф, город, после осады, продолжавшейся около года, уже пал, вследствие измены двух граждан (348), и Афины лишились своего последнего оплота на севере. Поэтому делу Демосфен произнес три дошедшие до нас олинфские речи.
После падения Олинфа Филипп предложил афинянам мир и союз, и они, утомившись войною, согласились на это. В числе десяти послов, которых они отправили для переговоров с Филиппом в Македонию, кроме Эсхина, стоявшего во главе посольства, находились также Филократ и Демосфен. Когда они явились в Пеллу к Филиппу и стали, согласно уговору, держать речь по старшинству, Демосфен, который в качестве младшего должен был говорить после всех, был ослеплен блеском царского двора и до того растерялся, что, как злостно замечает Эсхин, дважды прерывал свою речь. Главным требованием со стороны афинян было то, чтобы союзники их фокейцы также были приняты в союз, чего вовсе не хотелось Филиппу, который решился уже уничтожить фокейцев. Поэтому он обманул афинских послов общими, неопределенными обещаниями. По возвращении посольства в Афины вопрос о мире обсуждался в двух последовательных народных собраниях и был решен утвердительно, в чем и дано было послам Филиппа клятвенное обещание. Демосфен также говорил в пользу скорейшего заключения мира. Но Филипп еще не дал клятвенного обещания соблюдать мир, и хотел воспользоваться этим промежутком времени для действий во Фракии, где он грозил опасностью царю Керсоблепту и афинским владениям в Херсонесе. Поэтому афинским послам, которым Филипп должен был дать клятву, надо было спешить, и Демосфен торопил их к скорейшему отъезду. Но послы – те же самые, которые раньше были в Пелле для переговоров о мире, и во главе которых опять стоял Эсхин – долго медлили, а затем поехали так медленно, что явились к Филиппу только через три месяца. Филипп медлил клятвою до тех пор, пока не достиг своей цели во Фракии и не окончил военных приготовлений против фокейцев, а затем в сопровождении афинских послов, отправился в Фессалию, и там, в городе Ферах, поклялся, наконец, в соблюдении мира. Но фокейцев он исключил из мирного договора. Вскоре после того, в то самое время, когда афинские послы возвратились в свой город, Филипп беспрепятственно прошел через Фермопилы в Фокиду и совершенно уничтожил политическую самостоятельность этой области (346). Два голоса, которыми пользовались фокейцы в амфиктионовском совете, перешли теперь к македонскому царю; таким образом, с этих пор он стал считаться уже не чужеземцем и варваром, а полноправным членом в совете эллинов, и получил законное влияние на греческие дела. В таком положении афинянам, чтобы избежать горшего несчастия, приходилось волей-неволей соблюдать мир (этот мир называется филократовым). В этом смысле Демосфен произнес речь о мире и советовал народу примириться с совершившимся фактом.
Во время посольств, отправляемых в разные стороны по поводу мира, Демосфен имел случай убедиться в продажности и низости Эсхина и Филократа, и, возвратившись в Афины, несколько раз выступал против этих товарищей своих по посольству с обвинениями. Вообще, с этого времени в Афинах обе партии, македонская и противомакедонская, выступают друг против друга и начинают вести борьбу со всею резкостью. Во главе противомакедонской партии становится Демосфен; к той же партии присоединяются, в числе прочих, ораторы Гиперид и Ликург. В противной партии главную роль играл Эсхин, которому помогал уже упомянутый выше Эвбул. Демосфен в народных собраниях никогда не упускал случая объяснять постыдный мир низостью и подкупностью своих товарищей по посольству; по его настоянию Филократ, грубый и бесстыдный развратник, который даже хвалился дружбою и подарками Филиппа, был привлечен Гиперидом к суду и осужден. Вслед затем Демосфен обвинил Эсхина в нарушении обязанности посла, и требовал для него смертной казни; но ловкий Эсхин, человек очень талантливый и красноречивый, благодаря усиленным стараниям своей партии, избавился от заслуженного им наказания. Обе речи по этому делу – обвинительная речь Демосфена и защитительная речь Эсхина – дошли до нас.
