СТАРЫЙ ПОРЯДОК

 

Книга первая

 

Строение общества

 

ГЛАВА IV

 

Обязанности, которые должны нести привилегированные лица

 

 

I

 

Пример в Англии – Привилегированные лица не исполняют этих обязанностей во Франции. – Влияние и налоги, которые остаются им. – Они приносят пользу только им.

Бесполезные в кантоне, они могли бы быть полезными в центре и, не принимая участия в местном управлении, они могли бы служить в главном. Так поступает лорд, баронет, сквайр даже в том случае, если он не представляет собой правосудие или не служит членом приходской комиссии. Избранный депутатом в нижнюю палату или как наследственный член верхней палаты, он держит в своих руках шнурки от общественного кошелька и препятствует слишком часто черпать оттуда королю. Таков порядок в странах, где феодальные владетели, вместо того, чтоб допустить короля соединиться против них с общинами, соединились с общинами против короля. Чтобы лучше защищать собственные интересы, они защищали интересы других, и перестав быть представителями себе подобных, стали представителями нации.

Ничего подобного не было во Франции. Генеральные штаты пришли в упадок, и король поистине мог считать себя единственным представителем страны. Подобно деревьям, заглушенным гигантским дубом, другие общественные власти перестали развиваться; они, так сказать, образуют вокруг него круг кустарников и засохших стволов. Один из них, парламент, отпрыск, вышедший из дуба, иногда предполагает, будто у него есть собственный корень; но видно, что его сок заимствован, и он не может держаться сам собою и доставлять народу независимое убежище. Другие корпорации, как духовное собрание и провинциальные штаты, и четыре или пять провинций защищают еще порядок, но эта защита простирается только на порядок или на провинцию, и если она защищает частный интерес, то делает это обыкновенно в ущерб интересу общему.

 

 

II

 

Собрания духовенства. Они служат только духовным интересам. – Духовенство не уплачивает налогов. Ходатайства его агентов. Его рвение против протестантов.

Рассмотрим самую жизненную и лучше всех пустившую корни, из этих корпораций, собрание духовенства. Каждые пять лет оно собирается, а в промежутки два выбранных агента наблюдают интересы ордена. Созываемое правительством, руководимое им, допускаемое или прерываемое при надобности, всегда под рукой, употребляемое им для политических целей, собрание, тем не менее, остается убежищем для духовенства, представителем которого оно является. Но оно является убежищем только для него и, защищаясь от казны, оно снимает бремя с своих плеч только для того, чтобы возложить большую тяжесть на плечи других. Мы уже видели, как его дипломатия спасла привилегии духовенства, как оно откупилось от взносов налогов, как оно изменило свою подать в «добровольный дар», как ежегодно оно употребляло это дар для уплаты долга, с каким тонким искусством удалось ему, не только ничего не вносить в казначейство, но еще извлекать ежегодно из казначейства около миллиона пятисот тысяч ливров; все это конечно хорошо для церкви; но тем хуже для народа.

Теперь пробегите ряд томов in folio, в которых заключаются отчеты агентов – людей ловких, приготовляющихся этим путем к более высоким должностям в церкви, аббатов Буажелена, Перигора, Барраме, Монтескью; благодаря их ходатайствам перед судьями и советом, благодаря авторитету, который придается их искам, недовольством могущественного ордена, стоящего позади их, много духовных дел было разрешено в положительном для духовенства смысле, многие феодальные налоги поддерживались для удовлетворения желания какого-нибудь настоятеля или епископа, много исков из публики было отвергнуто. В 1781 году, несмотря на постановление римского парламента, каноники Сен-Мало продолжали поддерживать монополию своей печи, к великому неудовольствию булочников, которые хотели печь у себя дома и населения, которое платило бы менее за хлеб, испеченный у булочников. В 1773 году Генн, школьный учитель, смещенный епископом Лангрским и тщетно поддерживаемый жителями, принужден был уступить свое место преемнику, назначенному прелатом. В 1770 году Растель протестант, открыв общественную школу в Сен-Африк, подвергся преследованиям со стороны епископа и агентов духовенства; школа была закрыта, а учитель посажен в тюрьму.

Когда какая-нибудь корпорация держала в своих руках шнурки от кошелька, она всегда могли рассчитывать на угождение, равнявшееся той сумме, которую она отпускала. Повелевающий тон короля, подчиненный вид духовенства в сущности не изменял дела; между ними всегда был торг: дающему дается; так, например, закон о протестантах появился взамен одного или двух миллионов присоединенных к добровольному дару. Точно так же в XVII веке совершалось постепенное уничтожение Нантского эдикта, статьи за статьей. Когда духовенство начинает помогать государству, то государство превращается в палача. В продолжение всего XVIII столетия церковь наблюдает за тем, чтобы подобная операция продолжалась. В 1717 году в Андузе было застигнуто собрание из 74 лиц, мужчины были отправлены на галеры, а женщины в тюрьму. В 1724 году объявлено эдиктом, что все, которые будут присутствовать на собрании, а также все те, которые имеют какие-либо прямые или косвенные сношения с протестантскими проповедниками, подвергаются конфискации имений и кроме того женщины будут обриты и заключены пожизненно в тюрьму, мужчины же на всю жизнь – на галеры. В 1745 и в 1746 году в Дофинэ двести семьдесят семь протестантов приговорены к галерам, а несколько женщин к наказанию кнутом. С 1744 по 1752 год на западе и на юге арестованы шестьсот протестантов, а восемьсот приговорены к различным наказаниям. В 1774 году у Нимского кальвиниста Ру были отняты два ребенка. До приближения революции в Лангедоке вешают священников и посылают драгун против конгрегаций, собирающихся в пустыне молиться Богу; там матери Гизо прострелили однажды юбки; по мнению провинциальных штатов в Лангедоке, «епископы, более чем где-либо, земные владыки, всегда готовые послать драгун и обращать в истинную веру при помощи ружейных выстрелов». В 1775 году архиепископ Ломени Бриенский, отличавшийся безверием, сказал однажды молодому королю: Вы относитесь одобрительно к системам преступной терпимости... Увенчайте дело, предпринятое Людовиком Великим. Вам предоставлено нанести последний удар кальвинизму в вашем государстве». В 1780 году собрание духовенства заявляет, что «алтарь и трон одинаково окажутся в опасности, если ереси позволят разбить свои оковы». Даже в 1789 году духовенство в своих тетрадях, соглашаясь терпеть присутствие в стране людей некатолического вероисповедания, считает эдикт 1788 года слишком либеральным; оно требует, чтобы были исключены статьи, в которых протестантам разрешается публичное исповедание своего культа, и дозволяются смешанные браки; далее оно требует предварительной цензуры печатных произведений, учреждения духовного комитета для обсуждений этих произведений и унизительных наказаний авторов противорелигиозных книг; наконец оно требует себе права управления общественными школами и наблюдения за частными школами. В этой нетерпимости нет ничего странного. Каждая корпорация, как и отдельный человек, прежде всего думает о себе, если иногда корпорация жертвует какой-нибудь привилегией, то делает это лишь для того, чтобы упрочить свой союз с другими корпорациями. В таком случае, примером чему служит Англия, все эти привилегии зависят друг от друга и, поддерживая одни другие, составляют в общем общественные свободы. Здесь же депутаты корпорации не уполномочены и не желают ничего уступать другим; интерес корпорации является для них единственным руководителем; они подчиняют ему интерес общественный и служат столь усердно, что готовы даже нанести ущерб обществу.

