I. РУСЬ ПОД ЦАРЬГРАДОМ И ПЕРВЫЕ КИЕВСКИЕ КНЯЗЬЯ

(начало)

Положение Константинополя. - Его дворцы и храмы. - Состояние империи. - Михаил III и Василий Македонянин. - Нападение Руси в 860 г. - Осада и патриарх Фотий. - Первое крещение Руси.

Когда Константин Великий задумал перенести на восток столицу Римской империи, он долго искал для нее наилучшего места. Внимание его останавливалось на разных городах. Ему нравилось положение древних Сард на берегах золотоносного Паткола; привлекала его также и богатая Фессалоника; приходило ему на ум построить столицу на месте столь прославленной Трои или выбрать для нее вифинский городок Халкедон; но он не повторил ошибки, в которую впал основатель этого городка. Халкедон возник полутора столетиями ранее, чем лежащая в виду его Византия. Говорят, персидский царь Дарий во время своего похода в Скифию, осмотрев берега Фракийского Боспора, сказал об основателе Халкедона, что он был слеп, потому что не выбрал такой превосходной местности, какую занимала Византия. Во время Константина этот последний город представлял печальные развалины, будучи разрушен лет за сто перед тем в эпоху междоусобных войн, раздиравших империю. На нем-то великий император остановил свой выбор и основал здесь другой Рим, другой вечный город.

Из Черного моря в Мраморное ведет узкий пролив, который змеею извивается между гористыми берегами. Со стороны Черного моря берега эти круты, местами обнажены, скалисты и представляют довольно дикий вид; но чем далее, тем очерки их более и более смягчаются, и особенно живописным является более возвышенный европейский берег. Довольно богатая растительность покрывает его вершины и скалы; тут между прочим красуются широковетвистые платаны и кедры и привлекают своею темною зеленью рощи пирамидальных кипарисов. Там, где пролив, или т. наз. Боспор Фракийский, сливает свои воды с водами Мраморного моря, он отделяет от себя ветвь, которая далеко врезывается в европейский берег. Этот длинный и узкий залив еще у древних носил название Керас, т.е. рог, так как к концу он несколько загибается и напоминает бычачий рог. Впоследствии ему дали название Золотого Рога. Полуостров, или угол, омываемый с одной стороны Мраморным морем, а с другой – Золотым Рогом и упирающийся своею вершиною в Боспор, есть то место, на котором раскинулся дивный город.

Константинополь подобно древнему Риму расположен на семи холмах и подобно ему был разделен на четырнадцать частей. Эти семь холмов представляют гребень, который перещепывается долинами. Холм, залегающий на оконечности полуострова, есть главная часть города, или Византийский акрополь. Здесь сосредоточивались важнейшие и наиболее великолепные постройки, так как почти весь этот холм был занят императорским дворцом и примыкавшими к нему храмами и площадями. Дворец представлял целый лабиринт роскошных зал, покоев, портиков, перистилей, храмов, часовен, внутренних двориков, терм, садов и т.п. Основанный Константином Великим, он потом постепенно расширялся и увеличивался новыми постройками, которые совершены разными императорами. Внутренности зал и покоев были изукрашены золотом и мозаичными изображениями; галереи и площадки представляли приятную перспективу своими мраморными колоннадами разных цветов, а также мраморными и бронзовыми статуями. Разные отделения этого дворца-лабиринта носили разные названия. Укажем некоторые.

На самом берегу моря, где Боспор сливается с Пропонтидой, рядом с императорской гаванью стоял особый замок, или укрепленный дворец, называвшийся Вуколеон. Название это сообщила ему находившаяся на его набережной мраморная группа, которая изображала быка, схваченного львом. Этот замок нередко служил настоящим жилищем императоров. Далее за ним на возвышенности холма находилась следующая группа дворцовых зданий, между которыми первое место по своим размерам и украшениям занимал Хризотриклиний, или Золотая палата (собственно Золотое ложе). Он представлял восьмиугольную ротонду, т.е. каждая из восьми его сторон заканчивалась полукруглым абсидом. Это была украшенная мозаиками главная тронная зала, в которой совершались важнейшие церемонии и приемы иностранных послов. Затем следовали другие отделения; напр., Магнавра или Большой дворец, Халкийский или Медный и Дафнийский. Халкийский получил свое название от бронзовых ворот искусной работы, а Дафнийский, вероятно, от статуи Дафны, украшавшей одну из галерей этого отделения.

