Том 4

 

Книга первая

 

Революционное правительство

 

Глава I

 

(окончание)

 

 

Страх и отвращение остатка прежнего большинства сказывается в том факте, что в голосованиях принимает участие самое незначительное количество членов Конвента и это тем более многозначительно, что дело идет о назначении диктаторов. Члены Комитета общественного спасения, избранного 10 июля, получают только от 100 до 192 голосов, члены Комитета общей безопасности, избранного 16 июня, от 22 до 113 голосов, члены того же Комитета переизбранного 11 сентября – только от 52 до 108 голосов судьи революционного трибунала, пополненного 3 августа – от 47 до 65 голосов. Мейльан говорит по поводу первого учреждения революционного правительства, 28 августа, по предложению Базира: «Декрет этот постановлен 60 или 80 депутатами, предыдущий декрет был вынесен большинством 13 против 10... В течение двух месяцев на самом многолюдном заседании не было более 100 активных депутатов. Монтаньяры объезжали департаменты, чтобы обмануть или запугать народ, остальные, лишившись всякой энергии, не являлись на заседания, или же, если и являлись, воздерживались от участия в прениях и голосованиях».

 

 

XI

 

Учреждение революционного правительства. – Его принцип, его цели, его способы действия, его орудия, его механизм. – Комитет общественного спасения. – Подчинение Конвента и министерства. – Функции Комитета общественного спасения и Революционного трибунала. – Административная централизация. – Представители с полномочиями, национальные агенты и революционные комитеты. – Закон об оскорблении величества. – Восстановление прежних монархических учреждений.

Уже 24 августа, по предложению Базира, Конвент декретировал, «что Франция будет находиться в состоянии революции, до тех пор, пока независимость её не будет признана».

Смысл и мотивы этой декларации ясно указаны в речи Базира: «Со времени принятия конституции фельянтизм поднял голову, возникла борьба между энергичными патриотами и умеренными. К концу существования учредительного собрания, фельяны завладели словами закон, общественный порядок, мир, безопасность, чтобы обуздать рвение друзей свободы, те же приемы употребляются и теперь. Вы должны разломать оружие в руках ваших врагов, которым они пользуются против вас. Простое выполнение конституционных законов, пригодное для мирного времени, было бы неуместно при существовании заговоров, окружающих нас в настоящее время».

Это означает, что период лицемерных фраз кончился, что конституция является только ярмарочной вывеской, что шарлатаны, парадировавшие ею, в ней больше не нуждаются, что свободы частные и общественные, местные и парламентские, уничтожены, что настоящее правительство есть правительство произвола и абсолютизма, что отныне ни одно учреждение, ни один закон, принцип, догмат, не гарантирует от его посягательств ни права отдельной личности, ни права народа, что имущество и жизнь всех граждан находятся в полной его власти и что прав человека более не существует.

Шесть недель спустя, когда послушание Конвента обеспечено, благодаря проскрипции шестидесяти семи и аресту семидесяти трех; все это нагло и официально объявляется с трибуны.

«При обстоятельствах, в которых теперь находится республика, – говорит Сен‑Жюст, – конституция не может быть введена; она будет гарантировать посягательства на свободу, потому что она лишена необходимой мощи для их подавления».

Теперь уже вовсе не необходимо управлять «согласно естественным принципам мира и справедливости. Эти принципы хороши для друзей свободы», но между патриотами и недоброжелателями они не могут быть в обращении. Эти последние вне закона, они исключены из общественного договора, они – восставшие рабы, их должно наказывать. К их числу принадлежат и «безразличные».

«Вы обязаны наказывать всякого, кто ведет себя в республике пассивно и ничего не делает в её пользу», так как его инертность – измена и благодаря этому он должен быть причислен к врагам республики. «Между народом и его врагами нет ничего общего кроме меча, нужно заносить меч над теми, которыми нельзя управлять справедливостью», необходимо «подавить» монархическое или нейтральное большинство; «республика будет прочно основана» только в тот день, когда санкюлоты, единственные представители нации, единственные граждане, будут управлять, основываясь на праве сильного.