 

 

III

 

Влияние дворян. – Закон на их стороне. – Преимущество, даваемое им церковью. – Распределение епископств и аббатств. – Преимущество, получаемое ими от государства. – Административные должности, синекуры, пенсии, награды. – Не принося пользы, они становятся тяжелым бременем.

Так работают корпорации, когда, вместо того, чтобы соединиться, они действуют в одиночку. То же зрелище представляют касты и волости; их уединенность составляет их эгоизм. Снизу до самого верха лестницы законные или моральные власти, которые должны были бы представлять нацию, представляют лишь самих себя, и каждый из них извлекает свои выгоды, нарушая интересы нации. Не имея права собираться и ставить вопросы на голоса, дворянство имеет свое влияние и чтобы познакомиться с тем, как оно им пользуется, следует лишь прочесть эдикты и альманах. В силу устава маршала Сегюра, было возобновлено прежнее препятствие, лишавшее разночинцев получать военные чины, и с этих пор, чтобы стать капитаном, нужно доказать четыре поколения предков-дворян. Точно так же в последнее время стало нужно быть дворянином, чтобы получить звание учителя фехтования и кроме того втайне на будущее время решено, «что все духовные имущества, от самого скромного приорства до богатейших аббатств, будут предоставляться дворянству».

Фактически значит, что все важные места, как духовные, так и светские предоставляются им; все духовные и светские синекуры существуют только для них или для их родственников, знакомых и близких людей. Франция напоминает обширную конюшню, где породистые лошади получают двойную и тройную порции, ничего не делая или неся только половинную службу, в то время как обыкновенные лошади несут полную службу, получая половинную порцию, а нередко даже не получая и этого. Нужно еще заметить, что среди этих пород истых лошадей находится привилегированный табун, который теснит себе подобных, жрет, сколько может, жирный, блестящий, с гладкой шерстью, стоящий по брюхо в корме, не имея других занятий, кроме постоянных забот о своем довольстве. Это придворные, живущие у источника милостей, с детства упражняющиеся в попрошайничестве, постоянно следящие за благосклонностью и холодностью короля, для которых дворцовые комнаты представляют вселенную, «одинаково равнодушные как к государственным, так и к своим делам, предоставляя управлять одними провинциальных интендантов, как предоставляют они управлять другими своим собственным управляющим».

Посмотрим, как отзываются они на бюджете Известно, насколько велик бюджет церкви; я считаю, что они получают по крайней мере половину в свою пользу. Девятнадцать монастырей для благородных мужчин, двадцать пять монастырей для благородных женщин, двести шестьдесят мальтийских учреждений. Благодаря протекции, дворянами заняты все архиепископские места и все епископства, за исключением пяти. Из четырех главных аббатств и викариатств, они занимают три. Если из женских аббатств взять те, которые приносят не менее двадцати тысяч ливров, то мы увидим, что аббатиссами в них являются дворянки. Чтобы доказать колоссальность милостей, приведу одну подробность: я насчитал девяносто три мужских аббатства, находящихся в руках духовников, капелланов, учителей или лекторов короля, королевы, принцев и принцесс; один из них, аббат Вермондский, получает восемьдесят тысяч ливров дохода. Говоря короче, тысяча пятьсот духовных синекур являются ходячей монетой вельмож, которые то превращаются в золотой дождь, падающий на кого-нибудь из их близких, то хранящийся в широких резервуарах и поддерживающий блеск их положения.

Кроме того, по обычаю давать больше тому, кто имеет больше, самые богатые прелаты обладают сверх своих епископских доходов, богатейшими аббатствами. Согласно альманаха, Аржантре, епископ Сеецкий, имеет 34.000 ливров дополнительной ренты; де Сюфрэн, епископ Систеронский, 36.000; де Жирак, епископ Реннский, 40.000; де Вурдейль, епископ Суассонский, 42.000; д`Агу де Бонваль, епископ Памьерский, 45.000; де Марбеф, епископ Отенский, 50.000; де Роган, епископ Страсбургский, 60.000; де Сисэ, архиепископ Бордосский, 63.000; де Люин, архиепископ Санский, 82.000; де Берни, архиепископ Альбийский, 100.000; де Бриен, архиепископ Тулузский, 106.000; де Диллон, архиепископ Нарбонский, 120.000; де Ла-Рошфуко, архиепископ Руанский, 130.000; т. е. вдвойне, а иногда втройне более показанных сумм и вчетверо, а иногда и более, если перевести на современные деньги. Де Роган извлекал из своих аббатств не 60.000 ливров, а 400.000 и Бриен самый могущественный из всех после Рогана, 24-го августа 1788 года, покидая министерство, послал взять «из казначейства 20.000 ливров жалованья за свой месяц, который еще не истек; точность тем более замечательная, что не считая оклада и 6.000 ливров пенсии, он имел 675.000 ливров ренты и что еще недавно за срубленный в одном из его аббатств лес, он получил миллион».

