Книга первая

 

Революционное правительство

 

Глава I

 

(продолжение)

 

Содержание:

Контраст между его словами и действиями. - Как он скрывает перемену своих убеждений. - Конституция июня 1793 года. - Обещания свободы.

Первичные собрания. - Пропорция отсутствующих. - Единогласие вотирующих. - Мотивы, по которым они принимают конституцию. - Давление на выборах. - Избрание делегатов.

Делегаты первичных собраний приезжают в Париж. - Меры предосторожности против них.

Делегаты заявляют свои якобинские политические убеждения. - Их роль в празднике 10 августа. - Их экзальтация.

Маневры Горы. - Вечер 11 августа в якобинском клубе. - Заседание 12 августа в Конвенте. - Делегаты берут на себя инициативу террора. - Народ санкционирует диктатуру якобинцев.

 

II

 

Контраст между словами и действиями якобинца. – Как он скрывает перемену своих убеждений. – Конституция июня 1793 года. – Обещания свободы.

Однако ему остается согласовать свои будущие действия со своими недавними словами, и на первый взгляд это кажется делом нелегким, так как произнесенные им слова заранее осуждают замышляемые им действия. Вчера он преувеличивал права управляемых, доходя до того, что уничтожал все права стоящих во главе правления, завтра он преувеличит права правителей и уничтожит все права управляемых. Он раньше утверждал, что народ единственный властитель, а теперь он будет обращаться с народом как с рабом. Он говорил, что правительство только слуга, и он даст правительству прерогативы султана. Только что он объявлял преступлением малейшее функционирование общественной власти, теперь он будет наказывать как за преступление малейшее сопротивление общественной власти. Каким образом он оправдает подобную резкую перемену убеждений, и как он посмеет отрицать принципы, на которых он основал свою собственную узурпацию?

Он поостережется отрицать эти принципы, так как это значило бы довести до крайности уже восставшую провинцию, напротив, он будет их громко провозглашать, и благодаря этому невежественная толпа, видя, что ей дают всю ту же склянку, будет думать, что в ней находится все то же лекарство, а между тем этикетка свободы будет скрывать истинное её содержимое – тиранию. В течение шести месяцев будут разбрасывать во все стороны этикетки, значки, тирады и выдумки шарлатанов, для того чтобы обмануть народ новой микстурой. Тем хуже для него, если она потом покажется ему горькой, рано или поздно ему придется проглотить ее поневоле.

Для начала создают наспех конституцию, столь давно ожидаемую и столько раз обещанную: декларацию прав в тридцати пяти статьях, конституционный акт в ста двадцати четырех статьях, политические принципы и всякого рода учреждения, выборные, законодательные, исполнительные, административные, судебные, финансовые и военные.

Понятно новые законодатели и не думают создать машину, которая могла бы исправно действовать, об этом они совершенно не заботятся. Разве докладчик, Эро де Сешель не писал 7 июня, чтобы ему немедленно доставили законы, в которых он неотложно нуждался, именно неотложно, потому что он должен был выработать Конституцию и представить ее в течение той недели, на которую приходится день 7 июня? Одного этого факта достаточно для суждения о рабочих и об их деле. Дело их – показное, рекламное, что касается рабочих, то одни, осторожные политики, стремятся только к тому, чтобы дать народу слова, но не дело, а другие, отвлеченные болтуны, или простые ротозеи, не умеют отличать дел от слов и думают, что, произнося фразы, творят законы.

Дело это не представляет ни малейшего труда: фразы выработаны заранее «Пусть махинаторы антинародных систем, – говорит докладчик, – с трудом измышляют свои проекты! Французам остается только заглянуть в свои сердца: они прочтут там одно слово – республика». Составленный по «Социальному договору», с греческими и латинскими заимствованиями, проект заключает в себе «в лапидарном стиле» популярные афоризмы, догматы и математические предписания Руссо, «аксиомы Разума и первые последствия этих аксиом», одним словом, прямолинейную Конституцию, которую придумывает каждый школьник по выходе из училища. Подобно объявлению, наклеенному на двери вновь открытого магазина, Конституция обещает покупателям все, что только они могут вообразить себе лучшего.

