Том 4. Революционное правительство

 

Книга вторая. Якобинская программа

 

Глава I

 

(начало)

 

 

I

 

Программа якобинской партии. – Абстрактный принцип и самопроизвольное развитие теории.

Нет ничего более опасного существования общей идеи в узких и пустых умах. Так как они пусты, то она не находит никакого знания, которое могло бы ей явиться помехой, так как они узки, то она скоро наполняет собой весь ум. С этого момента люди такого ума более не принадлежат себе, она всецело овладевает ими, так что люди эти становятся подобны одержимым, в подлинном смысле этого слова. Что-то существующее вне их, чудовищный паразит, странная и несоразмерная мысль живет в них, развивается, порождает проявления зловредной воли. Они не предвидели, что у них явятся эти волевые желания, они не знали, что заключает в себе его принцип, какие губительные и ядовитые последствия произойдут от этого. А эти последствия неизбежно наступают, одно за другим, под давлением обстоятельств, сначала анархические, а затем и деспотические. Достигнув власти, якобинец вносит и с собой свою idée fixe.

 

 

II

 

Представление об обществе. – Общественный договор. – Полное поглощение личности обществом. – Государство – собственник всех предметов. – Конфискации и секвестрации. – Государство – собственник личности. – Реквизиция людей для военной службы. – Реквизиция для гражданской службы. – Государство филантроп, педагог, теолог, моралист, цензор, руководитель идей и интимных чувств.

Последуем за внутренним развитием и обратимся вместе с якобинцем к принципам, к первоначальному договору, к учреждению общества. Существует только одно надлежаще поставленное общество, это общество, основанное на «общественном договоре», и все пункты этого договора сводятся к одному: и к полному отчуждению каждого индивидуума со всеми его правами обществу, каждый отдает себя всецело, каков он есть в настоящее время, со всеми своими силами, частью которых является и имущество, которым он владеет. Недопустимы никакие исключения или ограничения. Ему собственно не принадлежит ничего из того, чем он был или что имел раньше. То, чем он отныне является или что у него есть, предоставлено ему по полномочию. Его собственность и его личность являются отныне частью государственной собственности, если он и владеет ими, то только из вторых рук, если он пользуется ими, то только потому, что ему это разрешается. Он просто хранитель, управитель ими и ничего более. Другими словами, он по отношению к ним только управляющий, то есть чиновник, подобно другим чиновникам. Он может быть всегда смещен государством, которое его назначило на это место.

«Подобно тому, как природа дает каждому человеку право неограниченного распоряжения всеми его членами, так и общественный договор предоставляет общественному телу абсолютную власть над его членами». Всемогущий суверен, всемирный собственник – государство – своими неограниченными правами над лицами и предметами пользуется, как ему заблагорассудится, а поэтому мы, его представители, накладываем руку на вещи и на лица. Они принадлежат нам, так как принадлежат государству.

Мы конфисковали духовные имения, приблизительно 4 миллиарда, мы конфискуем имущество эмигрантов, ценою приблизительно в 3 миллиарда, мы конфискуем имущество гильотинированных и сосланных, его там на несколько сотен миллионов. Сосчитать можно будет впоследствии, ведь список не заканчивается, и новые имена вносятся в него каждый день. Мы секвеструем имущество лиц подозрительных, благодаря чему мы им пользуемся, а это опять-таки дает нам несколько сотен миллионов. После войны и изгнания подозрительных мы сделаемся и собственниками, это доставит нам капитал в несколько миллиардов.

А тем временем мы конфискуем имущество больниц и других благотворительных учреждений, приблизительно 800 миллионов, мы возьмем имущества фабрик, учреждений, воспитательных заведений, литературных и научных обществ: опять целая куча миллионов. Мы возьмем обратно имения, заложенные или отчужденные государством три столетия и более тому назад! Их наберется миллиарда на два. Мы уже по наследству получили прежние земли короны и имущество более недавнего происхождения по цивильному листу. Таким образом, более трех пятых французской территории попадает в наши руки, и эти три пятые представляют гораздо большую ценность, чем остальные две пятые, так как они обнимают почти все крупные и прекрасные постройки, замки, аббатства, дворцы, гостиницы, особняки и почти всю роскошную обстановку, королевскую, епископскую, дворянскую и буржуазную, дорогую мебель, посуду, библиотеки, картины, художественные предметы, собиравшиеся в течение веков.