Перейдем к бюджету светскому; там тоже синекуры преобладают и почти все принадлежат дворянству. К этому роду относятся, в провинциях тридцать семь больших главных управлений, семь малых, шестьдесят шесть генеральных наместничеств, четыреста семь особых управлений, тринадцать управлений королевскими домами и большое число других, все эти места, не требующие никаких занятий, все в руках дворян, все доходные не только потому, что каждому месту присвоен оклад, но также вследствие других доходов. Здесь еще раз дворянство позволило отнять у себя власть, деятельность, полезность, получив взамен титул, блеск и деньги. Управляет всем интендант; «губернатор же не может исполнять никаких функций без особого письменного разрешения»; он там только для того, чтобы давать обед, но и для этого ему нужно разрешение, «разрешение отправиться проживать в свое губернаторство». Но место доходно: генерал-губернаторство Берри приносит 35.000 ливров ренты, Гвиены 120.000; Лангедока 160.000; маленькое особое управление, как например, Гаврское, приносит 35.000 ливров, кроме разных побочных; незначительное наместничество в Руссильоне, от 13.000 до 14.000 ливров, особое управление от 12.000 до 18.000 ливров и заметьте, что в одном Иль-де-Франсе их насчитывается до тридцати четырех: в Вервене, Санлисе, Мелоне, Фонтэнебло, Гурдане, Сане, Лимуре, Этане, Дре, Гудане и других столь же незначительных и мирных городах; главный штаб Валуа перестал служить с эпохи Ришелье, но, казна продолжает платить ему.

Поглядите на эти синекуры только в одной провинции, в Лангедоке, где, казалось бы, общественные деньги должны охраняться лучше. Там находятся трое младших военачальников, в Турноне, Алэ и Монпелье, «каждый из них получает 16.000 ливров, несмотря на то, что у них нет никаких обязанностей, так как эти должности были учреждены в эпоху смут и религиозных войн, для борьбы с протестантами». Двенадцать наместников короля бесполезны в одинаковой с ними степени, точно так же как и три главных наместника: каждый из них «получает приличествующее его званию жалованье и каждые три года награду в 30.000 ливров за услуги, оказанные этой провинции, которые однако нужно отнести в область химер», так как ни один из них не проживает на месте своего служения, и если ему платят, то только потому, что он имеет поддержку при дворе. «Таким образом, граф де Караман, имеющий более 600.000 ливров ренты, как собственник Лангедокского канала, получает 30.000 ливров каждые три года, без всякого законного основания, независимо от частых и богатых подарков, которые делает ему провинция за починку канала». Провинция дает также военачальнику, графу де Перигору, награду в 12.000 ливров сверх жалованья и его жене другую награду в 12.000 ливров, когда она впервые оказала честь штатам своим присутствием. Провинция платит кроме того за содержание телохранителей, которые в количестве восьмидесяти человек служат во время краткого пребывания в штатах военачальника и которые вместе с их капитаном обходятся в год в 15.000 ливров. Она платит также губернатору за содержание восьмидесяти или ста телохранителей, «из которых каждый получает 300 или 400 ливров, кроме массы разных привилегий и которые не несут никаких обязанностей, так как губернатор никогда туда не заглядывает»; на этих бездельников расходуется до 24.000 ливров, кроме 5.000 – 6.000 ливров расходуемых на их капитана и к этому нужно еще присоединить 7.500 на секретарей губернатора, кроме 60.000 ливров жалования самому губернатору. Я вижу повсюду второстепенных бездельников, укрывающихся в тени бездельников главных и почерпающих средства в общественном кошельке, который является общей кормилицей. Весь этот мир обильно пьет и ест и проводит время в пустых церемониях: таково его главное занятие, и он добросовестно его исполняет. Заседания штатов длятся около шести недель, во время которых интендант расходует 25.000 ливров на обеды и приемы.

Столь же доходны и столь же бесполезны придворные должности, домашние синекуры, доходы которых далеко превосходят оклады. Я насчитал одних служащих у стола 295 человек, не считая лакеев, причем первый дворецкий получает 84.000 ливров в год деньгами и пищею, не считая жалования и парадных ливрей, на изготовление которых он получает деньги. Первые горничные королевы, записанные в альманахе по 150 ливров и получающие 12.000 франков, в действительности получают до 50.000 франков, вследствие перепродажи свечей, горевших днем; Висар, секретарь дворцовой канцелярии, месту которого официально присвоено 900 ливров вознаграждения в год, признается, что оно приносит ему 200.000. Начальник охот в Фонтэнебло продает в свою пользу каждый год на 20.000 франков, кроликов. Во время каждого путешествия в загородные дворцы короля прислуживающие дамы, подавая счета произведенных расходов при переезде, наживают 80%; говорят, что кофе с молоком, и хлебом, для каждой из этих дам, обходится в год 2.000 франков, в такой же пропорции и остальные расходы».

«М-м де Тайлар сумела скопить 115.000 ливров ренты, занимая место гувернантки королевских детей, потому что за каждого нового ребенка ей увеличивали жалованье на 35.000 ливров». Герцог Пантьеврский, занимая должность генерал-адмирала, получал со всех судов, «входивших в гавани и в устья Франции» якорный налог, годовая сумма которого достигала 91.484 франка. M-m де Ламбаль, главная управительница, официально получающая 6.000 франков, в действительности получает 150.000. После одного праздника, с потешными огнями, герцог Жеврский выручает 50.000 экю за остатки и уголь, которые принадлежат ему в силу занимаемой им должности.