В это время Демосфен стоял в апогее своей политической карьеры; народ отдавал полную справедливость патриотизму и неподкупной честности этого неутомимого деятеля. С этих пор он сделался руководителем государства. Предвидя, что мир с Филиппом не может продолжаться долго, он старался оживить мужество граждан для новых сражений и увеличить силы республики. Преобразованием флота он придал более силы морским предприятиям; наконец, по его настоянию, было решено уничтожить так называемые театральные деньги (плату, получаемую гражданами за посещение театра) и употребить их на покрытие военных издержек. Он старался привлечь греческие племена к союзу с Афинами против общего врага, и везде, где Филипп искал себе новых союзников или где предпринимались какие-либо меры против его усиления – везде являлся или сам Демосфен, или его послы для того, чтобы противодействовать Филиппу. Так, он несколько раз ездил в Пелопоннес, в Фессалию, к фракийским царям, в Амбракию, Византию и пр.; посылал вспомогательные войска на остров Эвбею, в Херсонес и в другие места. Когда Филипп, в 340 г., напал на Перинф и на Византию, тогда афиняне, наконец, объявили мир нарушенным, и Демосфен имел удовольствие при помощи составленного им союза принудить завоевателя, постоянно пользовавшегося удачею, к отступлению из этих городов. Освобожденные города почтили Афины за свое избавление статуями, почетными венками и другими почестями; Демосфену, которому афиняне были обязаны своим счастьем и честью, они присудили золотой венок и приказали всенародно провозгласить об этом отличии в театре, во время праздника Дионисий.
Демосфен и битва при Херонее
Но эта победа была лишь коротким проблеском счастья перед началом бедствий. Изменник Эсхин снова открыл войску Филиппа путь в среднюю Грецию. Локрийцы в Амфиссе запахали землю, принадлежавшую дельфийскому храму, и амфиктионовское судилище, по жалобе Эсхина, решилось их наказать. Так как первое нападение на них было неудачно, то амфиктионии назначили Филиппа полководцем с неограниченной властью и поручили ему защищать Аполлона и Амфиктионово судилище против граждан Амфиссы. Филипп явился с войском, победил амфиссцев и разрушил их город до основания. Но вслед затем он неожиданно занял город Элатею, в долине Кефисса, в Фокиде, – ключ к Беотии и Аттике.
Известие об этом последнем поступке Филиппа поразило и чрезвычайно напугало афинян. Был вечер, и пританы сидели в Пританее, за обедом, когда прибыл гонец с этим ужасным известием. Пританы тотчас же встали из-за стола, пошли на площадь, выгнали всех людей из лавок и зажгли эти лавки, чтобы этим сигнальным огнем созвать народ из наиболее отдаленных демов. Другие послали за стратегами, призвали трубачей и велели им трубить всю ночь. На другое утро все поспешно сбежались в народное собрание, еще прежде, чем оно было созвано. Глашатай несколько раз повторял свой обычный вопрос: «кто хочет говорить?» – но тщетно: никто не решался выступить и предложить что-нибудь для спасения государства. Наконец, поднялся Демосфен, чтобы ободрить народ и дать ему совет. Взоры всех с томительным ожиданием обратились на него. Он доказывал, что союз Филиппа с фиванцами, которые в распрях между греками до тех пор всегда были на стороне македонян и против афинян, – еще не решен; что занятие Элатеи имело целью только ободрить македонскую партию в Фивах и устрашить её противников, что иначе Филипп стоял бы не в Элатее, а на границе Аттики. В виду этого Демосфен советовал прекратить всякую вражду с фиванцами, отправить к ним послов – не для того, чтобы их о чем-нибудь просить, а для того, чтобы предложить им, для отражения грозящей им опасности, содействие афинян. Вместе с тем, афинское войско должно идти в Элевсин, чтобы внушить фиванцам доверие и показать им, что афиняне готовы защищать Беотию.