Угодно вам иметь права и свободы? Вот вам все права и все свободы. Никогда еще более определенно не заявляли, что правительство создание, слуга и орудие управляемых, оно создано только для того, «чтобы гарантировать им пользование их естественными и незыблемыми правами». Никогда более строго не ограничивали его мандата: «Право гласно заявлять свои мысли и мнения, путем прессы или всяким другим способом, право мирно собираться, свободно исповедовать веру не могут быть отняты у народа». Никогда граждан более не предостерегали против правонарушений и злоупотреблений общественной власти:

«Закон должен защищать общественную и индивидуальную свободу от гнета тех, которые управляют... Проступки уполномоченных народа и их агентов никогда не должны оставаться безнаказанными... Всякий человек узурпирующий суверенитет должен быть тотчас же казнен свободными людьми... Всякий акт, совершенный по отношению к человеку, вне случаев и форм, определенных законом, является актом произвольным и тираническим; тот, против которого употребляется насилие, имеет право отразить его силой же... Когда правительство нарушает права народа, восстание является для народа и для каждой части народа, самым священным правом и самой неотложной обязанностью».

К правам гражданским великодушный законодатель присоединил права политические и умножил предосторожности, чтобы удержать стоящих во главе правления в зависимости от народа.

Во‑первых, их назначает народ путем прямых или почти прямых выборов: в своих первичных собраниях он избирает депутатов, муниципальные власти, мировых судей и избирателей второй степени; в свою очередь эти последние, во вторичных собраниях выбирают должностных лиц округа и департамента, гражданских третейских судей, судей в уголовных, кассационных инстанциях и восемьдесят четыре кандидата, из среды которых законодательный корпус должен выбрать исполнительный совет.

Затем, полномочия, каковы бы они ни были, предоставляются всегда только на очень короткий срок: один только год продолжаются полномочия депутатов, избирателей второй степени, гражданских третейских судей и судей какого бы то ни было наименования и рода; что касается муниципальных властей и администрации, департаментской и окружной, то ежегодно возобновляется половина их состава. Таким образом ежегодно 1 мая снова начинает бить источник власти и в своих, созываемых по собственному побуждение, первичных собраниях народ по своему желанию оставляет или меняет свой служебный персонал.

Наконец, даже когда служащие водворены и исполняют свои обязанности, народ может, если захочет, стать их сотрудником: ему предоставили средства «совещаться» со своими депутатами. По вопросам, представляющим временной интерес или не имеющим большего значения, депутаты издают декреты, но по вопросам, имеющим общий и постоянный интерес, они только вносят предложения и, если дело идет об объявлении войны, решение вопроса предоставляется народу. Он обладает правом приостанавливающего, а затем и окончательного вето и он пользуется им, как ему заблагорассудится. С этой целью он по собственному побуждению собирается в первичные собрания, и для созыва таких собраний достаточно требования одной пятой части граждан, имеющих право принимать в них участие. Раз собрание созвано, оно принимает или отвергает проект Законодательного Собрания. Если по истечении сорока дней в большинстве департаментов десятая часть первичных собраний отвергла проект, мы имеем дело с приостанавливающим вето. Тогда созываются все первичные собрания Республики, и если большинство первичных собраний снова выскажется в отрицательном смысле, народ этим накладывает окончательное вето на проект. Та же процедура необходима для изменения существующей Конституции.

Во всем этом план монтаньяров превосходит план жирондистов; никогда еще не придавали столь незначительной роли правящим и столь значительной роли управляемым; якобинцы чувствуют к народной инициативе уважение, доходящее до щепетильности. Так в докладе Эро де Сешеля говорится: «Мы все имели одно и то же желание – достигнуть самого демократического результата. Суверенитет народа и достоинство человека были постоянно перед нашими глазами... Тайное чувство подсказывает нам, что наше дело быть может одно из самых популярных дел, которые когда либо существовали». По мнению якобинцев, народ должен быть сувереном фактическим, постоянным, без междуцарствия, он должен иметь возможность вмешиваться во все серьезные дела, он должен обладать не только правом, но и возможностью подчинить своей воле своих уполномоченных. Тем более необходимо сговориться с ним по вопросу об учреждениях, которые ему теперь дарят. Вот почему Конвент, созывает уже 24 июня первичные собрания и вносит на их утверждение приготовленный им конституционный акт.