Сен-Жюст

Сен-Жюст. Бюст работы Давида д'Анже, 1848

 

Режим, устанавливаемый проектом Сен-Жюста, есть режим, при посредстве которого водворяется олигархия завоевателей и обеспечивает себе существование среди покоренной нации. Этим режимом в Греции 10,000 спартиатов, после дорийского нашествия, подчинили себе 300,000 илотов и периэков. Этим режимом, в Англии 60,000 норманнов, после битвы при Гастингсе, подчинили себе два миллиона саксонцев. Этим режимом в Ирландии, после Бейнской битвы, 200.000 англичан‑протестантов обуздали миллион ирландцев‑католиков. Подобным же режимом 300.000 французских якобинцев сумеют подчинить себе шесть или семь миллионов жирондистов, фельянов, роялистов или безразличных.

Он очень прост и заключается в том, чтобы держать подвластное население в крайней слабости и в крайнем страхе. С этой целью его обезоруживают, его держат под надзором, ему запрещают всякие действия сообща, ему показывают всегда готовый к нанесению ударов меч и всегда открытые тюрьмы, его разоряют и его губят.

Малле дю Пан говорит: «В настоящий момент весь народ обезоружен. Не остается ни одного ружья, ни в городах, ни в деревнях. Если что и доказывает сверхъестественное могущество вожаков Конвента, так это то, что в один момент, одним усилием воли и притом без всяких жалоб и протестов, от Перпиньяна до Лилля вся нация лишена каких бы то ни было средств для защиты от угнетения и притом с гораздо большей легкостью, чем в 1789 году она вооружилась против королевской власти». Другой писатель говорит: «Национальная гвардия как постоянная армия была в большей части, уничтожена летом 1793 года и солдаты были постепенно обезоружены. Караулы занимала везде по‑прежнему, но граждане, за очень немногими исключениями, были вооружены только пиками, и к тому же им не разрешалось брать эти пики домой. Каждый из них после ухода с караула возвращал свое оружие, с большей точностью, чем если бы он был обязан это сделать на основании статьи капитуляции, заключенной с победоносным врагом».

В течение шести месяцев декретированы и практикуются все эти строгости, обезоружение подозрительных, обложение богатых, коммерсантов, реквизиции у домовладельцев, массовые аресты, суды на скорую руку, произвольные смертные приговоры, смертные казни на народе и притом без конца. В течение шести месяцев сфабрикованы и действуют все орудия смертной казни: Комитет общественного спасения, Комитет общей безопасности, полевые проконсулы с неограниченными полномочиями, местные комитеты, имеющие право облагать штрафами и заключать в тюрьмы, кого им будет угодно, революционная армия, революционный суд. Но за отсутствием внутренней согласованности и центрального импульса, машина функционирует не вполне исправно, и ход её не отличается ни правильностью, ни силой.

«Вы слишком далеко стоите от всех покушений, – говорит Сен-Жюст, – нужно чтобы меч правосудья обрушивался везде с быстротой, и чтобы вы были везде, для того, чтобы вовремя остановить преступление. Министры сознаются, что они сталкиваются с инертностью и беспечностью, как только имеют дело со своими подчиненными, иерархически более отдаленными».

«У всех правительственных агентов, – добавляет Бийо‑Варенн, – одинаковая апатия... Второстепенные власти, являющиеся пунктами опоры революции, только ставят ей препоны», декреты, передаваемые по административной цепи, доходят слишком поздно и применяются с вялостью. Вам недостает той принудительной силы, которая составляет принцип существования, движения и исполнения. Всякое сильное правительство должно иметь центр воли и прикрепленные к нему рычаги... Нужно, чтобы все эманации общественной силы были почерпнуты исключительно в первоисточнике».