Крупные дворовые чиновники, управляющее королевскими дворцами, начальники охотничьих округов, камергеры, шталмейстеры, камер-юнкеры, пажи, гувернеры, духовники, капелланы, фрейлины, служанки, приживалки короля, королевы, брата короля, сестры короля, графа д'Артуа, графини д'Артуа, принцессы Елизаветы, в каждом дворце имеются сотни должностей с присвоенным окладом и побочными доходами без всяких обязанностей, учрежденных единственно ради декорации. «M-m де ла Борд недавно назначена постельничьей королевы с 12.000 франков жалованья из сумм короля; неизвестно, какие обязанности сопряжены с этим званием, не существовавшим со времен Анны Австрийской», Старший сын г-на де Машо назначен управляющим классами, это одна из так называемых милостивых должностей: он получает 18.000 ливров дохода за то, чтобы подписать два раза в год свою фамилию». Таково же место главного секретаря швейцарцев, приносящее 30.000 ливров дохода на которое назначен аббат Бартелеми; таково же место главного секретаря драгун, с жалованьем 20.000 ливров в год, занимаемое по очереди Нантолем Бернаром и Ложаном – двумя маленькими поэтами.

Было бы проще давать деньги без мест, но и в этом нет недостатка; читая мемуары, казначейство представляется добычей разрываемой на части. Окружая короля, придворные заставляют его сострадать их несчастьям. Они его близкие, гости его салона, люди одинаковой с ним расы, его природные клиенты, единственные, с которыми он беседует, и так как ему нужно видеть их довольными, то ему приходится помогать им. Он должен способствовать к составлению приданого их детей, потому что расписывается в брачном контракте; он должен обогащать их самих, потому что их роскошь служит украшением его двора. Дворянство, служа украшением трона, обязывает владетеля трона позолачивать его насколько возможно чаще. Приведенные некоторые выше цифры и анекдоты, взятые из тысячи, обладают редким красноречием.

«Принц де Понс имел 25.000 ливров пенсии от короля, к которым его величество пожелал прибавить 6.000 для м-ль де Марсан, его дочери, монахини в Ремирмоне. Семья изложила перед королем дурное положение дел принца де Понса и его величество соблаговолил разрешить принцу Камиллу, его сыну 15.000 ливров пенсии, освободившейся за смертью его отца и 5.000 ливров прибавки к пенсии м-ль де Марсан».

Г-н де Конфлан вступает в брак с м-ль Портейль: «Из симпатии к этому браку, король соблаговолил, чтобы из 10.000 ливров пенсии г-жи Портейль 6.000 перешло бы г-ну Конфлан, после смерти г-жи Портейль.

Г-н де Сешель, министр выходящий в отставку, «имел 12.000 ливров пенсии, которую король сохранил ему; кроме того он имеет еще 20.000 ливров пенсии в качестве министра и король прибавляет к этому еще 40.000 ливров в год».

Иногда причины милости поразительны. Нужно, например, утешить чем-нибудь г-на Руйле за то, что он не принимал участия в венском трактате; ради этого «его племяннице м-м де Кастеллан назначают 6.000 ливров пенсии, а его дочери 10.000». Г-н Пвизье получает приблизительно 76.000 или 77.000 ливров ренты от короля; правда, это довольно значительная сумма, но доход не всегда верный, потому что он получается с виноградников». «Только что назначили пенсию в 10.000 ливров маркизе де Лед, потому что она не понравилась супруге инфанта и должна удалиться от двора».

Самые могущественные протягивают руку и берут. «Высчитано, что на прошлой неделе, придворным дамам назначено 120.000 ливров пенсии, в то время как офицеры не получали никакой пенсии в продолжение двух лет: 8.000 ливров назначено герцогине де Шеврез, муж которой имел от 400.000 до 500.000 ливров дохода; 12.000 ливров г-же де Люинь, чтобы она не была ревнива, 10.000 герцогине де Бранкас, матери предыдущей и т. д.». Во главе этих кровопийц стоят принцы крови. «Король назначил миллион пятьсот тысяч ливров принцу де Конти, для уплаты его долгов, из которых один миллион выдан под предлогом вознаграждения за несправедливость, совершенную по отношению к нему, вследствие продажи Оранжа и 500.000 ливров в награду». «Герцог Орлеанский имел перед тем 50.000 экю пенсии, ожидая наследства от своего отца. Сделавшись богатым после смерти отца и получая более трех миллионов дохода, он отказался от пенсии. Но, представив затем доказательства, что его расходы превышают доходы, эти 50.000 были возвращены ему королем».

Двадцать лет спустя, в 1780 году, когда Людовик XVI, желая облегчить казначейство, подписывает «великую реформу стола», сестрам короля назначается 800.000 ливров на их стол; вот во что обходятся народу сокращенные обеды трех старых дам. Для двух братьев короля назначается 8.300.000 ливров, кроме 2.000.000 дохода с уделов; для дофина, принцессы Елизаветы и принцесс 3.500.000 ливров; для королевы четыре миллиона: это указывается в счете Неккера в 1784 году. Присоедините к этому получаемые из рук в руки: 200.000 франков г-ну де Сартину, для уплаты его долгов, 200.000 г-ну Ламуаньону, хранителю печатей, 600.000 франков г-ну Мироменилю на расходы по заведению, 166.000 вдове г-на де Морепа, 500.000 принцу де Сальен, 1.200.000 герцогу Полиньяку за заложенное графство Фенетранж, 754.337 – сестрам короля на уплату за Бельвю. «Г-н де Калонн, называемый Ожеар, компетентный свидетель, говорит, что из стомиллионного займа четверть не попало в казначейство, так как деньги были разворованы придворными; графу д`Артуа было дано 56.000.000, брат короля имеет 25.000.000; принцу де Конде, взамен ренты в 300.000 ливров, дано было единовременно 12.000.000. Не следует забывать, что все эти подарки, пенсии и жалованья нужно удвоить, чтобы перевести на современные деньги.