 

 

III

 

Первичные собрания. – Пропорция отсутствующих. – Единогласие вотирующих. – Мотивы, по которым они принимают конституцию. – Давление на выборах. – Избрание делегатов.

Нет никакого сомнения, что акт будет утвержден; уже заранее все подготовлено, чтобы получить согласие и притом такое согласие, как оно желательно, с внешней стороны – добровольное и почти единодушное.

В действительности первичные собрания немноголюдны; в городах на баллотировку является только треть избирателей, а в деревнях четверть, или даже менее четверти. Искушенные опытом предыдущих собраний избиратели воздерживаются, так как они слишком хорошо знают, как проходят эти собрания, как на них первенствует якобинская партия, как она ведет избирательную комедию, какими угрозами и насилиями она заставляет несогласных с нею играть роль статистов или клакеров. Четыре или пять миллионов избирателей предпочитают, по обыкновению, воздержаться и не явиться на собрания.

Тем не менее большинство собраний созывается, причем их насчитывают до семи тысяч. Дело в том, что в каждом кантоне имеется своя незначительная группа якобинцев. С ними заодно действуют наивные люди, не потерявшие еще веры в официальные заявления и полагающие, что конституция, которая обеспечивает частные права и устанавливает общественные свободы, должна быть принята, кем бы она ни была предложена, тем более, что узурпаторы, обещают сложить с себя власть. И действительно Конвент торжественно заявляет, что раз конституция будет принята, народ будет снова созван, для избрания «нового национального собрания, нового представительства, облеченного более недавним и более непосредственным доверием», что даст возможность избирателям, если они этого захотят, переизбрать честных депутатов и исключить мошенников.

После этого, даже в мятежных департаментах, большая часть жирондистского населения решается после долгих колебаний вотировать, но поздно, так в Лионе, в Кальвадосе, собрания происходят только 30 июля [1793]. Многие конституционалисты или нейтральные уже раньше решились на это, одни из страха перед гражданской войной и из духа примирения, другие из боязни преследований и обвинения в монархизме. Вот еще одна уступка. В силу своей покорности в конце концов они, быть может, не дадут Горе никакого повода для насилий.

Один из политических деятелей того времени пишет в своих мемуарах: «хотя нас уверили, что мы будем проезжать только по городам приверженным Марату, мы, к величайшему нашему удовольствию, нашли, что почти все население было проникнуто отвращением к Марату. Оно правда приняло конституцию, представленную Комитетом общественного спасения, но исключительно из желания покончить со всем и притом на условиях не лестных для него, так как везде требовали возобновления Конвента и наказания за совершенные против него покушения». Это пожелание и другие аналогичные ему внесены в протоколы многих первичных собраний, например, в протоколах тринадцати кантонов департамента Эн. Кроме того требовали восстановления Двадцати двух, уничтожение революционного трибунала, должностей комиссаров при армии в департаментах, учреждения департаментской гвардии для охраны Конвента, роспуска революционной армии и т. д.

Но напрасно полагали лишить Гору всяких поводов к насилию. Ведь с самого начала легко констатировать, как якобинцы понимают свободу выборов. Во‑первых, все внесенные в списки и, главным образом, подозрительные должны голосовать и притом голосовать за, «в противном случае, – говорит одна якобинская газета, – им не придется более жаловаться на вполне обоснованную подозрительность, с которой будут к ним относиться». И вот они являются на собрания «вполне покорные и смиренные»; тем не менее, их резко отталкивают, к ним поворачиваются спиной, их оттесняют в угол залы или к дверям, их громко оскорбляют. Очевидно, что после такого приема они будут вести себя смирно и не рискнут сделать ни малейшего замечания.

