Том 5. Новый порядок

Книга первая. Наполеон Бонапарт

Глава II

(окончание)

V

Его тон и обращение с коронованными особами. – Политика Наполеона. – Его цель и средства. – Каким образом, возмутив государей, он возмущает народы. – Конечное суждение Европы по отношению к нему.

Такие порывы не могут быть терпимы ни в каком обществе, в особенности среди независимых и хорошо вооруженных личностей, совокупность которых составляет нацию или государство; вот почему они воспрещаются как в политике, так и в дипломатии и всякий глава либо представитель нации обыкновенно тщательно из принципа воздерживается от них, в особенности по отношению подобных себе, он обязан обращаться с ними как с равными, беречь их самолюбие, следовательно не должен поддаваться минутному раздражению, и личным страстям, словом должен всегда владеть собою и строго обдумывать свои слова: оттого таков тон манифестов, протоколов, декретов и других государственных актов; поэтому же так холоден, бесцветен и вял официальный канцелярский стиль деловых бумаг, изобилующих нарочно смягченными и приглаженными выражениями, длинными запутанными фразами, словно сотканными по одному шаблону, изображающими из себя нечто вроде мягкого пуха либо интернационального тампона, помещаемого между противниками для смягчения толчка. И так между государствами достаточно взаимных недоразумений, слишком много неизбежных и тягостных столкновений, слишком много поводов к конфликтам. А последствия конфликтов слишком серьезны, поэтому не следует к ударам наносимым интересам присоединять ударов самолюбию и воображению, в особенности не надо наносить их неосновательно, ибо они сегодня увеличат силу сопротивления противника, а завтра навлекут возмездие с его стороны.

Но совсем наоборот у Наполеона: даже во время мирных переговоров его осанка сохраняет вызывающий и воинственный вид, добровольно ила невольно он поднимает руку, чувствуется что вот-вот он ударит, а покамест он наносит оскорбление. В своей переписке с владетельными особами, в своих официальных приказах, в своих беседах с посланниками включительно до публичных приемов он держит себя вызывающе, угрожает, выражает недоверие, третирует свысока своего противника, а порою даже оскорбляет и бросает в лицо самые обидные обвинения; он раскрывает тайны его частной жизни, его кабинета, его алькова; он клевещет на его министров, его двор и его жену, он нарочно старается нанести удар в самое чувствительное место и сообщает ему, что он жертва обмана, супруг неверной жены, соумышленник убийцы; он принимает по отношение его тон судьи судящего преступника, или тон начальника распекающего своего подчиненного или в лучшем случае тон учителя поучающего своего ученика; с улыбкой сожаления он ему раскрывает его ошибки, его слабые стороны, его бездарность и вперед указывает ему его несомненное поражение, его грядущее унижение.

Принимая в Вильно уполномоченного императора Александра, Наполеон ему сказал: «Россия не хочет этой войны, все европейские державы не одобряют ее, даже Англия не сочувствует ей, ибо она предвещает несчастья для России, а может быть и венец всех бедствий... я знаю так же хорошо, как и вы, а может быть даже лучше чем вы, сколько у вас войска. У вас сто двадцать тысяч человек пехоты и 60–70 тысяч кавалерии, а у меня втрое больше, как, тех, так и других... Император Александр окружен плохими советниками, как не стыдно ему приближать к себе таких лиц, как, например: Армфельд, ведь это известный интриган, человек беспринципный, злодей и грязный развратник, он прославился своими злодеяниями и всей душой ненавидит Россию, или же Штейн, который был изгнан из своего отечества как негодяй, человек неблагонамеренный, голова которого оценена, Наконец Беннигсен, человек якобы обладающий военными талантами, которых, положим, я в нем не заметил, но руки которого обагрены в крови?.. Пускай бы он окружил себя русскими, я не сказал бы ни слова... Неужто у вас не нашлось бы достаточно русских дворян, которые несомненно были бы ему больше преданы, чем эти наемщики? Неужто он воображает, что они очарованы его личностью? Пускай бы он поручил Армфельду управление Финляндией, я не сказал бы ни слова, но приблизить его к своей особе, какая мерзость!.. Какие блестящие перспективы раскрывались перед Императором Александром в Тильзите, а в особенности в Эрфурте... Он испортил одно из самых блестящих в России царствований... Как можно вращаться в обществе каких-то Армфельдов, Штейнов, Винценгероде!.. Передайте Императору Александру, что так он окружает себя моими личными врагами, то я на это смотрю, как на желание нанести мне личное оскорбление и в ответ на это постараюсь тоже нанести ему личное оскорбление: я прогоню из Германии всю его Баденскую, Вюртембергскую и Веймарскую родню, пусть он заготовит для них убежище в России».