«При обыкновенном правительстве, – говорит, наконец, Кутон, – народу принадлежит право выбирать, вы не можете отнять у него это право. При чрезвычайном правительстве, из центра должны исходить все импульсы, из Конвента должны исходить все выборы... Вы окажете вред народу, предоставив ему право избирать должностных лиц, потому что вы этим заставите его избрать людей, которые впоследствии ему изменят». Поэтому конституционные принципы 1789 года уступают место противоположным принципам; вместо того, чтобы подчинить правительство народу, подчиняют народ правительству. Под революционными названиями восстановлена иерархия прежнего режима, и отныне власть, гораздо более мощная, чем власть прежнего режима передается уже не снизу вверх, а наоборот сверху вниз.

Кутон

Жорж Кутон

 

Над всем стоит Комитет из двенадцати членов, подобно прежнему королевскому совету и царствует коллективно. Номинально власть поровну разделена между всеми двенадцатью, фактически она сосредоточивается всего в нескольких руках. Некоторые члены занимают второстепенное положение, как например, Баррер, играющий всегда роль оратора или редактора, официального секретаря, или истолкователя, другие, специалисты как Жанбон Сент‑Андре, Ленде, в особенности Приер де ла Кот и Карно, замыкаются каждый в своей специальной области, морской, военной, продовольственной, в обмен чего они дают свои подписи политическим вожакам. А те, так называемые «государственные люди», Робеспьер, Кутон, Сен-Жюст, Бийо‑Варенн, Колло д'Эрбуа, являются истинными суверенами и дают общее направление.

В сущности, мандаты их должны быть возобновлены каждый месяц, но можно быть уверенным заранее, что, в случае голосования, другого результата и быть не может: при положении, в котором находится Конвент, голосование представляет из себя пустую формальность. Более покорный, чем парламент Людовика XIV, он без прений принимает декреты, докладываемые ему Комитетом Общественного Спасения. Он является простой канцелярией, даже менее того, так как он отказался от права самому образовывать свои собственные внутренние комитеты, он предоставляет заботу об этом Комитету Общественного Спасения и целиком принимает представляемый им лист с именами кандидатов в члены этих комитетов. Конечно он помещает туда только своих единомышленников или свои креатуры, и таким образом ему принадлежит законодательная и парламентская власть.

Что касается исполнительной и административной власти, то министры стали его приказчиками: «они являются ежедневно, в указанные часы, получать от него постановления и приказания», они подносят ему на рассмотрение «мотивированный список всех агентов», посылаемых ими в департаменты и заграницу, они обращаются к нему за малейшими пустяками. Это писцы, простые машины или манекены, столь ничтожные, что в конце концов их лишать даже звания министров и что для занятия должности «комиссара по внешним сношениям» не найдут никого лучшего, чем бывшего школьного учителя, неспособного клубиста, биллиардного игрока и трактирного завсегдатая, еле могущего читать бумаги, которые ему приносят для подписи в кафе, где он проводит все свое время. Таким образом представителей исполнительной и административной власти комитет превратил в покорных слуг, а законодателей обратил в аудиторию клакеров.

У него две руки для того, чтобы удержать их в повиновении. Одна – правая, хватающая людей нежданно‑негаданно за горло – это Комитет общей безопасности, состоящий из крайних монтаньяров, Паниса, Леба, Жеффруа, Амара, Давида, Вадье, Лебона, Руля, Лавиконтери, предложенных, то есть назначенных им самим, из его доверенных, его подчиненных. Они его полицейские надзиратели и являются раз в неделю заниматься с ним, подобно тому, как прежде Сартины, Лелуары являлись с докладами к генеральному контролеру. Неожиданно схваченный человек, которого сочли подозрительным, кто бы он ни был, депутат, министр, генерал, на следующее утро просыпается в камере одной из десяти новых бастилий.