В Маконе, например, «несколько аристократов тихо шептались, но не осмеливались сказать «нет». Это было бы крайним безрассудством. Так в Монбризоне на шесть граждан, отказавшихся голосовать «за», будет сделан донос в протоколе собрания, и один депутат потребует в Конвенте применения к ним суровых мер. В Ножан‑на‑Сене смещают трех администраторов, виновных в том же проступке; несколько месяцев спустя проступок превратится в преступление, влекущее за собою смертную казнь, и будут гильотинировать людей «за то, что они голосовали против конституции 1793 года». Этими словами были мотивированы приговоры самими судьями.

Почти все неблагонамеренные люди предчувствовали эту опасность, вот почему почти во всех первичных собраниях предложение Конвента принято единодушно или почти что так. В Руане оказывается только двадцать шесть оппозиционеров, в Каене, центре жирондистской оппозиции, четырнадцать, в Реймсе – два, в Труа, Безансоне, Лиможе и Париже – ни одного; в пятнадцати департаментах число голосовавших против колеблется между пятью и одним; ни одного протестанта не оказывается в департаменте Вара. Может ли быть более назидательное согласие? Во всей Франции только одна коммуна Сен‑Дуан, в глухом округе департамента Кот‑дю‑Нор осмеливается просить реставрации духовенства и назначения королем сына Капета.

Все остальные коммуны голосуют как бы по мановению жезла; они поняли секрет плебисцита, от них не требуют искреннего голосования, их заставляют произвести якобинскую манифестацию.

Член Конвента Шабо говорил следующее в заседании 11 августа 1793 года: «Я требую, чтобы вы объявили, что всякий, не явившийся без основательной причины в первичные собрания, что всякий высказавшийся против конституции, лишается права быть выбранным на какие бы то ни было конституционные должности». Г. Буайллона из Бельэрба арестовывают «за то, что он явился на первичное собрание кантона Воклюз и удалился, не приняв участия в голосовании».

Вся операция, предпринятая местными клубами, всецело проводится ими. Они пробили сбор у баллотировочных ящиков, они являются на собрания, представляя из себя силу, они играют на них главную роль, они назначают бюро, они вносят предложения, они составляют протоколы, и комиссары правительства усиливают их местный авторитет авторитетом центрального правительства. В Маконе, на собрании «они каждый параграф сопровождали речью к народу, эта речь вызывала бесчисленные аплодисменты и усиленные крики: да здравствует республика! да здравствует конституция! да здравствует французский народ!» Пусть берегутся равнодушные, не присоединяющиеся к общему хору, их заставляют голосовать «громким и отчетливым голосом», кричать вместе с другими, подписывать высокопарный адрес, которым местные якобинцы свидетельствуют свою благодарность перед Конвентом и подавать свой голос за выдающегося патриота, которому первичное собрание поручает отвести протокол в Париж.

 

 

IV

 

Делегаты от первичных собраний приезжают в Париж. – Меры предосторожности против них.

Первый акт комедии кончен, начинается второй акт. Не без цели якобинская партия созвала в Париже делегатов первичных собраний; подобно последним они должны явиться для неё орудиями власти, основаниями диктатуры и поэтому необходимо подготовить их к этому.

По правде сказать, нельзя быть уверенным, что все согласятся на это, так как среди семи тысяч комиссаров, некоторые, избранные непокорными собраниями, привезли с собой вместо согласия отказ, другим, более многочисленным, поручено высказать замечания и указать на пробелы. Очень вероятно, что посланные жирондистскими департаментами потребуют освобождения и возвращения своих изгнанных представителей, наконец значительное количество делегатов, принявших с полным доверием новую конституцию, желает, чтобы ее применили как можно скорее и чтобы Конвент, согласно своему обещанию удалился, чтобы уступить место новому собранию.