Извне к дворцовым зданиям примыкали Ипподром и форум Августеон. Ипподром представлял выровненную продолговатую площадь, обведенную стенами, украшенную посредине рядом нескольких громадных колонн и обелисков. При начале Ипподрома находился особый дворец, с эстрады которого император и его двор смотрели на ристания. Форум Августеон, т.е. Священный, представлял площадь, окруженную галереей из аркад; посредине он имел четырехугольную триумфальную арку с большим крестом наверху, по бокам которого стояли фигуры Константина и его матери Елены. Из числа статуй и колонн, красовавшихся на этом форуме, особенно замечательна колоссальная конная статуя императора Юстиниана, изображенного в виде Ахиллеса.

Одною своею стороною форум Августеон примыкал к первому святилищу Византии, к храму св. Софии. В ограде императорского дворца заключалось много изящных храмов и базилик; но все они далеко уступали св. Софии, которая служила вместе и придворным императорским храмом и главною соборною церковью всей столицы.

Какое перо в состоянии изобразить красоту Софийского храма! Извне с трех сторон его окружали величественные закрытые портики, или притворы; а внутри он представляет чрезвычайно приятную перспективу: это продолговатый овал, по бокам обрамленный двухъярусной колоннадой. Нижние ряды колонн поддерживают верхнюю галерею, которая идет вокруг стен внутри всего храма, за исключением абсида, или алтарной части. Эта галерея составляла обычную принадлежность византийских церквей и называлась гинекеем, потому что назначалась для женского пола, который у Греков слушал богослужение отдельно от мужского. Над срединною частью здания возвышается обширный купол, очень мало выпуклый, у основания своего имеющий многочисленные просветы, а потому кажущийся необыкновенно легким. По гармонии частей, изящной простоте и выдержанности стиля Софийский храм и в настоящее время представляет первое здание в мире; римский собор св. Петра далеко уступает ему в этом отношении. Но можно представить себе, какое сильное впечатление производил этот храм своими внутренними украшениями, т.е. разноцветными мраморами и роскошными мозаиками, которые покрывали его стены! Строитель Софии Юстиниан I имел полное право в день освящения храма воскликнуть: "Слава Всевышнему, который удостоил меня совершить это дело. Я превзошел тебя, Соломон!" (Со времени мусульманского ига внутренние украшения скрыты под густым слоем штукатурки, а снаружи здание обезображено разными пристройками.)

Греки любили давать своим храмам имена в честь божественных свойств и добродетелей. Так, неподалеку от св. Софии, или Премудрости Божией, находился храм св. Ирины, т.е. храм Мира или Согласия, построенный Константином В. (В настоящее время это самый древний из дошедших до нас византийских храмов. Турки обратили его в арсенал.) Далее к западу на IV холме находился величественный храм св. Апостолов, в котором погребались византийские императоры. (Турки выбросили из него богатые мраморные саркофаги с их останками, разрушили церковь и на месте ее воздвигли мечеть, известную под именем Могамедие.) Многие замечательные храмы, монастыри, термы, водопроводы, форумы, монументальные колонны и статуи были рассеяны по обширной Византии. Было и еще несколько особых дворцов. Из последних назовем Гебдомон с храмом Иоанна Предтечи. (Остатки какого-то красивого здания, уцелевшие в северо-западном углу города подле Больших стен, считаются именно за остатки дворца Гебдомон.) Неподалеку от него в том же углу, ближе к Золотому Рогу, в части города, называвшейся Влахернами, находился Влахернский дворец с термами и знаменитым храмом Богородицы.

Весь Константинополь был окружен стенами со многими башнями; но особенною крепостью и массивностью отличались Большие стены, защищавшие его с сухого пути; они были двойные и упирались одним концом в Золотой Рог, а другим в берег Мраморного моря. Из многих ворот, заключавшихся в этих Больших стенах, наиболее знамениты Золотые, названные так по своим украшениям; они прилегали к стороне Мраморного моря. Неподалеку от Золотых ворот, внутри города на VII холме расположен был Студийский монастырь Иоанна Крестителя, один из самых обширных и богатых монастырей цареградских. Монастырь этот замечателен для нас по своему последующему влиянию на русское – монашество и на русскую письменность.