Там, другая рука схватывает его за горло – это революционный трибунал, суд чрезвычайный, аналогичный чрезвычайным комиссиям прежнего режима, но гораздо более страшный. При содействии своих полицейских Комитет Общественного Спасения сам выбрал шестнадцать судей, шестьдесят присяжных и он выбрал их среди самых подлых, самых грубых, или самых ярых фанатиков. Это – Фукье‑Тенвиль, Герман, Дюма, Пайан, Флерио‑Леско, за ними священники‑отступники, дворяне‑ренегаты, артисты‑неудачники, бездарные живописцы, ремесленники, едва умеющие писать, столяры, сапожники, плотники, портные, парикмахеры, бывшие лакеи, идиоты, вроде Ганнея, глухие, вроде Леруа. Их имена и звания ясно указывают, кто они такие. Это патентованные убийцы и притом наемные. Даже сами присяжные получали по восемнадцати франков в месяц, для того чтобы они относились к своему делу с большею любовью. А дело это состоит в том, чтобы осуждать без доказательств, без судебного разбирательства, почти без допроса, наспех, целыми массами, всех, кого только предает им Комитет Общественного Спасения, даже самых заведомых Монтаньяров, в чем скоро убедится Дантон, сам создатель этого суда. Благодаря двум этим правительственным приспособлениям Комитет Общественного Спасения держит занесенный нож над головами всех граждан, и все головы из страха смерти преклоняются, как в провинции, так и в Париже.

Как в провинции, так и в Париже благодаря искалечению местной иерархии и установлению новых властей его всемогущая воля проявлялась всюду и везде. Прямо, или косвенно «во всем, что касается правительственных и общественных мероприятий, личностей и полиции общей и внутренней, все установленные власти и все должностные лица находятся под его надзором». Чтобы заранее уничтожить всякое стремление к административной инертности, он лишил департаментскую администрацию слишком могущественной, пользовавшейся слишком большим уважением, «слишком склонной с федерализму», её значения в департаменте и её «политического влияния», он свел её функции к распределению податей, к наблюдению за дорогами и каналами, он ее фильтрует, он таким же образом фильтрует окружную администрацию и муниципальные учреждения. Чтобы заранее уничтожить всякую возможность народного сопротивления он ограничил заседания секций двумя в неделю, он ввел туда путем установления ежедневной платы по сорок су на человека, большинство санкюлотов, и он заставил отложить «впредь до особого распоряжения» муниципальные выборы. Затем, чтобы иметь возможность распоряжаться на местах, он назначает своих приверженцев, сначала комиссаров и уполномоченных депутатов, как бы временных начальников провинции, которых он посылает во все департаменты с неограниченными полномочиями, затем национальных агентов, нечто вроде постоянных субделегатов, которыми в каждом округе или муниципалитете он заменяет прокуроров‑синдиков.

Прибавьте к этой армии чиновников в каждом городе, местечке или крупном селе революционный комитет, члены которого получают от трех до пяти франков ежедневно, на обязанности которого лежит осуществлять его постановления и отдавать ему отчет. Никогда еще сверху на народ не накидывалась более плотной и крепкой сети, для того чтобы охватить и не выпустить из неё двадцати шести миллионное население Франции.

Такова фактическая конституция, которою якобинцы заменяют свою показную конституцию. В арсенале монархии, которую они уничтожили, они отыскали самые деспотические учреждения, централизацию власти, королевский совет, полицейских начальников, исключительные суды, временных начальников провинций и субделегатов; они откопали древний римский закон об оскорблении величества и снова отполировали древние мечи, притупившиеся благодаря цивилизации, для того чтобы иметь возможность подносить их к горлу каждого. Они действуют ими со всего размаху, не обращая никакого внимания ни на свободы, ни на имущество, ни на жизнь, ни на совесть граждан. Это называется «революционным правительством». Судя по его официальной декларации, оно должно просуществовать до водворения мира; истинные же якобинцы убеждены, что оно должно существовать до тех пор, пока все французы не возродятся согласно якобинской формуле.