Необходимо заранее подавить все эти стремления к независимости или к оппозиции: ввиду этого декрета Конвент «дает разрешение комитету общей безопасности арестовывать подозрительных комиссаров». Комитет должен наблюдать за теми, «которые взяв на себя особую миссию, задумают устраивать собрания, привлекать своих коллег и побуждать их к действиям противным их мандатам». Предварительно и до допущения их в Париж их якобинство будет проверено, подобно тюку на таможне, специальными агентами исполнительного совета, а именно Станиславом Майльяром, пресловутым судьей сентябрьских дней и его шестьюдесятью негодяями‑солдатами, кичащимися своим воинским званием, за которое они получали по пяти франков в день.

«По всем дорогам, в пятнадцати и даже двадцати лье от столицы» делегатов обыскивают; вскрывают их сундуки и распечатывают их письма. У парижских застав их встречают «инспектора», присланные коммуной под предлогом необходимости защитить их от распутных женщин и мошенников. Там ими всецело завладевают, ведут их в мэрию, выдают им билет на отвод квартиры и жандармский пикет разводит их поодиночке в предназначенное для них помещение. И вот они помещены подобно овцам в загоны. Протестанты не смеют пытаться ускользнуть и устроиться отдельно.

С одним из них, явившимся в Конвент с просьбой предоставить помещение для него и его единомышленников, обращаются самым ужасным образом, его называют интриганом, обвиняют в том, что он хочет защищать изменника Кюстина, записывают его имя и угрожают ему следствием. Злополучный оратор слышит, что упоминают уже об Аббатстве, и он должен считать за счастье, что ему не придется немедленно же отправиться туда. После всего этого вполне очевидно, что он более не пожелает ораторствовать и что коллеги его не раскроют рта, тем более, что на их глазах революционный трибунал заседает непрерывно, что на площади Революции гильотина водружена и уже работает, что недавнее постановление коммуны предписывает полицейским должностным лицам «иметь самый бдительный надзор» и настоятельно приказывает воинским частям высылать «постоянные патрули», что с 1 по 4 августа [1793] заставы были закрыты и что 2 августа при облаве в трех театрах арестовано и отправлено в тюрьму более пятисот молодых людей. Недовольные, если они имеются, быстро понимают, что ни место, ни момент не благоприятствуют протесту.

Что касается других, уже бывших якобинцами, партия позаботилась о том, чтобы еще более пропитать их якобинскими убеждениями. Затерянные в громадном Париже, все эти провинциалы нуждаются в том, чтобы ими руководили, как в моральном, так и в физическом отношении, к ним нужно отнестись «с гостеприимством во всей его полноте – этой самой нежной добродетелью республиканцев». Вот почему восемьдесят шесть санкюлотов, избранных секциями, ожидают их в мэрии, для того, чтобы быть их корреспондентами, быть может даже их поручителями и уже наверное их руководителями, для того, чтобы раздать им квартирные билеты, сопровождать их, помочь им устроиться, чтобы наставить их как прежде представителей, откомандированных в 1792 году на праздник Федерации, чтобы помешать им завести дурные знакомства, чтобы ввести их во все кипучие собрания, чтобы наблюсти за тем, чтобы их разогретый патриотизм скоро принял оттенок парижского якобинства.

Театрам запрещено оскорблять их взоры и слух представлением пьес, «противных духу революции».

Кутон говорит в своем докладе Конвенту: «Вы оскорбили бы этих республиканцев, если бы допустили, чтобы в их присутствии продолжали играть бесконечное количество пьес, наполненных оскорбительными для свободы намеками».

Отдан приказ ставить три раза в неделю «такие республиканские трагедии, как Брут, Вильгельм Телль, Гай Гракх и другие драматические пьесы, пригодные к поддержанию принципов равенства и свободы». Раз в неделю даются даровые представления и со сцены раздаются высокопарные стихи Мари Шенье, для назидания делегатов, переполняющих ложи на счет государства.

На следующий день их приводят целыми толпами в трибуны Конвента, где пред ними развертывается та же трагедия, классическая и простая, напыщенная и требующая смерти, но только на этот раз это не изображаемая, но действительная трагедия, и тирады произносятся не в стихах, а в прозе. Окруженные крикунами, которым платят деньги, наши провинциалы рукоплещут, кричат и приходят в восторг, как накануне, по сигналу, даваемому клакерами и обычными посетителями.