Таково занятие вельмож, окружающих центральную власть: вместо того, чтобы явиться представителями народа, они сочли за лучшее стать фаворитами государя и стригут стадо, которое должны бы охранять.

 

 

IV

 

Одиночество начальников. – Чувства подчиненных. Провинциальное дворянство. Приходские священники.

В конце концов стриженое стадо узнает, что сделали из его шерсти. «Рано или поздно, говорит парламент от 1764 г., народ узнает, что остатки наших финансов расточаются по-прежнему на незаслуженные подарки, на усиленные и умноженные пенсии, на придания и бесполезные жалованья». Рано или поздно он оттолкнет «эти жадные руки, всегда протягивающиеся и никогда не довольные, этих ненасытных людей, которые, по-видимому, рождены только для того, чтобы все брать и ничего не иметь, людей без жалости и без стыда». В этот день стригущие окажутся одни, так как аристократия, думающая лишь о себе, превратилась в особую касту. Забыв про народ, она пренебрегает своими подчиненными; отделившись от нации, она отделилась от своей свиты. Это главный штаб в отпуску, который важничает и нисколько не заботится о своих унтер-офицерах; придет день битвы, никто не пойдет за ним, вождей будут искать в другом месте. Такова отчужденность придворных сеньоров и прелатов от мелкого дворянства и низшего духовенства; они захватили себе жирный кусок и не дают ничего или почти ничего людям, не принадлежащим к их миру. Против них в продолжение целого века поднимается ропот и постепенно превращается в крик, в котором старый и новый дух и философские идеи звучат в унисон. «Я вижу, – говорит судья Мирабо, что дворянство дичает и теряется. Это простирается на всех детей кровопийц, на выскочек финансового мира, введенных Помпадур, которая сама вышла из этой грязи. Часть одичает на службе при дворе, другая смежается с писарской командой, которая превращает в чернила кровь подданных короля, еще другая погибнет задушенная судейскими чиновниками»; и все это выскочки старой или новой рас составляют банду, которая и есть двор. «Двор, – восклицает Даржансон, в этом слове все зло. Двор превратился в сенат нации. Самый незначительный слуга Версаля, является сенатором. Горничные принимают участие в управлении государством и если не распоряжаются, то во всяком случае препятствуют появлению уставов и законов, вследствие чего в стране нет более ни законов, ни повелений, ни повелителей... При Генрихе IV придворные жили, каждый в своем доме, они не были вовлечены в разорительные издержки, чтобы находиться при дворе; поэтому им и не нужно было тех милостей, как в настоящее время... Двор – могила нации». Большое число офицеров из дворян, видя, что высшие должности предоставляются только придворным, покидают службу и недовольные возвращаются на свои земли. Другие, не покидавшие своих владений, питают праздностью и скукой их неудовлетворенное самолюбие. В1789 году, – говорит маркиз де Феррейр, – большинство «так утомилось двором и министрами, что почти стали демократами». По крайней мере «они хотят вырвать правительство у министерской олигархии, в руках которой оно сосредоточено». Не нужно вельмож на места депутатов; они их оттесняют назад, говоря, что они не защищают интересов дворянства»; сами они в своих тетрадях настаивают, чтобы не было больше придворного дворянства.

Те же самые чувства питает и низшее духовенство, так как оно исключено от занятия высоких должностей, не только потому, что оно низшее, но еще и потому, что представители его – разночинцы. Уже в 1766 году, маркиз Мирабо писал: «большинство духовенства сочло бы для себя оскорблением, если бы кому-нибудь предложили занять место деревенского священника. Доходы и награды предназначаются для аббатов и для многочисленных настоятелей монастырей. Истинные же пастыри душ, служители церкви, едва могут существовать». Первый класс, «вышедший из дворянства и высшей буржуазии ничего не имеет кроме претензий. Другой должен исполнять лишь свои обязанности без всякой надежды на какой-либо доход... Он набирается из нижних слоев гражданского общества и паразиты, обирающие этих работников, приводят их в еще более бедственное положение». «Я сожалею, – говорит Вольтер, – о судьбе деревенского священника, принужденного оспаривать каждую меру зерна у своего прихожанина, возбуждать против него судебное преследование, требовать от него десятину гороха, проводить свою жалкую жизнь в постоянных раздорах... Еще более мне жаль священника, получающего часть от монахов, которые осмеливаются давать жалованье, в 40 дукатов, чтобы целый год ходить за две, за три мили от своего дома, днем, ночью, в солнце, дождь и снег, исправлять самые трудные и неприятные обязанности».

В продолжение тридцати лет старались обеспечить и увеличить вознаграждение священникам; сперва им увеличили оклады до 500 ливров (1768) затем 700 ливров (1785) викарию 200 ливров (1768), затем 250 ливров (1778) и наконец 350 ливров (1785). При умеренном образе жизни при существовавших в то время ценах, человек мог просуществовать на эти деньги. Но он жил среди бедных, которым обязан был оказывать помощь и он питал в своем сердце тайную горечь против праздного богача, который с полными карманами посылал его с пустыми карманами исполнять дело милосердия. В Сен-Пьере-де-Баржувиле, в Тулузене епископ тулузский берет половину десятины и раздает в год восемь ливров милостыни; в Бретксе настоятель Иль-Журдена получающий половину десятины и три четверти других налогов раздает десять ливров; в Круа-Фальгард, бенедиктинцы, которым принадлежит половина десятины, дают десять ливров в год. В Сен-Круа-де-Берней в Нормандии не живущий на месте аббат получающий 57.000 ливров, платит кюре 1.050 ливров, у которого нет пресвитера и в приходе которого насчитывается 4.000 причастников. В Сен-Обене-сюр-Гайлон, аббат, получающий крупную десятину, дает 350 ливров викарию, который принужден ходить в деревню и выпрашивать себе зерна, хлеба, яблок. В Плесси-Гебер, «причетник, не имея никаких средств к жизни, принужден ходить просить обеда у соседних кюре». В Артуа, где нередко десятина достигает семи с половиной и восьми процентов производства земли, число кюре чрезвычайно невелико церковь их приходит в разрушение, а получающий доходы ничего не дает бедным. «В Сен-Лоране, в Нормандии, приход священнический pприносит не более 400 ливров, причем кюре должен давать милостыню населению, состоящему из 500 душ, три четверти которого нищие».

