III. ПОДДАНСТВО МАЛОРОССИИ МОСКВЕ

 

(начало)

 

Отношения Малой России к Великой. – Посольства Хмельницкого в Москву, просьбы о подданстве и ответные присылки из Москвы. – Временное охлаждение. – Усиленные просьбы после Берестечка. – Участие Выговского. – Содействие Никона.

 

Богдан Хмельницкий

Богдан Хмельницкий. Рисунок середины XVII века

Мысли о Московском подданстве, как сказано, давно уже бродили в умах православного западнорусского народа, терпевшего от польщизны, латинства и еврейства угнетение в своих самых насущных интересах и правах церковных, политических и экономических. Но сложившееся в течение веков различие культуры и общественного склада западнорусского от восточнорусского или собственно сравнительная культурная отсталость Московской Руси много мешали более сильному проявлению означенных мыслей. Все имущие и руководящие слои населения, подвергшиеся влиянию польской и отчасти западноевропейской культуры и привыкшие к политическим вольностям, естественно, смотрели свысока на грубую по их понятиям Москву и с некоторым страхом взирали на ее несокрушимый самодержавный строй и железную общественную дисциплину. Только неполноправные классы и простой народ, находившийся в угнетении, не разделяли этого страха и при случае обнаруживали явное тяготение к своей восточной соседке. Это тяготение или симпатии к единоверной Москве не раз проявлялись во время военных столкновений ее с Польшей. Когда же начались казацкие восстания и обнаружились невозможность бороться одними собственными силами, а потом и ненадежность всяких других союзников, в особенности страшная разорительность татарской или басурманской помощи, тогда упования народа и самого казачества все сильнее и сильнее стали сосредоточиваться на царе Московском. Но прежде, нежели та и другая сторона пришли к полному обоюдному соглашению, вопрос этот прошел разные стадии.

Когда началось восстание Хмельницкого, на Украинско-Московском рубеже как и на всем Польско-Московском пограничье происходили обычные в те времена столкновения по разным поводам. Во-первых, из Украины шел тайный или контрабандный привоз вина и запретного табаку, причем иногда происходили кровавые драки с московскими сторожевыми людьми. Воровские люди нередко прокрадывались из Украины за наш рубеж, производили грабежи, и опять уходили; за ними посылалась погоня, иногда успешная, иногда нет. Особенно озлобились черкасы (т.е. малороссийские казаки) за свои любимые пасеки, когда многие из них по новым межевым граням заключенного А. Киселем договора отошли к Москве, и пасечники эти выстрелами из пищалей встречали московских объездчиков. Вообще с весны 1648 года беспокойное состояние Украины выразилось и в заметном усилении разбоев черкас на соседних московских землях, судя по отпискам наших пограничных воевод, трубчевских, севских, путивльских, белгородских, хотмыжских, чугуевских и пр. Черкасы усердно поддерживали свою славу хищников и грабителей, приобретенную ими в Московском государстве в Смутное время. Так в июне этого года Белогородский воевода, донося об их разбойничьих нападениях, жалуется на своих станичников, т. е. сторожевых детей боярских, стрельцов и казаков, которые «живут оплошно и небрежно». И заключает свою отписку словами: «А от черкас, государь, стало воровство большое и о том писал к тебе государь я, холоп твой, преж сего». В то же время и от тех же воевод идут в Москву частые отписки с известиями и слухами о начавшихся громких событиях, т.е. о войне Хмельницкого с поляками. Известия эти добывались разными способами; для того служили посылаемые за рубеж лазутчики, конечно, снабженные благовидными предлогами: торговые люди, обоюдно ездившие в соседнее государство и притом на обеих сторонах русские; многие выходцы и беглецы из Украины, уходившие от польских и еврейских притеснений, между прочим, православные монахи, которых монастыри подвергались разорению и всяким насилиям, или просто малороссийские старцы, приходившие в Москву за милостыней; а с московской стороны монахи, ходившие на богомолье в Киев. Все эти лица или подвергались опросу пограничных воевод и дьяков, или опрашивались на Москве в Посольском приказе, а чаще и там и здесь. Немало помогали в деле известий и негласных сношений с Юго-Западной Россией и греческие духовные особы, которые обыкновенно через Киев и Украину приезжали в Москву также за милостыней. Приезжая в Западную и Восточную Россию, греки вообще сочувственно относились к борьбе казаков с католической Польшей, поощряли и благословляли их на эту борьбу. В числе их видим высшие духовные лица, например, известного уже нам иерусалимского патриарха Паисия, коринфского митрополита Иоасафа, назаретского митрополита Гавриила и др. Те же греки нередко служили посредниками в переговорах Богдана Хмельницкого с Московским правительством о подданстве Украины.