А то еще прокурор‑синдик Люлье созывает их в Епископский дворец «для братания с властями парижского департамента», то секция братства приглашает их на свои ежедневные собрания, то общество якобинцев утром предоставляет им свою обширную залу, а вечером допускает их на свои заседания.

Захваченные таким образом и находясь как бы под водолазным колоколом, они дышат в Париже только якобинским воздухом. По мере того как их водят из одного якобинского клуба в другой, и они дышат этим раскаленным воздухом, пульс их бьется быстрее. Многие из них были при приезде своем «людьми простыми и тихими», но их сбивают с толку, и они, не имея никакого предохранительного средства, быстро заражаются революционной лихорадкой.

 

 

V

 

Делегаты заявляют свои якобинские политические убеждения. – Их роль в празднике 10 августа. – Их экзальтация.

7 августа дается финальный толчок. Под председательством департаментских и муниципальных властей, большинство делегатов является в Конвент, чтобы громко заявить о своих якобинских политических убеждениях.

«Скоро, говорят они, будут искать, где находилось на берегу Сены топкое болото, которое хотело нас поглотить. Пусть лопнут с досады монархисты и интриганы, но мы будем жить и умрем монтаньярами!»

Аплодисменты и лобызания.

Оттуда они отправляются в Якобинский клуб, и один из них предлагает заранее составленный адрес, цель которого оправдать 31 мая и 2 июня, «открыть глаза» провинциальной Франции, объявить «войну федералистами.

«Да погибнут гнусные пасквилянты, оклеветавшие Париж!.. Нами здесь овладело только одно чувство; все души наши слились... Мы все образуем здесь одну громадную и страшную Гору, которая обрушится на всех роялистов и пособников тирании». Аплодисменты и крики. Робеспьер объявляет им, что они спасают отечество.

Робеспьер

Робеспьер

 

На следующий день 8 августа [1793] адрес передается Конвенту, и по предложению Робеспьера Конвент, объявляет, что он будет послан в армии, иностранным державам, во все коммуны. Новые рукоплескания, новые лобызания, новые крики. 9 августа по приказанию Конвента делегаты собираются в Тюльрийский сад и, разделившись на группы по департаментам, изучают программу Давида, чтобы вполне проникнуться ролью, которую им предназначено играть на завтрашнем празднестве.

Странное празднество, на котором ярко сказывается дух времени. Это как бы опера, которую власти разыгрывают на улице, с триумфальными колесницами, курильницами, алтарями, ковчегом объединения, погребальными урнами и остальной классической мишурой. Гипсовые статуи изображают божества: природу, свободу, народ в виде Геркулеса. Все это одни только олицетворенные отвлеченности, как их рисуют на потолках театров. Ничего непосредственного, или искреннего. Актеры, которым совесть подсказывает, что они только актеры, оказывают почтение символам, которые, как им отлично известно, являются только символами, и в этом механическом шествии восклицания, обращения, жесты, позы, заранее подготовлены как на сцене. Для умов любящих истину и ненавидящих театральность это кажется шарадой, разыгрываемой картонными плясунами.

Но торжество это колоссально, оно рассчитано на то, чтобы потрясти умы и возбудить гордость физическим возбуждением всех чувств. Праздник этот стоил один миллион двести тысяч франков, кроме расходов по поездке семи тысяч делегатов. В этой грандиозной декорации делегаты опьяняются своей ролью, так как, очевидно, они играют главную роль: ведь они являются представителями двадцати шести миллионов французов. Вся церемония только и имеет своей целью прославление в них национальной воли, носителями которой они являются.