Так как ремонтирование церкви и священнического дома лежит на обязанности помещика или аббата, нередко находящихся в отсутствии, то случается, что священник не знает, где ему служить обедню и где он должен жить. «Я прибыл, говорит туренский священник, в июне месяце 1788 года... Священнический дом походил на омерзительное подземелье, если бы он не был открыт всем ветрам»: внизу две квадратные комнаты без дверей и окон, вышиною в четыре с половиной фута, третья вышиною в шесть футов, квадратная служащая залом, кухней, пекарней и водохранилищем; наверху три таких же комнаты, «повсюду видны трещины, гниль, разрушение, нет ни дверей, ни окон, которые бы закрывались», и в 1790 году жилище не было исправлено.

Посмотрите в виде контраста на роскошь прелатов, у которых полмиллиона дохода, на пышность их дворцов на охотничьи выезды г-на Диллона, епископа Эвреского, на обитые атласом исповедальни г-на Барраля, епископа Труаского, на бесчисленные массивные серебряные приборы г-на де Рогана, епископа Страсбургского. Такова судьба священников, состоящих на жалованье у монастырей, получающих каких-нибудь 400–500 ливров. Из этой жалкой суммы они еще должны выплачивать добровольный дар. В Клермонской епархии кюре обложены сбором в 60, 80, 100, 120 ливров и более; викарии, зарабатывающие хлеб в поте лица, платят 22 ливра». Наоборот, прелаты платят очень немного и «есть обычай преподносить епископам расписку о взносе их налога в виде подарка на новый год». Для священников нет выхода. За исключением двух или трех епископств, все высшие церковные должности предоставлены дворянству; «чтобы быть теперь епископом, говорит один из них, нужно быть дворянином». Они, подобно сержантам в армии, лишены какой бы то ни было надежды стать когда-либо офицерами. Нередко поэтому гнев прорывается у них наружу. «Мы – несчастные кюре; мы, имеющие огромные приходы, подобно, например, моему, который углубляется на два лье в леса; мы, судьба которых заставляет вопиять даже камни наших жалких жилищ, мы поддерживаем прелатов, которые нередко ведут тяжбу с бедным кюре, срезавшим в его лесах палку, единственную опору во время его длинных путешествий».

При их проезде бедный человек принужден бросаться наугад в сторону, оберегая свои ноги от лошадей, от колес, а иногда и от кнута грубого кучера, затем, обрызганный грязью с палкой и шляпой в руках, униженно и быстро поклониться раззолоченой карете, в которой иерарх возлежит на шерсти стада, пасомого бедным кюре». Все письмо похоже на долгий крик бешенства; в таком положении и с такими чувствами низшее духовенство не должно смотреть на своих вождей иначе, как смотрело на своих провинциальное дворянство. Оно не изберет «представителями тех, которые утопают в роскоши, спокойно смотря на страдания меньшей братии». Со всех сторон кюре порешили посылать в генеральные штаты только деревенских священников, исключив «не только каноников, аббатов, приоров и др., но также главных священников и начальников иерархий», т. е. епископов. В самом деле из 300 депутатов от духовенства, в генеральных штатах насчитывается 208 кюре, которые, подобно провинциальному дворянству, принесли с собой недоверие и злобу, питаемую ими с давних пор к своим начальниками. То и другое проявится.

 

 

V

 

Король. – Он пользуется самой колоссальной привилегией. – Захватив всю власть, он принял на себя все обязанности. Тяжесть этой задачи. – Он уклоняется от исполнения своих обязанностей или исполняет их неудовлетворительно. Спокойствие его совести. – Франция его имение. – Как он этим злоупотребляет. Королевская власть – центр злоупотреблений.

Остается последний привилегированный, самый колоссальный из всех, т. е. король, так как в этом главном штабе наследственных дворян он является наследственным генералом. Правда, его службу нельзя считать синекурой, как их ранг, но в его службе столько же неудобств и еще больше искушений. Две вещи гибельны для человека, отсутствие занятия и отсутствие преграды; ни праздность, ни всемогущество не согласуются с его натурой, и самодержавный владыка, который может делать все, как бездельная аристократия, которая ничего не делает, становится бесполезным и вредным. Незаметно, захватывая все полномочия, король берется за отправление всех обязанностей; задача колоссальная, превосходящая человеческие силы. Не революция, но монархия насадила во Франции административную централизацию; под руководством королевского совета три высших чиновника с генерал-контролером в центре, в каждом округе интендант, в каждом избирательном округе субделегат, ведут все дела, устанавливают, уменьшают и увеличивают налоги, назначают базарные дни, намечают, заставляют прокладывать дороги, раздают пособия, устанавливают богослужения и распоряжаются как слугами членами муниципального совета. «Деревня, говорит Тюрго, есть ничто иное как собрание домов, хижин и жителей, причем последние столь же пассивны, как и первые... Ваше величество принуждены решать все вопросы сами или при помощи своих приближенных... Каждый ожидает ваших приказаний, чтобы послужить на благо народа, чтобы выказать уважение к правам других, иногда даже во вред своим собственным интересам». Вследствие этого Неккер говорит, что Франция управляется из глубины канцелярии... Мелкие служащие, восхищенные своим влиянием, никогда не упустят случая подействовать на министра, не обладающего всесторонним умом. Бюрократия в центре, произвол, исключения и протекция – вот результат системы. «Субделегаты, выборные чиновники, управляющие, сборщики и контролеры податей, судебные пристава, низшее чиновничество – все эти люди занимающееся налогами пользуются своей маленькой властью и пускают в глаза пыль своими финансовыми познаниями, людям, платящим подати, не знающим и не могущим понять, что их обманывают. Грубая бесконтрольная централизация наводняет всю территорию армией мелких пашей, решающих подобно судьям всякие дела, управляющие страной и оправдывающие хищение и злоупотребление тем, что у них всегда на языке имя короля, который заставляет их это делать.