Обратите внимание, что Наполеон подразумевает под личным оскорблением, за что он собирается отплатить самыми жестокими репрессиями, как далеко простирается его бесцеремонность, как он насильно и беззастенчиво врывается в кабинеты повелителей других держав, чтобы изгнать их советчиков и управлять их советом: так поступает римский сенат с каким-либо Антиохом или же английский резидент с царьком Лахора. У себя, точно также как и у других, он привык действовать самовластно. «Стремление к всемирному господству вытекает из сущности его характера, его можно несколько урегулировать, смягчить, но невозможно заглушить».

Оно прорывается наружу еще во время консульства; вот почему Амьенский мир так скоро был нарушен; не столько ход дипломатических переговоров и понесенные потери, сколько его властолюбивый характер и непомерные требования способствовали разрыву, его откровенные планы и намерение воспользоваться своей силой были истинными причинами, вызвавшими конфликт. Действительно Наполеон резко и прямо заявил англичанам: прогоните с вашего острова Бурбонов и закройте рот вашим журналистам, если это противоречит вашей конституции, то тем хуже для неё или вернее тем хуже для вас. «Существуют общие принципы прав человека, перед которыми должны смолкнуть частные законы отдельных государств». Измените основательным образом ваши законы: уничтожьте у себя, как уничтожил я во Франции, свободу печати и право убежища; «я очень невысокого мнения о правительстве, которое не в силах воспретить того, что не нравится иностранным державам». «Что же касается меня, моего вмешательства в дела соседей, моих недавних территориальных захватов, это вас не касается: «Кажется, вы намерены говорить о Пьемонте и Швейцарии? Да это сущие пустяки…». – «Признано всей Европой, что Голландия. Италия и Швейцария находятся в зависимости от Франции». «С другой стороны я подчинил себе Испанию и при её посредстве управляю Португалией; таким образом, от Амстердама до Бордо, от Лиссабона до Кадиса и Генуи, от Ливорно до Неаполя и Таренто я могу закрыть для вас все порты, между нами не будет более существовать никакого торгового договора, а если я соглашусь заключить таковой с вами, то он будет полнейшим издевательством над вами: за каждый миллион ввезенных вами во Францию английских товаров, я вас заставлю вывести миллион французских товаров, другими словами подвергну вас явной или скрытой континентальной блокаде и вы будете в мирное время страдать от неё так, как если бы между нами велась война. Кроме того я продолжаю внимательно следить за Египтом; «теперь достаточно бы было шести тысяч французов, чтобы снова покорить его», оружием или другим каким-либо образом, но я снова проложу себе туда путь, я лишь поджидаю, чтобы представился удобный случай вернуться туда, «рано или поздно он будет присоединен к Франции, вследствие или распадения Оттоманской империи или же в силу договора с Портой, но он будет наш!» Вы должны очистить остров Мальту, чтобы Средиземное море превратилось во «французское озеро», я хочу также полновластно царить на море, как и на суше и одинаково повелевать Востоком и Западом. Вообще Англия должна естественным путем покончить свои счеты с Францией, подпав под её протекторат; сама природа предназначила ее стать одним из наших островов, вроде Корсики или Олерона.

Наполеон - первый консул. Картина Ж. О. Д. Энгра, 1803-1804

Естественно, что ввиду такой перспективы англичане предпочли сохранить Мальту и возобновили войну. Он предвидел, что дело могло принять такой оборот, и потому сразу мог принять определенное решение; он с первого же взгляда определяет и соразмеряет тот путь, какой ему предстоит пройти; со свойственной ему ясностью мысли он тотчас же понял и открыто заявил, что сопротивление Англии «заставить его покорить всю Европу…». – «Первому консулу всего тридцать три года, и он пока подчинил себе лишь второстепенные державы. Почем знать, много ли ему потребуется времени, чтобы снова видоизменить карту Европы и воскресить Западную Империю?»