Прибавьте к этому захват наличной звонкой монеты и всех серебряных и золотых слитков. В течение одних только ноября и декабря 1793 года, мы таким путем прячем в наши сундуки триста или четыреста миллионов, не ассигнациями, а звонкой монетой. Так, по предложению народного общества в Тулузе, департамент Верховьев Гаронны отдал приказание всем владельцам золотых и серебряных вещей предъявить их в окружные кассы для обмена на ассигнации. «Благодаря этому постановлению, – говорит Камбон в своем докладе, – в кассы Тулузы до сих пор набралось около 1.500.000 или 1.000.000 фунтов серебряных и золотых вещей». Так же дело обстояло в Монтобане и других городах. «Многие из наших коллег, – говорит Камбон, – даже постановили предавать смертной казни всех, которые не представят к известному сроку своих золотых или серебряных вещей». Одним словом, какова бы ни была форма постоянного капитала мы отберем все, что будем в состоянии отобрать, вероятно, более трех четвертей его.

Остается часть нефиксированная и обесценивающаяся от употребления, то есть предметы потребления, земные плоды, всякого рода припасы, все произведения искусства и человеческого труда, способствующие поддержанию жизни. «Благодаря праву преимущественного приобретения и реквизиции республика мгновенно становится собственником всего, что торговля, промышленность и земледелие создало и произвело на территории Франции». Все продукты и товары принадлежат нам, прежде чем принадлежат их фактическому владельцу, мы отбираем у него все, что нам угодно, мы расплачиваемся с ним ничего не стоящей бумагой, часто мы ему совершенно ничего не платим. Для большего удобства мы непосредственно захватываем предметы в том месте, где они находятся, хлеб и кормовую траву у земледельца, скот у скотовода, вино у виноградаря, кожи у кожевника, шкуру у мясника, мыла, сало, сахар, водку, полотно, материи и остальное у фабриканта, владельца склада и торговца.

Мы останавливаем на улицах экипажи и лошадей, мы являемся к содержателю почтовых станций и транспортных предприятий и очищаем его конюшни. Мы уносим кухонную медную посуду, чтобы достать медь, мы выгоняем людей из их квартир, для того чтобы достать кровати. Мы снимаем у них с плеч плащи и рубашки, мы в один день снимаем сапоги с десяти тысяч жителей одного города. Так, постановление депутата Боман гласит: «Все синие и зеленые плащи отныне подлежат реквизиции как в департаменте Верховьев Гаронны, так в департаментах Ланга, Гарса и других. В течение двадцати четырех часов всякий гражданин, владеющий синими или голубыми плащами, обязан сдать их муниципалитету той местности, где он находится». В противном случае он будет считаться «подозрительным» и с ним поступят как с таковым. «В случае государственной необходимости, – говорит депутат Изоре, – все принадлежит народу и ничего отдельным личностям». В силу того же права мы располагаем людьми как предметами. Мы объявляем созыв поголовного ополчения и, что является самым странным, осуществляем его на многих пунктах территории и в течение первых месяцев. В Вандее и в департаментах северных и восточных мы набираем все мужское и годное для военной службы население, всех мужчин до пятидесятилетнего возраста и целыми толпами направляем их на врага. Затем мы берем в солдаты целое поколение, всех молодых людей от восемнадцати до двадцати пяти лет, дочти миллион жителей. Десятилетнее тюремное заключение грозит всякому уклонившемуся от призыва, он считается дезертиром, имущество его конфискуется, родственники его наказываются вместе с ним, впоследствии он будет приравниваться к эмигрантам, приговариваться к смерти, его отец, мать, родственники по восходящей линии будут находиться под подозрением, а поэтому значит будут заключаться в тюрьму и имущество их будет подлежать конфискации.

Чтобы вооружить, одеть, обуть, экипировать наших рекрутов, нам нужны рабочие, поэтому мы созываем в главные города округов и департаментов оружейников, кузнецов, слесарей, всех портных, всех сапожников данного округа, мастеров, подмастерьев и учеников, мы заключаем в тюрьму неявившихся, а явившихся мы партиями размещаем в общественных зданиях и распределяем между ними работу. Им запрещается работать что-либо на частных лиц, отныне сапожники во Франции будут работать только для нас и каждый из них, под угрозой штрафа, должен будет доставлять нам столько-то пар сапог в декаду.

Но гражданское управление немаловажнее военного, так же необходимо обеспечить продовольствием народ, как и защищать его. Вот почему мы подвергаем «реквизиции всех тех, которые содействуют выработке, транспорту и сбыту продуктов и товаров первой необходимости», а именно топлива и съестных припасов, дровосеков, возчиков, сплавщиков леса, мельников, жнецов, молотильщиков, вязчиков, косарей, пахарей и всякого рода «сельских учителей». Они наши рабочие, мы заставляем их передвигаться и работать под угрозой тюремного заключения и штрафа. Нет более лентяев, в особенности когда дело идет о жатве, мы выводим на поля целое население коммуны или кантона, включая «праздных мужчин и женщин», волею-неволею они будут собирать хлеб на наших глазах, со своих и с чужих полей и будут без разбора складывать снопы в общественные амбары.