На Бастильской площади, где из обоих сосцов гигантского изображения природы изливается «вода возрождения», президент Гюро, совершив «возлияния», после приветствия новой богини передает кубок восьмидесяти семи старейшим по возрасту представителям восьмидесяти семи департаментов. Каждый из них, «призываемый при звуках барабанов и труб», пьет поочередно из кубка, и после того как он его осушает, пушки грохочут, как будто бы он был королем; затем после того, как кубок осушает последний, восемьдесят седьмой представитель, гремит вся артиллерия. После этого кортеж приходит в движение, и в шествии делегаты опять‑таки занимают почетное место. Старейшие, держа в одной руке оливковую ветвь, а в другой пику с флагом, на котором обозначено название их департамента, «соединены между собой тонкой трехцветной лентой» и окружают Конвент, как бы для того, чтобы показать, что нация поддерживает и ведет своих законных представителей. Сзади них остальные семь тысяч делегатов, тоже держащие в руках оливковые ветви, образуют вторую отдельную, самую грандиозную группу, на которую обращены все взоры, так как за ними идет смешанная толпа, в состав которой входит исполнительный совет, муниципалитет, судьи. Все они смешались с толпой в силу равенства. При каждой остановке делегаты сразу бросаются всем в глаза благодаря своим отличительным признакам. При последней остановке, на Марсовом поле, они одни вместе с членами Конвента всходят по ступеням, ведущим к алтарю отчизны; на самой верхней ступени рядом с председателем Конвента становится старейший из них. Размещенные таким образом семь тысяч делегатов, окружающие семьсот пятьдесят членов Конвента, образуют «истинную Святую Гору». На вершине эстрады председатель обращается к восьмидесяти семи старейшим и вручает им ковчег, в котором хранятся конституционный акт и результаты голосования. Они с своей стороны вручают ему свои пики, которые он собирает воедино, в знак народного единства и нераздельности. После этого со всех сторон поднимаются приветственные клики, пушки усиленно грохочут, «казалось, и небо, и земля празднуют величайшую эпоху человеческого рода».

Конечно делегаты вне себя от волнения, нервная система, напряженная до нельзя, слишком сильно вибрирует. Еще на площади Бастилии многие «охваченные пророческим духом» обещали конституции вечность. Они чувствуют, что «возрождаются с человеческим родом», они считают себя творцами нового мира, будущее в их руках, они считают себя богами, сошедшими на землю. В таком критическом положении рассудок их неустойчив, подобно испортившимся весам. Под напором фабрикантов энтузиазма их охватит внезапный поворот мыслей. Они считали конституцию панацеей, и они ее уберут как опасное лекарство в сундук, называемый ковчегом. Они только что возвестили свободу народа, и они же увековечат диктатуру Конвента.

 

 

VI

 

Маневры Горы. – Вечер 11 августа 1793 в якобинском клубе. – Заседание 12 августа в Конвенте. – Делегаты берут на себя инициативу террора. – Народ санкционирует диктатуру якобинцев.

Понятно, что поворот мыслей должен казаться непосредственным, и рука стоящих во главе правления не должна быть видна. По обыкновению узурпаторов Конвент будет симулировать осторожность и бескорыстие. Поэтому на следующий день, 11 августа [1793], тотчас же по открытии заседания он заявляет, что «миссия его окончена». По предложению Лакруа, единомышленника Дантона, он объявляет, что в самом непродолжительном времени будет произведена перепись населения и избирателей, для того, чтобы иметь возможность созвать как можно скорее первичные собрания; он с восторгом принимает делегатов, принесших конституционный ковчег; он, как один человек, встает перед этим святым ковчегом, он терпеливо выслушивает делегатов, которые обращаются к нему с призывом и с указаниями на его обязанности. «Помните, – говорит оратор делегатов, – что вы отвечаете за этот святой ковчег перед нацией, перед миром. Помните, что вы обязаны скорее умереть, чем допустить, чтобы его коснулась святотатственная рука»...

Но вечером в Якобинском клубе, Робеспьер, после длинной смутной речи об общественной опасности, о заговорщиках, об изменниках, вдруг произносит решающее слово: «я чуть было не позабыл о самом важном соображении... Предложение сделанное сегодня утром направлено только к тому, чтобы членов настоящего Конвента сменили агенты Питта и Кобурга». Это ужасные слова в устах человека принципов, и их тотчас же понимают все вожаки, крупные и незначительные, избранные тысяча пятьюстами якобинцев, наполняющих залу.