Но между тем как заезжее греческое духовенство, а также западнорусские священники и монахи жаждали сего подданства и видели в нем единственный якорь спасения для западнорусского православия, высшее малороссийское духовенство иначе относилось к воссоединению с Восточной Россией, и совсем не обнаруживало стремления к скорейшему его осуществлению, согласно со своими польско-шляхетскими симпатиями. Услуги высшего Киевского духовенства за все это время ограничивались удовлетворением последовавшей в 1649 году просьбы из Москвы: прислать несколько ученых старцев, которые бы хорошо знали языки эллинский и славянский, чтобы помочь делу исправления церковных книг. Для сего дела отправлены были старцы Киевобратского монастыря Епифаний Славенецкий, Арсений Сатановский и Дамаскин Птицкий. За удовлетворение своей просьбы царь послал щедрую милостыню в их монастырь игумену Гизелю, а также и самому митрополиту Сильвестру Коссову.

В начале восстания Хмельницкого само польское правительство извещало Москву о событиях на Украине и союзе казаков с татарами; причем на основании недавно заключенного договора напоминало обоюдное обязательство двинуть войско на помощь соседу в случае нашествия крымцев. Москва не отвечала отказом, но и не спешила действовать. Вообще поляков сильно тревожила мысль о том, как отнесется царь к событиям, особенно в трудное для них время наступившего бескоролевья и после первых побед Хмельницкого. Опасаясь московского вмешательства в пользу казаков, поляки прибегли к такому хитрому приему. Вдруг от севского воеводы в Москве получается основанное на некоторых польских источниках донесение, будто бы паны-рада не хотят выбирать Яна Казимира, так как Посполитая Речь хочет быть под рукой царя Московского, и будто бы этого особенно желают в Белой Руси, Киеве, Чернигове и Новгороде-Северском. Такое донесение должно было задеть молодого царя за чувствительную струну и обезоружить его по крайней мере на время бескоролевья. Любопытно, что и сам Богдан Хмельницкий отчасти поддерживал сию заманчивую идею. Он воспользовался посланцем московских воевод к Адаму Киселю, задержал его и отправил с ним на царское имя почтительное письмо, от 8 июня 1648 года, с известием об одержанных км победах, Желтоводской и Корсунской, и с выражением своего горячего желания, чтобы в его земле был самодержавным государем Алексей Михайлович; для чего предлагал немедленно «наступать, на государство», изъявлял готовность служить Царю всем своим войском и советовал не откладывать сего наступления. Тут еще нет речи о подданстве Малороссии собственно Московскому царю, а только о желании иметь его государем в самой Речи Посполитой, главное же получить от него помощь не только людьми, но и денежным жалованьем. Свое предложение идти вместе воевать ляхов Богдан и потом не раз посылал московским пограничным воеводам, а по поводу (неверных) слухов о предстоявшем будто бы соединении московских войск с польскими, упрекает Москву в измене православию и грозит Божьим Судом.