Покорить весь континент, чтобы затем вооружить его против Англии – таково отныне его средство борьбы, столь же отчаянное, как и сама цель и это средство, точно также как и цель были продиктованы его властным характером. Слишком деспотический и слишком нетерпеливый, чтобы ждать или щадить других, Наполеон подчиняет себе чужую волю, оказывая ей во всем противодействие и своих единомышленников превращает в подчиненных, именуемых союзниками.

Позже на острове Святой Елены Наполеон при помощи своего неистощимого воображения продолжал действовать среди призрачного, порожденного грезами, человечества, но по его собственному признанию, он даже в своих запоздалых мечтах должен был подчинить себе по крайней мере всю Европу целиком и непременно являлся многолюбивым и либеральным повелителем, «Коронованным Вашингтоном», но чтобы достичь этого – говорил он – я раньше того должен был стать всемирным диктатором; таковы были мои намерения.

Напрасно здравый смысл указывал Наполеону, что подобное предприятие неизбежно связывало континент с Англией и что его средство уничтожало цель. Напрасно ему неоднократно доказывали, что ему необходим могущественный союзник на континенте, что ради этого он должен заключить мир с Австрией, что он не должен доводить ее до отчаянья, а наоборот должен заручиться её содействием, должен вознаградить ее насчет Востока, посеять рознь между нею и Россией и связать ее с новой французской империей общностью жизненных интересов. Тщетно после Тильзита он сам делает попытку действовать заодно с Россией. Их договор недолго просуществовал, потому что Наполеон со свойственным ему властолюбием, нетерпимостью и наглостью пытался превратить императора Александра в покорного исполнителя своих предписаний, в слепое орудие своих планов. Это не могло ускользнуть от внимания многих прозорливых свидетелей. В 1809 году один дипломат писал: «Господствующая теперь французская система направлена против всех великих держав», не только против Англии, Пруссии и Австрии, но и против России, словом против всех держав, которые в состоянии сохранить свою независимость, ибо если какая-либо из них сохранит свою независимость, она рано или поздно может стать враждебной и Наполеон из предосторожности уничтожает будущего врага.

Притом, уж раз вступив на этот путь, он не может остановиться на полдороге и теперь не только его характер, но и то положение, которое он создал себе, толкают Наполеона вперед; его прошлое создает его будущее. – К моменту нарушения Амьенского мира он так уж силен и победоносен, что его соседи из чувства самосохранения заключают союз с Англией; это вынудило его разгромить еще нетронутые дотоле монархии, покорить Неаполь, произвести первый раздел Австрии, расчленить и раздробить Пруссию, произвести второй раздел Австрии и создать для своих братьев Неаполитанское, Голландское и Вестфальское королевства. – Одновременно он закрыл для англичан все порты в своей империи, а это заставило его закрыть для них также все порты на континенте и начать против них общеевропейский крестовый поход, в виду всего этого он не мог дольше терпеть нейтральных повелителей вроде папы, бездеятельных подчиненных вроде своего брата Людовика и сомнительных либо безличных союзников вроде Португальских Браганцов и Испанских Бурбонов и должен был покорить Португалию и Испанию, Папские владения и Голландию, ганзейские города и герцогство Ольденбургское и продлить вдоль всего побережья от устьев Катаро и Триеста до Гамбурга и Данцига цепь своих военных кордонов, своих префектов и таможенных чиновников, создав нечто вроде петли, которая с каждым днем все больше и больше стягивала бы их до тех пор, пока окончательно не задушила бы не только потребителя, но также производителя и торговца.

А каким беззастенчивым образом проделывал Наполеон все это, порою довольствуясь простым декретом, ничем не обоснованным, кроме его личного интереса, его удобств и желаний, при посредстве каких посягательств на права людей и человечества и нарушений прав гостеприимства, при помощи каких злоупотреблении своею силой и каких сцеплений грубости и плутовства, при наличности каких притеснений по отношению союзников и какого наглого обирания побежденных, допуская страшное мародерство во время войны и бессовестно систематически эксплуатируя во время мира покоренные народы – чтобы рассказать все это потребовалось бы исписать несколько томов.