«Нет, нет!» – восклицает все собрание. Делегаты увлечены. – «Я требую, говорит один из них, чтобы Конвент не был распущен до конца войны». Вот оно наконец это пресловутое предложение, столь давно желанное и ожидаемое. Теперь клеветы жирондистов рассеются прахом, ведь доказано, что Конвент не имеет намерения вечно существовать, что он не честолюбив. Если он остается у власти, то только потому, что его удерживают, что народные делегаты принуждают его к этому.

Лучше того, они же укажут им, как им следует себя вести. На следующий же день, 12 августа, с рвением новообращенных они рассеиваются в зале заседаний в столь большом количестве, что Конвент не имея возможности обсуждать дела, собирается на левой стороне залы и предоставляет им всю правую сторону. Все горючие материалы, сконцентрировавшиеся в них уже в течение двух недель, воспламеняются. Они более горячи, чем самые необузданные якобинцы, они повторяют нелепости Розы Лакомб и клубов, они выходят за пределы программы, начертанной им Горой.

«Теперь не время обсуждать, – кричит один из ораторов, – нужно действовать. Народ должен восстать массами, он один может уничтожить своих врагов... Мы требуем, чтобы все подозрительные люди были арестованы, чтобы они были посланы к границам, и за ними последовала страшная масса санкюлотов. Там, в первых рядах, они будут биться за свободу, которую оскорбляют вот уже четыре года или же они будут уничтожены пушками тиранов... Их жены, дети, старики и немощные будут в качестве заложников охраняться женами и детьми санкюлотов».

Дантон

Дантон

 

Дантон пользуется моментом с своей обычной прозорливостью он находит слово определяющее положение: «Депутаты первичных собраний возбуждают среди нас инициативу Террора». Затем он нелепые предложения фанатиков сводит к практическим мерам: «Восстать массами, да, но в порядке», призвав сначала первый разряд, молодых людей от восемнадцати до двадцати пяти лет, арестовывать всех подозрительных, но не посылать их против неприятеля, «они были бы в наших войсках более опасны, чем полезны; заключим их в тюрьмы, они будут нашими заложниками». Наконец он придумывает занятие делегатам, которые теперь не нужны в Париже и могут пригодиться в провинции. «Сделаем из них представителей, как бы обязанных возбуждать граждан... Пусть им будет поручено сообща с добрыми гражданами и установленными властями, составлять описи хлебным запасам и оружию, набирать солдат и пусть Комитет Общественного Спасения направляет это великое движение... Они все дадут клятву, вернувшись к своему очагу побудить к этому своих сограждан». – Всеобщие рукоплескания, все делегаты кричат: «Мы клянемся!» Вся зала поднимается, все сидящие в трибунах машут шляпами, и дают ту же клятву.

Дело сделано: подобие народного пожелания как бы санкционировало политику, принцип и самое название террора. Что касается инструментов, посредством которых произведена эта операция, то они теперь пригодны только на то, чтобы их послать на места. Комиссары, требований и вмешательства которых могла бы еще опасаться Гора, высылаются в свои департаментские захолустья, там они станут её агентами и миссионерами. Не говорят уже больше о том, чтобы пустить в ход новую конституцию, она была только приманкой, обманом для того, чтобы половить рыбу в мутной воде: по окончании рыбной ловли ее положили на видном месте залы в маленьком ковчеге, рисунок которого был составлен Давидом. «Теперь, говорит Дантон, Конвент должен быть проникнут всем своим достоинством, так как теперь он облечен всей народной силой». – Другими словами коварство доканчивает то, что начато насилием, благодаря майским и июньским покушениям суверенное собрание перестало быть законным, июльскими же и августовскими маневрами оно вернуло себе внешность законности. Монтаньяры все еще ведут на цепочке Конвент. Для того чтобы извлекать из него пользу, они вернули ему его престиж.