Но ведь все связано и держится одной работой, начиная от первоначального и кончая финальным созданием, начиная от крупного предпринимателя и кончая незначительным мелочным торговцем. Когда наложили руку на первое звено цепи, остается только наложить ее и на последнее. И в этом случае опять-таки оказывается пригодной реквизиция, мы применяем ее ко всякому труду. Каждый обязан продолжать трудиться, фабрикант фабриковать, купец торговать, даже себе в убыток, так как, если он терпит убыток, в прибылях остается публика, и добрый гражданин должен предпочитать общественную выгоду своей частной прибыли.

Ведь какое бы у него ни было занятие, он служащий государства, а оно может не только предписывать ему род занятий, но и выбирать таковой для него, оно не обязано советоваться с ним по этому вопросу, а он не вправе отказываться. Вот почему мы назначаем на места людей или удерживаем их, даже вопреки их желанию. Как они ни отказываются и ни уклоняются, они останутся или станут генералами, судьями, мэрами, национальными агентами, муниципальными советниками, благотворительными или административными комиссарами. Тем хуже для них, если место обременительно или опасно, если у них нет необходимого свободного времени, если они не чувствуют в себе надлежащих способностей, если чин или место кажется им преддверием к тюрьме или гильотине. Когда они заявят, что данное место для них обуза, барщина, мы ответим, что они обязаны отбывать барщину в пользу государства.

Таковы отныне условия существования всех французов и всех француженок. Мы заставляем матерей водить своих дочерей на заседания народных обществ. Мы заставляем женщин парадировать и дефилировать группами на республиканских празднествах, мы выбираем самых красивых из них, для того чтобы одеть их древними богинями и возить их всенародно на колеснице, мы иногда указываем на богатых женщин, чтобы женить на них патриотов. Нет оснований, чтобы брак, самое важное из служений, не подлежал, подобно другим, реквизиции.

Сен-Жюст

Сен-Жюст. Бюст работы Давида д'Анже, 1848

 

Поэтому мы вторгаемся в семьи, отбираем ребенка, даем ему гражданское воспитание. Мы педагоги, филантропы, теологи, моралисты. Мы силою навязываем нашу религию и наш культ, нашу мораль и наши нравы. Мы регламентируем частную жизнь и совесть человека, мы распоряжаемся его мыслями, мы исследуем и наказываем его тайные наклонности, мы облагаем штрафом, заключаем в тюрьму и гильотинируем не только наших недоброжелателей, но и «безразличных умеренных и эгоистов». Так Сен-Жюст говорил: «Вы должны наказывать каждого, кто в Республике пассивен и ничего не делает для неё». Мы диктуем каждой отдельной личности, кроме видимых его действий, еще и мысли и интимные чувства, мы предписываем ей как верования, так и наклонности и мы пересоздаем, согласно предвзятому плану, его ум, его совесть и его сердце.

 

 

III

 

Цель государства – возрождение человека. – Две части этой задачи. – Возрождение естественного человека. – Образование общественного человека. – Величие этой задачи. – Для выполнения её употребление силы является правом и обязанностью.

В этой операции нет ничего произвольного, так как идеальный образец начертан заранее. Если государство всемогуще, то оно может «возродить людей» и теория, предоставляющая ему его права, назначает ему и объект.

В чем заключается это возрождение человека? Взгляните на какое-нибудь домашнее животное, на собаку или на лошадь. Его бьют, плохо кормят и на тысячу изнуренных и эксплуатируемых животных приходится разве только одно, которое чувствует себя вольно и умрет от ожирения. У всех, у жирных или у худых, душа еще более испорчена, чем тело. Суеверное почтение заставляет их сгибаться под тяжестью бремени или же заставляет их ползать перед господами. Если они, подлые, ленивые, обжорливые, обессиленные, приобрели жалкие таланты рабства, то приобрели и немощи, потребности и пороки. Кора глупых привычек и развращенных наклонностей, что-то искусственное и наносное покрыло их первоначальную натуру.

А с другой стороны, лучшая часть их первоначального существа не могла развиться. Разъединенные между собою они не восприняли чувства общности, они не умеют, подобно своим братьям саванн, помогать друг другу и подчинять интересы отдельного существа интересам стадным. Каждый из них тянет в свою сторону, никто не заботится об остальных, все – эгоисты, социальные инстинкты заглушены.