Поэтому с 1808 года против Наполеона восстали все народы, он так глубоко нарушал их интересы и оскорблял их чувства, он так бесцеремонно попирал ногами их права, обирал их и насильно заставлял служить себе, он кроме французских жизней уничтожил еще столько жизней испанских, итальянских, прусских, австрийских, швейцарских, баварских, саксонских, голландских, он в качестве неприятеля убил столько человек, он стольких завербовал в свои войска и повел на смерть под своими знаменами в качестве своих союзников, что нации относились к нему еще более враждебно, чем представители держав. Положительно с такими характерами как его невозможно жить, его гений слишком велик и слишком вредоносен и тем вредоноснее, что он велик. Пока он будет царствовать, будет длиться война; как бы ни старались ограничить его, стеснить, втиснуть в рамки старой Франции это ни к чему не приведет, его не удержат никакие преграды, никакой договор не в состоянии связать его; заключенный с ним мир будет простой ловушкой; он им воспользуется, чтобы собраться с силами и как только приведет свои войска в боевую готовность, сейчас же возобновит войну, по своему существу он антиобществен. Таково окончательное и непоколебимое мнение, составившееся о Наполеоне в Европе.

Насколько глубоко и распространено было это убеждение можно судить по следующему незначительному, но характерному случаю. 7 марта в Венy пришло известие о бегстве Наполеона с острова Эльбы, но, однако, не было получено никаких указаний, куда он направился; около восьми часов утра Меттерних сообщил эту новость императору австрийскому, который сказал ему: «Немедленно ступайте к императору русскому и королю прусскому и скажите им, что я готов отдать распоряжение моей армии снова двинуться во Францию». В восемь с четвертью Меттерних был уже у царя, а в восемь с половиной у короля Прусского и оба они, не задумываясь, сказали ему тоже. «В девять часов – рассказывал Меттерних – я был уже дома, а в десять часов адъютанты уж мчались во всех направлениях, чтобы поднять тревогу в войсках... Таким образом, меньше, чем в течение часа была объявлена война».

VI

Внутренний принцип его поведения в обществе. – Наполеон подчиняет государство своей личности, вместо подчинения своей личности требованиям государства. – Результаты подобного метода. – Его создание – временное – Оно эфемерно. – Оно вредно. – Оно стоило многих жизней. – Наполеон исказил Францию. – Недостаток в построении его европейского здания. – Аналогичный недостаток в построении его французского здания.

Другие главы государств тоже проводили жизнь в насилиях над людьми, но они проделывали это, имея в виду жизненное дело, в интересах нации. То, что они называли общественным благом, не было призрачным порождением их мозга, химерической поэмой, созданной игрой их воображения, их личными страстями, их гордостью и честолюбием. Вне их самих и их мечтаний, для них существует нечто реальное, прочное и представляющее из себя первостепенную важность: это изучение государства, социального тела, этого необъятного организма существующего неопределенно долго, благодаря беспрерывным рядам, сменяющих друг друга поколений. Когда они проливали кровь современного им поколения, то они эго делали для блага грядущих поколений, чтобы их предохранить от гражданской войны, либо иноземного владычества. В большинстве случаев они поступили как опытные хирурги, если и не из благородных побуждений, то во всяком случае хоть из династического чувства и в силу фамильных традиций; дело правления страною, переходя от отца к сыну, выработало в них профессиональную совесть, первым и самым важным делом для них являлось исцеление и здоровье их пациента. Вот почему они не производили опасных, кровавых и слишком смелых операций; слишком редко случалось, чтобы они поддавались искушению, из желания установить свой взгляд на жизнь или же из потребности удивить и ослепить публику новизной, остротой и пригодностью своих ланцетов и пил. Они чувствовали себя ответственными за жизнь более длинную и более важную, чем их собственная жизнь, они проникали пытливым взором в грядущее и пытались определить, что постигнет их государство лишенное их руководства, они старались так укрепить его, чтобы оно надолго сохранило свою целость и оставалось независимым, могучим и уважаемым, невзирая ни на какие превратности европейских конфликтов, ни на какие непредвиденные случайности грядущей истории. Вот какое отношение к делу называлось при старом режиме государственным умом; в течение восьми столетии оно выше всего ценилось в советах правителей государств и невзирая на неизбежные ошибки и временные отклонения, всегда оставалось преобладающим мотивом всех начинаний. Без сомнения оно оправдывало и даже поощряло многие вероломства, посягательства и надо откровенно сознаться даже злодеяния, но в делах политики, в особенности в ведении иностранных дел, оно давало руководящую идею, и эта идея была спасительна. Под её непрерывным влиянием работало тридцать властелинов и таким образом неутомимо и энергично при посредстве действий воспрещающихся частным лицам, но дозволенных государственным людям, они провинцию за провинцией создали Францию.