За Большими стенами лежало Пегийское предместье с загородным дворцом и храмом Богородицы. Пегийским оно названо по источникам, там находившимся. За теми же стенами расположены были и другие селения и монастыри. Между прочим, на берегу Золотого Рога за Влахернами лежало предместье с монастырем ев, мученика Мамы. В этом предместье обыкновенно проживали русские торговцы, приходившие в Константинополь на своих лодках однодеревках. Золотой Рог служил превосходною гаванью, в которой находили себе удобную стоянку многочисленные торговые и военные суда. На другой стороне этого залива, там, где он соединяется с Боспором, лежало предместье галата, носившее прежде название Сике, т.е. Смоковницы. От этого предместья к оконечности Константинопольского полуострова, в случае надобности, протягивались железные цепи, которые запирали вход в Золотой Рог. На противоположной стороне Боспора лежало другое большое предместье, или пригород Константинополя, Хризополис, известный впоследствии под именем Скутари. Затем по обоим берегам Боспора рассеяны были селения, монастыри, загородные виллы и т.п.

В эпоху, о которой идет речь, Византия только что успокоилась от внутренних смут, причиненных иконоборческой ересью. Феодора, супруга императора Феофила, одного из ревностных иконоборцев, после его смерти получила в свои руки верховную власть по малолетству своего сына Михаила III. Первым ее делом было восстановление иконопочитания, которое и утверждено созванным ею духовным собором 842 года. С возобновлением иконопочитания вновь оживились и некоторые отрасли искусств. Империя представила свое обычное явление. Сколько раз во время смут, мятежей и неприятельских нашествий она казалась близка к разложению или к совершенному упадку. Но едва наступало затишье или на престоле появлялась умная, энергичная личность, как опять обнаруживались признаки могущества и процветания. Столько было еще жизненных сил в этом с виду ненадежном организме и в этой образованности, представлявшей замечательное сочетание христианских начал с классическими воспоминаниями, эллинизма с варварством, неограниченного самодержавия с республиканскими преданиями. Но что особенно служило для Византийской империи настоящим источником ее процветания, ее блеска и обаяния в глазах варварских народов, это замечательное развитие ее промышленности и искусств. В Царьград, конечно, стекались из провинций наиболее искусные ремесленники и художники; вообще здесь искали себе счастья и богатства наиболее энергичные, даровитые и предприимчивые люди. Изобилие товаров, художественных произведений и всякого рода услуг развивали сильную роскошь в среде столичных обитателей, а вместе с тем поддерживали в ней привязанность к веселой жизни, к зрелищам и другим удовольствиям. Сюда собирались торговцы почти из всех соседних стран, чтобы менять свои сырые произведения на греческие изделия. Но наиболее роскошные изделия, например, самые дорогие шелковые ткани (паволоки), византийское правительство даже запрещало вывозить из империи для того, чтобы варвары и в самой одежде своей не могли сравняться с Греками; а к варварам они причисляли и западные, т.е. латинские, народы того времени.