Таков современный человек, это искаженное существо, которое нужно воссоздать, недоконченное создание, которое нужно вполне завершить. Таким образом, нам предстоит двойная задача: нам нужно разрушить, нам нужно создать, мы сначала обнажим естественного человека, чтобы затем создать человека социального.

Замысел этот грандиозен и мы чувствуем его грандиозность.

«Нужно, – говорит Бийо-Варенн, – в некотором роде воссоздать народ, который хотят вернуть к свободе, так как нужно уничтожить старинные предрассудки, изменить старинные привычки, усовершенствовать развращенные наклонности, ограничить излишние потребности, искоренить вкоренившиеся пороки». Но замысел этот грандиозен, так как дело идет о том, «чтобы выполнить требования природы, осуществить судьбы человечества, сдержать обещания философии».

Бийо-Варенн

Жак Николя Бийо-Варенн

 

«Мы хотим, – говорит Робеспьер, – заменить эгоизм нравственностью, честь честностью, обычаи принципами, приличия обязанностями, тиранию моды царством разума, презрение к несчастью презрением к пороку, дерзость грубостью, тщеславие величием души, любовь к деньгам любовью к славе, вежливых людей честными людьми, интриги заслугами, благородство ума гениальностью, пресыщенность сладострастием, прелестью счастья, мелочность великих людей величием, легкомысленный и несчастный народ народом великодушным, мощным, счастливым, то есть все пороки и все отрицательные стороны монархии всеми добродетелями и всеми чудесами республики».

Мы это сделаем, сделаем все это во что бы то ни стало. Современное поколение не имеет значения, мы работаем для будущих поколений. «Человек, принужденный изолироваться от мира и самого себя, бросает свой якорь в будущее и прижимает к своему сердцу невинное потомство настоящих бедствий». Он приносит в жертву своему делу свою жизнь и жизнь ближнего. «В тот день, когда я получу убеждение, – пишет Сен-Жюст, – что невозможно дать французскому народу нравы мягкие, энергичные, чувствительные, безжалостные к тирании и несправедливости, я себя заколю». «Что я сделал на Юге, – говорит Бодо, – я сделаю на Севере, я их сделаю патриотами; или они умрут, или я умру». «Мы сделаем из Франции кладбище, – говорит Каррье, – но возродим ее согласно нашему желанию».

Тщетно люди слепые или с извращенными сердцами пытались бы протестовать, потому что они слепы, и чувства у них извращенные. Тщетно отдельная личность пыталась бы указывать на индивидуальные права, их у неё больше нет. Общественным договором, являющимся обязательным и единственно действительным, он отказался от всего своего существа. Так как он не оставил себе ничего, «он не имеет права требовать себе что-либо». Без сомнения некоторые будут еще восставать, потому что наносная привычка заглушает еще оригинальный инстинкт. Если отпустить на волю лошадь, вертящую мельничный жернов, она станет крутиться по-прежнему, если отпустить на волю привязанную на веревке собаку фокусника, она будет снова становиться на задние лапы. Для того, чтобы привести их в естественное положение, нужно будет основательно встряхнуть их. Точно так же нужно будет встряхнуть и человека, чтобы привести его в нормальное состояние. Но в этом отношении мы его не принижаем, а возвеличиваем; по выражению Руссо, «мы заставляем его быть свободным», мы оказываем ему величайшее благодеяние, которое вообще можно оказать человеческому созданию, мы возвращаем его природе и ведем его к справедливости. Вот почему, если он теперь, будучи предупрежден, будет упорствовать в своем сопротивлении, он становится преступником, достойным всякого наказания (Декрет 20 апреля 1794 года. – «Конвент объявляет, что, опираясь на добродетели французского народа, он даст победу демократической республике и накажет без всякого сострадания его врагов»), так как он является мятежником и клятвопреступником, врагом человечества и изменником общественному договору.

Так Жанбон Сент-Андре говорит 25 сентября 1793 года в Конвенте: «Говорят, что наша власть неограниченна, нас обвиняют в том, что мы деспоты. Деспоты! Мы! Да, действительно, если свобода будет торжествовать благодаря этому деспотизму, то он является политическим возбуждением». Робеспьер говорит в своем докладе: «Говорили, что террор – пружина деспотического правления. Но разве ваше правление деспотическое? Да, подобно тому, как меч, сияющий в руках героев свободы, походит на меч, которым вооружены сателлиты тираний... Правительство Революции – деспотизм свободы против тираний»...