Наполеон - король Италии. Картина А. Аппиани, 1805

Однако у их скороспелого наследника отсутствует эта руководящая идея; на троне или на поле сражения, генерал, консул или император он всегда остается офицером-карьеристом и ни о чем не думает, кроме своего возвышения. Вследствие чудовищного недостатка образования, воспитания и сердца, он, вместо того чтобы подчинить свою личность государству, подчиняет государство своей личности, поэтому его взор не проникает собственной краткой жизни и не видит судьбы нации, которая должна его пережить, следовательно он будущее приносит в жертву настоящему и его творение не может быть прочным. После него потоп; ему безразлично будет ли произнесено это ужасное слово; даже хуже того, в глубине души он жаждет, чтобы все с тревогой произносили его. «Мой брат – говорил Иосиф в 1803 году – желает, чтобы потребность в его существования страстно ощущалась всеми и чтобы это существование казалось всем таким великим благом, одна мысль об исчезновении которого приводила бы в трепет ужаса. Он знает и прекрасно сознает, что его власть зиждется на этой идее больше, чем на его силе или же благодарности. – Представьте себе такое положение вещей: вдруг воцаряется везде спокойствие и порядок, избирают Наполеону наследника и говорят: «теперь Бонапарт смело может умереть, его смерть не вызовет ни замешательства, ни желательных нововведений» – мой брат не чувствовал бы под собою твердой почвы... Таково правило его поведения».

Напрасно года бегут, он далек от мысли так укрепить могущество Франции, чтобы она могла существовать без него, даже напротив, он подрывает прочность своих приобретений чрезмерными захватами, и сразу было очевидно, что Империя не переживет Императора. В 1805 году, когда пять процентов достигли суммы 80 франков, его министр финансов сказал ему, что такой побор является вполне благоразумными «Нечего жаловаться, ибо фонды зависят от жизнеспособности Вашего Величества. – Что вы хотите этим сказать? – Я хочу сказать, что империя постепенно возросла до таких размеров, что после вас никто не в состоянии будет управлять ею. – Если мой преемник окажется идиотом, то тем хуже для него. – Да, но вместе с тем и хуже для Франции».

Два года спустя, Меттерних в виде политического резюме произнес такой суд над его деятельностью: «Замечательно, что Наполеон, беспрестанно нарушая и видоизменяя отношения всей Европы, не сделал до сих пор ни одного шага с целью обеспечить существование своих преемников». В 1809 году тот же дипломат присовокупил: «Его смерть послужит сигналом к новому и страшному потрясению, столько насильственно разъединенных частей станут пытаться снова слиться воедино. Свергнутые с престола монархи будут снова призваны своими прежними подданными, а свежеиспеченные принцы станут защищать своя недавно приобретенные короны. Настоящая гражданская война на целых полстолетия воцарится в громадном континентальном государстве, как только железная рука держащая бразды правления превратится в прах». В 1811 году «все были убеждены, что первым, неизбежным последствием исчезновения Наполеона, властелина, в лице которого была сосредоточена вся сила государства, будет революция».

Даже у него во Франции, среди его ближайших сотрудников в эту эпоху укрепилось убеждение, что его Империя не прочна а не только не переживет его, но даже просуществуешь меньше, чем продлится его жизнь, ибо он непрерывно все выше и выше возносил свое здание и то, что его постройка приобретала в высоту, то она теряла в солидности.