Империя недолго пользовалась благоразумным и бережливым управлением Феодоры. Сын ее Михаил едва достиг пятнадцатилетнего возраста, как объявил себя совершеннолетним и устранил свою мать от всякого участия в делах. Это был образец тиранического властителя, преданного пьянству и другим порокам. Своим характером и наклонностями он напоминал римского Нерона, с тою разницею, что имел вкусы еще более грубые. Нерон, играя перед публикою на цитре, добивался славы великого артиста; а Михаил III страстно любил лошадей и главное свое достоинство почитал в искусстве ристания. Цирк, или ипподром – это любимое зрелище византийцев – при нем оживился и получил значение более важное, чем все государственные дела. В одежде возницы из партии Голубых, Михаил сам принимал деятельное участие в конном беге и добивался победы над соперниками, которую они, конечно, уступали ему очень легко. Рассказывают, будто бы однажды, когда император стоял на колеснице и ожидал сигнала к начатию бега, главный сановник привел к нему гонца, который только что прибыл из Малой Азии с известием о вторжении Арабов. "Несчастный! – воскликнул Михаил, – и в такую критическую минуту ты приходишь меня беспокоить!" На возвышенных пунктах Малой Азии устроены были сигнальные огни, чтобы извещать о неприятельском вторжении; Михаил велел их уничтожить, так как эти огни иногда тревожили жителей столицы и отвлекали их внимание от ристаний цирка. Подобно своим предшественникам он воздвиг несколько храмов и других изящных или полезных зданий; но главную свою заботу посвятил постройке великолепных дворцовых конюшен; мрамор и порфирь украшали их стены; они были снабжены, кроме того, роскошными водоемами. Рассказывают, что однажды, показывая кому-то свои конюшни, Михаил выразил надежду, что это здание сделает бессмертным его имя. "Государь, – получил он в ответ, – Юстиниан построил и изукрасил св. Софию, и, однако, о нем более не говорят; а ты надеешься приобрести бессмертие этим вместилищем навоза". Правдивый ответ был награжден ударами бича.

Патриарх Фотий

Подтверждая указы об иконопочитании и выставляя себя опорою православия, Михаил в то же время предавался разного рода кощунству и иногда публичному. Феодора возвела на патриарший престол Игнатия, человека строгого и твердого характера. Разумеется, он сделался неприятен Михаилу, и последний позволял себе иногда самые недостойные поступки. Например, во время торжественной процессии, когда патриарх шел во главе клира, навстречу ему вдруг появилась другая процессия: то был Михаил с толпою своих любимцев, одетых наподобие митрополитов и епископов; один из них, по имени Грилл, изображал патриарха, причем с акомпанементом цитры он пел непристойные песни. Поступок почти невероятный в столице православия, хотя о нем свидетельствуют некоторые византийские историки. Дядя императора по имени Варда, старавшийся поддерживать порочные наклонности племянника с целью проложить себе путь к престолу, особенно возненавидел патриарха за его смелые обличения. Он убедил наконец императора свергнуть Игнатия и поставить другого патриарха. Выбор Варды пал на одного светского сановника, дальнего родственника царствующей фамилии, человека, знаменитого громадною ученостью и литературными трудами, но не отличавшегося высокими нравственными доблестями. Это был Фотий. В несколько дней он прошел духовные степени и был посвящен в патриархи. Но так как Игнатий ни за что не соглашался отречься от своего сана и за него стояла значительная часть духовенства, то Фотий обратился в Рим к папе Николаю с просьбою объявить низложение Игнатия и подтвердить избрание его, Фотия. Это обращение, сделанное в личных видах, оказалось великою политическою ошибкою со стороны Константинополя. Папа воспользовался случаем принять решающий тон в делах всей христианской церкви. Он не признал избрания Фотия и потребовал восстановления Игнатия. Отсюда возникла великая распря, сопровождаемая взаимными отлучениями; началось явное разделение церкви на Восточную и Западную.

Между тем при Византийском дворе вокруг беспечного и погруженного в свои развлечения Михаила III кипела неусыпная крамола; злые ковы и заговоры скрещивались и перепутывались между собою. Варда, носивший титул цезаря, приготовлялся занять место своего племянника; Но против него уже действовала рука более искусная и ум более изворотливый. То был новый любимец Михаила, Василий Македонянин, знаменитый основатель Македонской династии. Впоследствии, по воцарении этой династии, не замедлили сложиться легенды, которые украсили историю ее основателя. Род его начали производить с отцовской стороны от армянских Арзакидов, а с матерней – от Константина Великого. Уже детство его будто бы сопровождалось чудными знамениями и предсказаниями великой будущности. Он был сын бедных родителей и молодым человеком пришел пешком из родной Македонии в столицу искать счастья в службе какого-нибудь вельможи. Наступила уже ночь, когда Василий подошел к Золотым воротам. Усталый от долгого пути, не имея где преклонить голову, он прилег на ступенях у входа в монастырь св. Диомеда. Здесь нашел его монастырский вратарь, сжалился над ним и дал ему приют. Молодой человек был умен, статен и обладал замечательною физическою силою; он умел нравиться и приобретать покровителей. Благодаря пособию монастырского начальства, он действительно вступил в службу одного вельможи, двоюродного императорского брата Феофила, й скоро своею ловкостью и усердием сделался его любимцем. Однажды был пир у сына помянутого Варды. В числе приглашённых находились и болгарские послы; они хвастались силою одного из своих слуг, которого дотоле никто еще не мог одолеть в единоборстве. Феофил велел позвать Василия; последний схватился с Болгарином и, с помощью своей ловкости, тотчас бросил его на землю. Этот подвиг заставил много говорить о нем в столице, сделал его известным самому императору. Потом Василию удалось однажды во время охоты укротить царского коня, с которым не могли справиться царские конюхи. Тогда Михаил взял его в свою службу, и Василий быстро начал возвышаться. Он достиг важной должности паракимомена (начальник внутренних покоев) вместе с званием патриция и, чтоб еще более угодить Михаилу, женился на бывшей его любимице, отослав от себя свою первую супругу.