В самом деле, вследствие своей сложности, неправильной постановки и своей колоссальности, машина ускользает от контроля. Фридрих II, встававший в четыре часа утра, Наполеон, диктующий ночью, сидя в своей ванне и работающий восемнадцать часов в сутки, едва успевают присмотреть за всем. Подобный режим не подвигается без напряженного внимания, без неутомимой энергии, без военной строгости, без высшего гения, только при таких условиях можно изменить по своей воле двадцать пять миллионов людей в автоматов. Людовик XV дает машине возможность идти самой по себе и пребывает в полной апатии. «Они так хотели, они думали, что так лучше», такова его манера говорить, когда операции министров не удавались. «Если бы я был полицейским, – говаривал он еще, – то защищал бы кабриолеты». Он чувствует, что машина действует неправильно, что он ничего не может поделать и ничего не делает. В случае несчастья у него есть свои сбережения, свой собственный капитал. – «Король, – говорила М-м Помпадур, – без всякого размышления подпишет ассигновку на миллион и с трудом выдает сотню луидоров из собственных средств». Людовик XVI в продолжение долгого времени пытался уничтожить некоторые отдельные части этой машины, уменьшить трение остальных, но части были слишком тяжелы, он не мог пригнать их, согласовать, удержать на месте, и в бессилии он опустил усталые руки. Он довольствуется тем, что соблюдает экономию по отношению к самому себе; он записывает в свой дневник о починке карманных часов и предоставляет Калонну управлять государственной колесницей.

Несомненно, зло, причиняемое ими или от их имени, не нравится и огорчает их. Они могут жалеть народ, но не чувствуют себя виновными по отношению к ним, так как они являются их владыками, а не их уполномоченными. Франция для них то же самое, что имение для помещика, а помещик никогда не чувствует недостатка в почестях, так как он щедр и небрежен. Он расточает свое имущество, и никто не имеет права спрашивать у него отчета. Государство, созданное на феодальной системе, является собственностью, наследственным имуществом и было бы изменой, если бы принц передал в руки своих подданных какую-нибудь часть своего королевства, которое он получил в полной неприкосновенности от своих отцов и должен передать его таким же своим детям. Не только по средневековым традициям, он является собственником французов и Франции, но еще и по теории законников, он, подобно Цезарю, единственный и постоянный представитель нации, а по доктрине теологов, он, подобно Давиду, священный посол самого Бога. При всех этих титулах было бы чудом, если бы он не считал государственный доход своих частным доходом и не распоряжался бы им как хотел. Наша современная точка зрения настолько противоположна, что мы лишь с трудом можем стать на его точку зрения; но в то время таково было всеобщее мнение. В ту эпоху вмешиваться в дела короля было бы так же странно, как вмешиваться в дела частного лица. Только в конце 1788 года, в знаменитом салоне Пале-Рояля «с невообразимой смелостью высказывали, что в настоящей монархии государственные доходы не должны находиться в распоряжении государя, что ему следует назначить только довольно крупную сумму для расходов по содержанию дворца, для наград своим служащим, а также для его развлечений, остальное же должно храниться в государственном казначействе и расходоваться только с разрешения Национального Собрания». Ограничить монарха цивильным листом, наложить руку на девять десятых его дохода, какая дерзость! Изумление было бы не меньшее, если бы в настоящее время кто-нибудь предложил разделить доход каждого миллионера на две части и, отдав ему меньшую, другую часть вносить в общую кассу и расходовать деньги только на общественные дела. Один бывший главный откупщик, человек умный и без предрассудков писал совершенно серьезно, оправдывая покупку Сен-Клу: «Это было кольцо на палец королевы». В действительности кольцо стоило 7.700.000 фр. Но король Франции имел в то время 477 миллионов дохода. Что сказали бы о частном лице, обладающем доходом в 477 тысяч ливров и который раз в своей жизни подарил бы своей жене на семь или восемь тысяч ливров бриллиантов? Сказали бы, что подарок очень скромен и что муж не расточителен.

Чтобы лучше понять историю наших королей, будем принимать всегда в принципе, что Франция – их земля, ферма, передаваемая от отца к сыну, сперва маленькая, мало-помалу разросшаяся и через восемь столетий имеющая протяжение в 27.000 квадратных миль. Конечно в большинстве случаев его интересы совпадают с общественным благом; в общем он недурно управлял, и так как его владения постоянно расширялись, то значит он управлял лучше многих других. Кроме того, вокруг него находится много опытных людей, старых советников, преданных государству, которые почтительно упрекают его, когда он расходует слишком много; нередко он призывает их к полезной работе, – устройству путей, каналов, сооружению домов для инвалидов, военных школ, ученых институтов, благотворительных заведений, работает по ограничению крепостного права, по веротерпимости, созывает провинциальные собрания, проводит разные другие реформы, превращая феодальное государство в современное. Но феодальное или современное, оно все же остается его собственностью, которому он может вредить в такой же степени, как и приносить пользу. Если при обычном поведении личные интересы не слишком господствуют над интересами общественными, то он уподобляется святому, как Людовик IX, или стоику, подобно Марку Аврелию. Но тем не менее, у него как и у других королей имеется свое самолюбие, свои вкусы, свои фавориты, свои родственники, своя любовница, своя жена, свои близкие, которых он должен удовлетворить вперед; нация же идет после.