Согласно с этими предложениями состоялось народное решение, и сам Демосфен, вместе с четырьмя другими красноречивыми людьми, был послан в Фивы, куда еще ранее прибыли послы Филиппа и его союзники для того, чтобы склонить фиванцев к союзу или добиться свободного пропуска через их область в Афины. Македонская партия в Фивах была очень сильна, и послы Филиппа, среди которых особенно отличался своим блестящим красноречием оратор Пифон, делали фиванцам самые выгодные предложения; но Демосфен, по словам Феопомпа, силою своей речи, возбудил гнев фиванцев и воспламенив их честолюбие, сумел устранить все посторонние соображения, так что фиванцы, не заботясь ни о страхе, ни об осторожности, ни о признательности к своему прежнему другу и союзнику, восторженно стали на стороне дела чести и долга. Еще раз Греция мужественно подняла голову, многие другие государства примкнули к афинско-фиванскому союзу и решились все вместе поднять оружие против Филиппа за свою свободу. 1 сентября 338 г. произошла битва при Херонее, в которой греки были побеждены македонянами, и греческая свобода погибла.
Тотчас после битвы при Херонее Филипп, достигший наконец цели своих желаний, предался необузданной и недостойной радости. Рассказывают, что он, после торжественного пира, упившись вином, окруженный танцовщиками и шутами, пошел на поле сражения, ругался над убитыми и пленными и, выбивая такт ногою, с насмешкою повторял вступительные слова народного постановления, которое состоялось по совету Демосфена и побудило афинян к решительной борьбе с македонянами[2]. Тогда афинский оратор Демад, находившийся в числе пленных, захваченных при Херонее, как говорят, воскликнул: «Царь, судьба предоставила тебе роль Агамемнона, а ты не стыдишься поступать как Терсит!» Это смелое слово заставило Филиппа одуматься, и, обсудив важность сражения, в котором он отдавал все свое господство и самую жизнь на волю слепого случая, он испугался силы и могущества великого оратора Демосфена. Он сорвал со своей головы венок, бросил его на землю и возвратил Демаду свободу.
Фиванцев, прежних своих союзников, Филипп после битвы при Херонее наказал за вероломство беспощадным образом; но с афинянами он поступил без ненависти и злобы. Когда друзья советовали ему разрушить так долго и упорно сопротивлявшиеся ему Афины, он, как говорят, отвечал: «Боги не желают, чтобы я разрушил арену славы, ибо я сам стараюсь только о славе». Всех пленных афинян он отпустил без выкупа; афиняне ожидали с его стороны нападения на город; но он предложил им дружбу и мир.
Демосфен сражался против Филиппа не одними только словами; он также храбро сражался и в битве при Херонее, как гоплит, в рядах своих сограждан. На его щите начертана была надпись: «Добрый успех!» (άγαδή τύχη).Впоследствии Эсхин говорил, что Демосфен, виновник всего несчастия, из трусости оставил свое место в рядах и бежал с поля сражения. Но ведь и все войско бежало, и одному оставаться на своем месте и дать изрубить себя было бы неразумно, особенно для человека, который мог еще принести пользу своему отечеству. Другие шли еще дальше и уверяли, что Демосфен во время бегства побросал свое оружие; а один шутливый анекдот повествует, что во время бегства он зацепился платьем за терновый куст и обернувшись, дрожа от страха, воскликнул: «Возьми меня в плен живым!» Афинский народ имел достаточно благородства для того, чтобы не взваливать на человека, посвятившего все свои силы благу и чести своего отечества, тяжелой ответственности за несчастные последствия его советов. Несмотря на все усилия македонской партии, Демосфену, в знак уважения народа к его заслугам, поручено было произнести надгробную речь в честь павших при Херонее и в его доме был устроен похоронный пир (337 г.).
Демосфен и Эсхин в процессе о венке
После победы Филиппа люди, расположенные к Македонии, и личные враги Демосфена снова ободрились и, побуждаемые ненавистью, стали употреблять все усилия, чтобы погубить оратора, так высоко уважаемого народом. Его каждый день привлекали к суду по обвинению в измене, упущениях в управлении делами, в нарушении законов; но он всегда выходил из суда оправданным. Борьба партий содействовала его возвышению. Вскоре состоялся знаменитый в античной истории процесс о венке. В 336 году Ктесифон предложил народу наградить Демосфена золотым венком за те услуги, которые он постоянно оказывал государству, а также и за то, что он еще недавно истратил из своих средств 100 мин на поправку городских стен. Против этого вооружился сам глава противной партии, Эсхин, который обвинял Ктесифона в противозаконности его предложения и утверждал, что Демосфен недостоин такого отличия. Обвинение было направлено не столько против Ктесифона, сколько против самого Демосфена; оратор принял вызов, чтобы оправдать Ктесифона и спасти свою славу в среде современников и в потомстве. По неизвестным нам причинам, решение этого дела затянулось на несколько лет, вероятно, до 330 г. В своей речи на процессе о венке Демосфен блестящим образом оправдал свои политические убеждения против презренной клеветы изменника Эсхина. При голосовании Эсхин не получил и пятой части всех голосов, и потому был приговорен к штрафу в 1000 драхм. Униженный и посрамленный триумфом ненавистного противника, он покинул родной город и уехал в Эфес, а оттуда в Родос и, наконец, на остров Самос, где и умер. Рассказывают, что в Родосе он часто читал своим ученикам речи на процессе о венке – свою и Демосфенову, и когда слушатели выражали свое удивление по поводу речи Демосфена, он говорил. «Что же сказали бы вы, если бы вы слышали его самого!».