К этой-то эпохе относится первое, известное в истории, появление наших предков под стенами Константинополя. Михаил III, пожелавший вдруг отличиться военными подвигами, в сопровождении своих любимцев и приближенных отправился в Малую Азию, в поход против Сарацин, куда увел с собою византийские легионы; а начальство в столице поручил патрицию Никите, прозванием Орифа. Последний носил еще звание друнгария флота, и хотя до того времени не отличился какими-либо особыми заслугами на военном или гражданском поприще, но, по-видимому, был человек не без достоинств.

Последующее событие происходило приблизительно в мае 860 года.

День склонялся к вечеру, когда в Царьград явились беглецы из селений, расположенных по берегам Фракийского Боспора, и принесли страшную весть: многочисленные корабли варварского народа Рось вошли в Боспор и плывут прямо к столице. Эта неожиданная весть поразила жителей цареградских, которые дотоле беспечно предавались своим занятиям и своим удовольствиям. Вмиг брошены все мелкие заботы и попечения, все забавы и суетные помышления; повсюду распространились ужас и смятение.

Варвары, очевидно, имели верные сведения об отсутствии императора с легионами и почти беззащитном положении столицы. Дело в том, что за несколько времени греческое правительство нарушило свои торговые договоры с Русским народом и допустило избить многих русских торговцев, проживавших в Византии; ссора с ними возникла из-за какого-то незначительного долга. Тщетно Русь требовала удовлетворения за обиду. Византийцы не обращали внимания на эти требования, и вот теперь, когда оци ничего не ожидали, варвары воспользовались удобным временем и внезапно нагрянули на Византию, прежде нежели корсунские или синопские Греки могли известить столицу об их походе. Они, конечно, надеялись не только отомстить за смерть товарищей, но и обогатиться несметною добычею, которую сулило взятие такого богатого и великого города, каков был Константинополь.

Впечатлительные Византийцы легко переходили из одной крайности в другую; их высокомерие и презрение к варварам тотчас сменились робостью и страхом близкой смерти или жестокого плена. Между тем Орифа и его помощники, по всем признакам, приняли зависящие от них меры: они заперли городские ворота, расставили по башням находившуюся в их распоряжении стражу и поспешили отправить гонцов к императору.

Наступившая ночь, мрачная и бурная, еще усиливала тревогу и смятение в городе. Наиболее робким умам ежеминутно представлялось, что враги уже перелезли стены, завладели городом, – и настал всему конец. Но вот мрак рассеялся, ветер утих, морские волны улеглись, и тогда жители Византии увидали вереницу судов, которые обступали Константинополь со стороны Боспора и Пропонтиды. Варвары, держа в руках обнаженные мечи свои, грозили ими городу и испускали дикие крики. Это были большею частию статные люди с светло-русыми волосами и серыми, острыми глазами. Наиболее знатные между ними отличались бритыми подбородками и длинными усами; остроконечные шлемы покрывали их чубатые подстриженные кругом головы; сверх кольчуги на них наброшены были плащи, углы которых застегивались пряжкою на правом плече. Вооружение этого народа составляли стрелы, копья, секиры и мечи с широким, обоюдоострым лезвием; а щиты, суживающиеся книзу, были так длинны, что закрывали почти все тело.