«Император сошел с ума, – говорил Декре Мармону – положительно сошел с ума; он заставит всех нас полететь кувырком, и все это, вы увидите, окончится грандиозной катастрофой». – Действительно он толкал Францию в бездну, употребляя насилие и обман; он сознательно обманывал ее, злоупотребляя доверием, которое возрастало по мере того, как благодаря его честолюбию и ошибкам из года в год увеличивалось несоответствие между его личными интересами и интересами нации.

Еще во время Люневильского договора и до нарушения Амьенского мира ясно обнаружилось это несоответствие интересов. Оно еще ярче выступило при Пресбургском договоре и совершенно стало очевидным при Тильзитском договоре. Уж в 1808 году после изгнания из Испании Бурбонов, оно становится пагубным, а в 1812 году во время войны с Россией прямо таки скандальным и чудовищным. Сам Наполеон признавал, что эта война не нужна была Франции, а однако он вел ее. Впоследствии на острове св. Елены он расчувствовался и на словах выражал свою нежность по отношению «французского народа, который он так искренно любил». В сущности, он его любил любовью какою кавалерист любить свою лошадь; когда он ее дрессирует, когда он ее украшает и наряжает, когда он ее гладит и подгоняет, он это делает не с тем, чтобы принести ей пользу, а с целью воспитать из неё для себя полезное животное, чтобы затем пользоваться ею до изнеможения и гнать ее все вперед и вперед через все более широкие рвы, через все более высокие барьеры: вот еще один ров, вот еще один барьер; после препятствия, которое казалось последним последуют новые и так до бесконечности, пока животное в этой безумной скачке не надорвется окончательно. Ибо представьте себе, что этот русский поход окончился бы не чудовищным поражением, а блестящей победой. Представьте себе, что под Смоленском французы одержали бы столь полную победу, как и под Фридландом, а Московский трактат оказался бы столь же выгодным, как и Тильзитский, и царь был бы окончательно покорен, проследите теперь вероятные последствия; царь умерщвлен, либо свергнут с престола, в России как и в Испании вспыхивает народное восстание, приходится вести две непрерывных войны на двух противоположных концах континента против религиозного фанатизма, более непримиримого, чем реальные интересы, против рассеянных варварских орд более неукротимых, чем компактные массы цивилизованных людей; или в лучшем случае получится европейская держава, тайно подрываемая сопротивлением всей Европы, внешняя Франция, насильно навязанная покоренному континенту, французские резиденты и коменданты в Петербурге и Риге, точно также как в Данциге, Гамбурге, Амстердаме, Лиссабоне, Барселоне и Триесте; все работоспособные французы посвящают все свои силы удержанию и управлению покоренных стран; все здоровые юноши ежегодно призываются к рекрутскому набору, а если они пытаются ускользнуть от него, то согласно декретам арестовываются; все мужское население приспособляется к подавлению сопротивления и нет другого исхода ни для образованного, ни для необразованного человека, не представляется никакой другой карьеры, как продолжительная, опасная и грозная служба в качестве солдата, таможенного чиновника либо комиссара полиции, т. е. в качестве второстепенного тирана и сбира, чтобы угнетать подчиненных ему людей и собирать подати, конфисковать и сжигать товары, ловить контрабандистов и водворять на места дезертиров. А этих дезертиров уж в 1810 году 160 тысяч было приговорено к наказанию, а свыше 170 миллионов штрафу было наложено на их семьи. В 1811 и 1812 летучие отряды, преследующие беглецов, поймали их 60 тысяч и толпами гнали их по берегу от Амура (так в книге – прим. автора сайта) до устьев Немана; перейдя границу они присоединили их к великой армии, но с первого же месяца они снова дезертировали, а вместе с ними и многие из их товарищей поневоле, в общей сложности ежедневно по 4– 5 тысяч человек.