Демосфен и Александр Македонский
Когда в Греции получено было известие о смерти Филиппа (336 г.), грекам еще раз улыбнулась надежда освободиться от македонского ига. В Афинах была по этому случаю большая радость, все праздновали великое торжество свободы и присудили наградить убийцу Филиппа, Павзания, почетным венком. И Демосфен снова увлекся надеждами. Хотя и опечаленный случившеюся за несколько дней перед тем смертью своей единственной дочери, он прежде всех с радостью объявил о смерти македонского царя и торжественно ходил по городу в венке и праздничной одежде; он побуждал афинян к новому вооружению, призывал остальные эллинские государства к общему восстанию, завел сношения с персидским сатрапом. Но Александр Македонский, наследник Филиппа, вовсе не был «недоросшим и неопытным мальчиком». Фивы, ревностнее всего взявшиеся за оружие, были разрушены, и афиняне могли только радоваться, получив от великодушного Александра прощение и мир. Александр потребовал выдачи руководителей партии, к числу которых принадлежал и Демосфен. Фокион советовал исполнить это требование, но Демосфен напомнил басню об овцах, которые ради сохранения мира выдали волкам собак. Афиняне сделали новую попытку упросить Александра, и добились того, что один только Харидем был осужден на изгнание.
Дело Гарпала
Когда Александр сражался во внутренней Азии, его казначей Гарпал бежал из Экбатаны, захватив с собой 500 талантов, и прибыл в Афины, где, раздавая свое золото наиболее влиятельным демагогам, купил себе покровительство города. Демосфен высказался против принятия его в город, чтобы не навлечь на Афины войны за защиту вероломного беглеца, между тем как у афинян нет средств для войны. Но когда наместник Александра, Антипатр, потребовал выдачи Гарпала, Демосфен не советовал афинянам исполнять это требование, ибо афинской республике следовало оградить свою самостоятельность и соблюсти законы гостеприимства. Гарпал с своими сокровищами и с 6000 наемников, которые служили ему телохранителями, убежал на остров Крит, где ради своих сокровищ был убит одним из своих друзей и таким образом поплатился за свое вероломство вероломством же; в Афинах же люди, которых подозревали в том, что они были им подкуплены, были привлечены к суду. Демосфен также был обвинен своими врагами, расположенными к Македонии, и без достаточных доказательств приговорен присяжными к штрафу в 50 талантов. Так как он не мог заплатить этого штрафа, то его посадили в тюрьму, откуда он, однако же, бежал, и притом, вероятно, с ведома властей. Он жил попеременно то в Трезене, то на острове Эгине (325). Все, что известно о поведении Демосфена в гарпаловском деле, свидетельствует о его невинности; известная нравственная чистота его характера ручается за то, что он не был способен к подкупу.
Демосфен и Ламийская война
В то время как Демосфен жил еще в изгнании, внезапно получено было известие о смерти Александра (323). Еще раз восстала Греция, под руководством Афин, чтобы стряхнуть с себя македонское иго. Изгнанник Демосфен добровольно присоединился к афинским посольствам, которые отправились к различным греческим государствам, чтобы побудить их к восстанию, и силою своей речи везде раздувал пламя войны. В награду за такую преданность интересам отечества афиняне решили торжественно возвратить его на родину. Военный корабль перевез его с Эгины на родину. Когда он входил из Пирея в город, навстречу ему вышли власти, жрецы и все граждане, чтобы проводить его в город. Говорят, что при этом он был очень растроган, поднял руки к небу и объявил, что этот день – счастливейший в его жизни, что он возвратился на родину с большим почетом, чем Алкивиад, так как его возвращает не принуждение, а добрая воля граждан.