Окружив город со стороны моря, Руссы высадились на берег, и по обычаю своему начали насыпать вал вдоль стен, защищавших город с суши, чтобы тем легче завладеть ими. В то же время часть их рассеялась по беззащитным предместьям и окрестностям Константинополя; они с большою свирепостью принялись опустошать селения и монастыри, истребляя огнем и мечом нивы, жилища, людей и скот, не щадя при этом ни младенцев, ни стариков, не смягчаясь никакими воплями и мольбами. Между прочим, они захватили островок Теревинф с его монастырем, в который был сослан патриарх Игнатий, лишенный своего престола. Варвары разграбили здесь церковные сосуды и всю утварь; патриарх как-то спасся; но они схватили двадцать два человека из его монахов и слуг и всех изрубили топорами на корме ладьи.

В отчаянии своем жители Византии обратились к тому, о чем они легко забывали в дни мира и веселия, т.е. к молитве, посту и покаянию. Духовенство совершало постоянные молебны и всенощные бдения; отверстые храмы были наполнены молящимся народом, причем наиболее кающиеся стояли на коленях, били себя в грудь, плакали и стенали. Особенно густая толпа стекалась в соборный храм св. Софии. Патриарх Фотий в эту торжественную минуту явился вполне достойным своего сана и обнаружил замечательную силу слова. С Софийской кафедры он яркими красками изображал варварское нашествие как кару, ниспосланную Господом за тяжкие грехи, в которых погрязло население. При этом, смотря по течению своих мыслей, он то называл варваров грозными и неодолимыми и иногда выражался словами Библии. Например: "Народ сей двинулся с севера с тем, чтобы дойти до второго Иерусалима, и люд сей устремился с конца земли, неся с собой стрелы и копья; он грозен и не милует; голос его как шум моря", и т.д. То отзывался о них с презрением, чтобы ярче выставить унижение и стыд, которым подверглась Византия. "О град, царь едва не всей вселенной! – восклицал он. – Какое воинство ругается над тобою, как над рабою: необученное и набранное из рабов! О град, украшенный добычею многих народов, что за народ вздумал взять тебя в добычу! Слабый и ничтожный неприятель смотрит на тебя сурово, пытает на тебе крепость руки своей и хочет нажить себе славное имя". "Поход этих варваров, – замечает он, – схитрен был так, что и молва не успела оповестить, и мы услыхали о них уже тогда, когда увидели их, хотя и разделяли нас столькие страны и народоначальства, судоходные реки и пристанищные моря".

Чудесное спасение Фотием Константинополя от Руси в 860 году с помощью Ризы Богоматери. Фреска собора Княгинина монастыря во Владимире, 1648

Патриарх призывал к покаянию, но не наружному только, а глубокому и искреннему. "Не вопите и не шумите. Перестаньте плакать, молитесь спокойно, будьте мужественны", – повторял он и обещал заступление Божие, если грешники имеют твердое намерение исправиться от своих беззаконий и поступать согласно с заповедями Господними. "Было что посмотреть тогда!" – говорил после тот же Фотий. "Гордые смирились; сластолюбцы постились; у весельчаков и игроков слезы ручьями текли по щекам; ростовщики, копившие деньги, раздавали их бедным; жестокосердый стал милостив; преданный пьянству обещал не пить во всю жизнь; преданный чувственности добровольно дал обет целомудрия, и вообще каждый всеми силами давал знать, что он будет служить образцом добродетели, и обещался вперед исполнять все обеты чистосердечно и неуклонно". Каялись жители Византии также и в нарушении договоров с варварами и в обиде, им причиненной.

Между тем осада продолжалась; вал, насыпаемый неприятелями, постепенно возрастал, и близился час, когда они с этого вала могли перелезть на стены и ворваться в город. "Наконец, возлюбленные, – проповедовал Фотий, – настало время прибегнуть к Матери Слова, к Ней, единой надежде нашей и прибежищу. К Ней возопием: Досточтимая, спаси град твой, как ведаешь, Госпоже! Ее поставим ходатайницею перед сыном и Богом нашим. Ее сделаем свидетельницею и сподручницею обетов наших".