Если бы когда-либо Англия была покорена, то и там пришлось бы держать гарнизон и завести столь же усердных гарнизонщиков. – Таково неопределенное будущее, которое готовила Франции подобная система, даже в случае полного успеха всех предприятий. Но Францию постигла неудача и к концу 1812 года Великая Армия застряла в снегах: у лошади подломились все четыре ноги. К счастью лишь у лошади оказались разбитыми ноги; «Его Величество был вполне здоров и чувствовал себя лучше, чем когда бы» то ни было в другое время»; наездник остался невредим и его в данный момент беспокоит не агония его издыхающего коня, а собственная неудача, его терзает мысль о скомпрометированной репутации конюха, мысль о впечатлении, произведенном на публику, терзают свистки и комичность опасного прыжка возвещенного с такой торжественностью и окончившаяся таким жалким падением.

По прибытии в Варшаву он десять раз кряду повторяет: «от великого до смешного всего один шаг». Еще более неосмотрительно в следующем году в Дрездене он открыто и грубо обнаружил свои сокровенные чувства, основные причины своих поступков, безграничность и дикость своего беспощадного честолюбия. «Чего они хотят от меня, – сказал он Меттерниху. – Чтобы я опозорил себя? Никогда! Я лучше умру, но не уступлю ни одной пяди территории. Ваши монархи, рожденные на троне, могут двадцать раз потерпеть поражение на поле брани и вернуться в свои столицы; я же не могу этого сделать, ибо я простой солдат, сам создавший свое положение. Мое же господство не переживет того дня, когда я потеряю силу, а, следовательно, стану безопасным». Действительно, его деспотизм во Франции опирался на его всемогущество в Европе; если бы он не был повелителем континента, «ему пришлось бы считаться с Законодательным Собранием». Он готов вести отчаянную борьбу на жизнь и смерть, готов поставить на ставку всю свою карьеру, готов всем рискнуть, лишь бы не снизойти до этой второстепенной роли, не стать конституционным монархом, ограниченным Палатой.

«Я видел ваших солдат – сказал ему Меттерних – ведь все это дети. Что вы станете делать, когда вся эта армия юношей поставленных вами под ружье исчезнет»? – При этих словах, угодивших ему прямо в сердце, он побледнел, его лицо перекосилось от бешенства и, обезумев от нанесенной ему раны, он невольно сделал ложный шаг и выдал себя, горячо возразив Меттерниху: «Вы не солдат и не можете понять, что происходит в душе солдата. Я вырос на поле брани, а такой человек, как я, ни во что не ставит миллион человеческих жизней». Его державная химера уничтожила их значительно больше: с 1804 года по 1815 он убил 1 700 000 французов, рожденных в пределах старой Франции, к ним следует прибавить приблизительно два миллиона людей, рожденных вне Франции и убитых, благодаря ему, либо в качестве его союзников, либо в качестве врагов. Доверчивые и восторженные галлы дважды вручавшие ему бразды правления ничего не получили от его блестящих побед, кроме двукратного иноземного нашествия и в награду за их безграничную преданность, за потоки пролитой ими собственной и чужой крови, он завещал им Францию, лишенную пятнадцати департаментов, приобретенной Республикой, лишенную Савойи, левого берега Рейна и Бельгии, с оторванным северо-восточным углом, которым она заканчивалась и укрепляла свое наиболее уязвимое место и, по словам Вобана, дополняла свои «квадратный луг», оставил Францию, потерявшую четыре миллиона новых французов, с которыми она в течение двадцати лет совместной жизни сжилась и почти слилась воедино и, что хуже всего, оставил ее сжатой в границах 1789 года, одинокую, совсем маленькую среди её окрепших и разросшихся соседей, ненавистную Европе, окруженную зловещим кругом недоверия и злопамятства.

Таков результат политики Наполеона, результат эгоизма, руководимого гениальностью; в его европейской постройке, точно так же как и во французской постройке, эгоизм неограниченного властелина породил крупную архитектурную ошибку. В европейском здании эта фундаментальная ошибка стала сразу заметна и через пятнадцать лет вызвала грандиозное крушение, во французском здании была допущена столь же крупная ошибка, но она была не так очевидна; она была обнаружена лишь полвека, спустя или даже позже, но её медленные и постепенно обнаруживающиеся последствия оказались не менее пагубны и несомненны.

Конец 1-ой книги