Половина Греции – пелопоннесцы, фессалийцы, этолийцы, фокейцы и другие племена – заключили с Афинами вооруженный союз и послали свое войско, под предводительством способного афинского полководца Леосфена, на север, против македонского наместника Антипатра, который был отброшен от Фермопил и заперся в фессалийском городе Ламии, вследствие чего эта война и называется Ламийскою (323–322). Одно за другим получались известия о победах, и Демосфен с гордостью и радостью видел, что он приближается к цели своих желаний. Но счастье скоро переменилось: Леосфен был убит, македоняне одержали победу, пылкость греков охлаждалась, отдельные отряды войска уходили домой. Антипатр с ловким расчетом предлагал мир каждому государству в отдельности и таким образом разделил союз, так что афиняне остались из всех воюющих только одни. Наконец, и они должны были подчиниться условиям, продиктованным победителем, уплатить военные издержки и штраф, принять в Мунихию македонский гарнизон и ввести у себя тимократическое управление по плану Антипатра. Затем Антипатр потребовал выдачи зачинщиков и руководителей войны, и прежде всего – Демосфена и Гиперида.
Смерть Демосфена
При приближении Антипатра к Афинам, оба оратора бежали из города. Лишь только он вошел в Афины, он разослал во все стороны сыщиков и войска, чтобы разыскать и схватить беглецов. Наиболее известным из этих сыщиков был Архий фурийский, бывший актер, которого народная ненависть окрестила прозвищем «охотника за беглецами» (φυγαδοθήρας). Он поймал Гиперида с несколькими другими его друзьями на острове Эгине, в храме Эака, и привез их к Антипатру в Клеоны, где они и были казнены. Говорят, что Гипериду предварительно отрезали язык. Демосфена Архий встретил на острове Калаврии (в Сароническом заливе, на берегу Арголиды, против города Трезены), где оратор искал убежища в храме Посейдона. Архий вошел к нему в храм и старался уговорить его дружественными речами, чтобы он оставил свое убежище. Так как Демосфен отказался, то Архий рассердился и разразился угрозами. «Теперь ты говоришь правду, как с македонского треножника», сказал Демосфен, «а прежде ты был актер. Подожди еще немного, пока я напишу домой к своим». Он вошел во внутренность храма, взял свою табличку для письма, как будто бы желая писать, и выпил скрытый в оконечности стиля яд. Через несколько времени он закрыл свою голову плащом и склонил ее на сторону. Стоявшие на дворе наемники, увидев это, стали смеяться над его трусостью, а Архий вошел к нему и сказал, чтобы он встал и ободрился. Тогда Демосфен открыл свою голову и сказал: «Теперь ты можешь играть роль Клеона в трагедии и бросить это тело непогребенным. Я же, о великий Посейдон, выхожу еще живым из твоего храма, которого Антипатр и македоняне не оставят неоскверненным». В то время как его выводили из храма, он упал, умирая, к подножию жертвенника. Это было, по словам Плутарха, 16 Пианепсиона (октябрь – ноябрь) 322 г. до Р. X.
После смерти Демосфена калаврийцы поставили ему памятник в ограде храма Посейдона и в позднейшее время чтили его память. Афиняне в 280 г., по предложению Демохара, достойного племянника Демосфена, решили поставить ему медную статую на площади с приличной надписью. Вместе с тем они дали старшему в роде Демосфена право не платить налогов, пользоваться обедами в Пританее и почетным местом в театре. Демосфен был женат на афинянке, поселившейся на острове Самосе и происходившей от уважаемых родителей и, как говорят, имел от неё двух сыновей; его дочь, как мы уже упоминали выше, умерла в 336 г. еще ребенком.
В Афинах было мало людей, которые посвятили бы себя на службу отечеству с такими дарованиями и способностями. Если даже он боролся и за погибшее дело, то все-таки и побежденному следует воздавать всякую славу и честь. В области греческой литературы имя Демосфена, наряду с именем Аристотеля, занимает блестящее место в конце периода классического процветания литературы.