Главные византийские храмы изобиловали священными предметами; особым поклонением пользовались, конечно, те предметы, которые в народном веровании были связаны с земною жизнью Спасителя и Богородицы. Например, в Софийском соборе показывали верующим пелены младенца Христа, золотые сосуды, принесенные ему в дар волхвами, копье, которым он был прободен, и т.д. Во Влахернском храме хранились пояс Богоматери и ее риза, т.е. какая-либо часть одежды. Эта святыня чтилась в особенности как надежная защита во время опасности, и вообще жители Царьграда почитали Богородицу главною заступницею и покровительницею своего города. Патриарх взял ее ризу и с молитвенными песнопениями обнес ее вдоль стен вокруг города. Вслед затем неприятели поспешно сняли осаду, сели на свои корабли и покинули Боспор, обогащенные награбленною на его берегах добычею. Источники не дают нам ближайших объяснений этого поспешного отступления Руссов. Без сомнения, в это именно время достигло до них известие о приближении византийских легионов и кораблей; ибо Михаил III тотчас повернул назад, как только услыхал о нападении Руси на его столицу.

Русь ушла от Царьграда, но византийское правительство должно было озаботиться защитою от нее своих Черноморских областей, особенно Херсонеса и других греческих городов, находившихся в Тавриде по соседству с таманскими и таврическими владениями Руси. В этой войне союзницей Греков явилась христианская религия: греческие проповедники склонили часть варваров к принятию крещения. Тот же патриарх Фотий в своем окружном послании 866 года, обращенном к восточным епископам, извещает их, что не только племя Болгарское переменило свое древнее нечестие на веру во Христа, но то же сделало и племя Русское. "Народ, столь часто многими превозносимый, – пишет Фотий, – и превосходящий все другие народы своею жестокостью и кровожадностью, т.е. Россы, которые, покорив окрестные народы, возгордились и, имея о себе весьма высокое мнение, подняли оружие на Римскую державу, теперь и сами преложили нечестивое языческое суеверие на чистую и непорочную христианскую веру и ведут себя как преданные друзья; хотя незадолго перед этим тревожили нас своими разбоями и учинили великое злодеяние" (т.е. нападение на самый Царырад).

Но Фотий, очевидно, преувеличивал размеры обращения и преданности со стороны Руси. Только новому императору, Василию Македонянину, который в следующем 867 году воцарился на месте убитого им Михаила III, удалось богатыми дарами из золота, серебра и шелковых тканей склонить русских вождей к миру и возобновить с ними торговые договоры. Тогда и обращение варваров в христианство сделало еще более успехов, так что Игнатий, снова восстановленный на патриаршем престоле, назначил особого архиепископа для этой крещеной Руси.

Такому обращению варваров много способствовал пример их соплеменников Болгар. Около этого времени Азовско-Днепровская Русь подчинила себе то Болгарское племя, которое жило на устьях Кубани и в восточной части Крыма и которое Русь освободила от хазарского ига. Часть этих так называемых Черных Болгар уже исповедовала христианскую религию, проникшую к ним из соседних греческих городов, Херсонеса, Сугдии, Боспора и др. Крещеные таврические Болгары уже имели Евангелие и некоторые другие священные книги на родном языке. От них-то, по всей вероятности, знаменитые солунские братья, Кирилл и Мефодий, заимствовали церковнославянское письмо и начатки переводов Св. Писания, которые и перенесли потом к Славянам Дунайским. То же церковнославянское письмо облегчило путь христианской проповеди и в среду Русского народа, незадолго утвердившего свое владычество на берегах Киммерийского Боспора в городах Корчево и Тмутаракани; так у местных Славян назывались древние греческие колонии, Пантикапея, или Боспор, и Фанагория, или Таматарха, откуда Русь вытеснила Хазар. Итак, первое громкое предприятие Руси, заставившее говорить о ней другие народы, т.е. нападение на самый Константинополь, это предприятие совпадает по времени с началом русского христианства. Но вообще только незначительная часть Русского народа пока приняла крещение; а большинство хранило обычаи предков и продолжало ревностно приносить кровавые жертвы, своим старым богам: Перуну, Волосу, Дажбогу, Стрибогу и прочим[1].