В самом деле, за сто лет, от 1672 до 1774 года, все войны возгорались, вследствие уколов самолюбия, из частных расчетов, из-за жены или семейных интересов. Людовик XVI в своей внешней политике всегда встречает препятствие в супружеских тенетах. Дома он жил, как другие помещики, но роскошнее, потому что был самым крупным помещиком во Франции; сейчас я опишу его образ жизни, пока же ограничусь двумя, тремя подробностями. По достоверным данным, Людовик XV израсходовал на мадам Помпадур 36 миллионов, т. е. 72 миллиона на современные деньги. По словам д`Аржансона, в 1751 году у него в конюшне находилось 4.000 лошадей и содержание дома стоило в этот год 68 миллионов, т. е. приблизительно одна четверть всего государственного дохода. Что же удивительного в том, что король в то время уподоблялся помещику, пользовавшемуся своим наследственным богатством? Он строит, устраивает праздники, охотится, бросает деньгами. Считая себя хозяином денег, он раздает их по своему усмотрению, и все его назначения являются милостями. «Ваше величество знает лучше меня, писал аббат де Вермон императрице Марии Терезии, что с незапамятных времен вошло в обычай три четверти мест, почестей, пансионов раздавать не по заслугам, а по благосклонности. Благосклонность порождается происхождением, связями и состоянием, почти никогда не имеет она другой подкладки, кроме протекции и интриг. Этот порядок вещей так укрепился, что уважается даже теми, кто больше всех страдает от него; дворянин, не имеющий связей при дворе, не могущий блеснуть своим состоянием, никогда даже и не мечтает получить полк, как бы ни были велики его личные заслуги. Двадцать лет тому назад, сыновья герцогов, министров, придворных, родственники любовниц становились полковниками в шестнадцать лет. Г-н де Шуазель привел всех в ужас, отодвинув это назначение к двадцати трем годам; но чтобы уничтожить протекцию и произвол, он передал на усмотрение короля, или вернее министров, назначение лейтенантов, полковников, назначавшихся прежде по старшинству. Вы знаете, что эти места нарочно увеличивали, чтобы раздавать их фаворитам. Голубая лента, красная лента – в таком же положении, иногда то же самое происходит и с крестом Святого Людовика. Епископство и аббатство раздаются всегда по протекциям. О казенных местах я не отваживаюсь и говорить».

Неккер, вступив в управление министерством, открыл, что из королевского казначейства выдается 20 миллионов пенсий; после его падения на придворных посыпался настоящий денежный ливень. Даже в его время король раздавал целые состояния подругам и друзьям своей жены: графине Полиньяк 400.000 франков, для уплаты долгов, 800.000 франков на приданое её дочери, кроме того, для неё самой король обещал подарить землю, приносящую 35.000 ливров дохода и для её любовника графа де Водрейль 30.000 ливров пенсии; принцессе де Ламбаль 100.000 экю в год, с одной стороны как жалованье, за исполняемые ею обязанности управительницы, с другой, как пенсия её брату. Но расточительность становится прямо безумной во времена Калонна. Выбитый из колеи, король раздает, покупает, строит, помогает близким людям, как настоящий вельможа, швыряя пригоршнями деньги. Судите хотя бы по одному примеру: чтобы помочь обанкротившимся Геменэ, он покупает у них за 12.500.000 три имения, только что приобретенные теми на 4 миллиона; кроме того, в обмен двух имений в Бретани, приносящих 33.758 ливров, он уступает им княжество Домбкское, приносящее 70.000 ливров ренты.

Когда позднее мы займемся «Красной книгой», то найдем там 700.000 ливров пенсии уплачиваемой дому Полиньяк, большинство которой переходит от одного члена семьи к другому и около двух миллионов ежегодного пособия дому Ноайль.

Король забыл, что все его милости заставляют страдать других, так как дворянин, получающий шесть тысяч ливров пенсии, получает подати с шести деревень. В государстве, где существует налог, каждый расход монарха основан на голодании крестьянина и король при помощи своих чиновников отнимает хлеб у бедных, чтобы давать экипажи богатым. Одним словом, центр правительства, есть центр зла; все несправедливости, все несчастия исходят из него, как из зараженного очага; здесь общественный нарыв достигает своей крайней точки. И здесь же он прорвется.

 

 

VI

 

Скрытая дезорганизация Франции.

Справедливый и фатальный результат привилегии, которую эксплуатируют в свою пользу, вместо того, чтобы извлекать из неё пользу для других. Кто говорит «государь», подразумевает - защитник, дающий пропитание, начальник, который руководит; за исполнение таких обязанностей, вознаграждение никогда не будет слишком велико, так как нет обязанности более высокой и более трудной. Но, нужно, чтобы он ее исполнял, иначе, в день опасности его оставят одного. Уже задолго до наступления дня опасности, его войско не принадлежит ему, если оно еще идет за ним, то только по рутине; оно – собрание отдельных личностей, а не организованное тело. В то время как в Германии и Англии преображенный феодальный режим составляет еще живое общество, во Франции его механическая рама сжимает только прах людей. Еще существует материальный порядок, но нравственного порядка нельзя уже более найти. Медленная и глубокая революция разрушила интимную иерархию и добровольное почтение. Это – армия, где чувство делающее вождей и чувство, делающее подчиненных, исчезли; чины различаются по платью, но не существуют более в сознании; ей недостает того, что делает крепкой армию, – доверия, оправдываемого солдатами, ежедневного обмена взаимной преданности, убеждения, что каждый полезен всем, и что вожди полезнее всех. И как может существовать такое убеждение в армии, главный штаб которой разъезжает по ресторанам, выставляет напоказ свои эполеты и получает двойной оклад? Уже до финальной катастрофы, Франция разложилась – и разложилась потому, что привилегированный класс забыл свои обязанности общественных людей.