Царь Алексей Михайлович

Царь московский Алексей Михайлович. Конец 1670-х

 

Непосредственные сношения Хмельницкого с царем Алексеем Михайловичем начались, благодаря воздействию помянутого иерусалимского патриарха Паисия, который в бытность свою в Киеве в конце 1648 г. очень подружился с знаменитым казацким гетманом. Патриарх с прискорбием смотрел на его союз с басурманской ордой, убеждал прибегнуть к православному царю Московскому и предлагал свое посредничество; гетман тогда, после Пилявиц, по возвращении из-под Львова и Замостья, находился наверху своей силы и славы и потому сначала не особенно склонялся на убеждения патриарха. Но скоро он увидел, что надежды, почему-то возлагаемые им на благосклонные отношения новоизбранного короля Яна Казимира к казачеству, нисколько не оправдываются; что, напротив, польское правительство с новым королем во главе принялось за деятельные приготовления к подавлению казацкого восстания, для чего и пользуется заключенным перемирием. Тогда только Богдан согласился на предложение Паисия и отправил с ним в Москву полковника Мужиловского с несколькими казаками, как бы в качестве почетного провожатого, а в самом деле как своего посла к царю с просьбой о покровительстве и подданстве, что должно было оставаться тайной для поляков. В Москве полковника расспросили в Посольском приказе о цели его приезда и о том, что делается у казаков с поляками. Мужиловский рассказал о последних событиях на Украине, а относительно своего приезда хотел непременно объявить только самому царю. 4 февраля 1649 года царь с обычными церемониями принял гетманского посла в присутствии Паисия. Полковник положил к ногам государя письмо, в котором кратко излагалась история последнего восстания и польских неправд, а в заключение приводилось челобитье о царской помощи главным образом для защиты православной христианской веры. Челобитье изложено было в неопределенных выражениях и разногласило со словами Паисия, который говорил, что гетман желает поступить под державу Московского государя. Мужиловского задержали, а к гетману послали особого гонца за разъяснениями. Богдан отвечал, что казаки желают иметь его царское величество над собой государем православным и вновь просил ратных людей на помощь. Тогда Мужиловскому, назначенные для переговоров, боярин Пушкин и думный дьяк Волошенинов, объявили, что с поляками у нас заключен вечный мир и потому послать ратных людей нельзя. Вместе с тем, они посоветовали казакам послать к панам-раде и уговаривать их выбрать своим королем русского государя, а если король уже выбран, то просить у них согласия на поступление запорожского войска в царское подданство. Очевидно, в Москве еще не пришли ни к какому положительному решению относительно вмешательства в дела Малороссии и выжидали, что скажут дальнейшие события, потому и давали подобные невозможные для исполнения советы. В заключение московское правительство изъявило готовность посредничать между поляками и казаками, и в половине марта отпустило гетманского посла, наградив его со свитой государевым жалованьем, т. е. деньгами, сукнами, соболями и пр. Вместе с тем отправлен был первый непосредственный царский посланец к Хмельницкому Григорий Унковский, сопровождаемый подьячим Домашневым, с государевой грамотой и с подарками для гетмана и некоторых членов казацкой старшины.

Когда Унковский подъезжал к Чигирину, ему выслана была почетная встреча с Тимофеем Хмельницким во главе. Гетман прислал с извинениями, что по болезни сам не участвовал в этой встрече. Принимая потом посланца, он приложился к печати на грамоте. В ней повторялись помянутые выше советы. Гетман отвечал, что король уже избран и коронован и что государю следует теперь наступать на Литву. В происходивших затем переговорах Хмельницкий обнаружил школьные исторические сведения, рассуждая о прежнем единении православной Руси еще при Владимире св.; он настойчиво приглашал к общей войне с поляками и к отобранию у них Смоленска и других потерянных городов; говорил о своем союзнике крымском хане, который по окончании войны с поляками надеется в свою очередь с помощью казаков освободиться от турецкого ига. Не преминул гетман похвалиться тем, что на предложение хана идти вместе воевать Московское государство, он не только отказал, но и пригрозил соединиться с московским войском против крымцев, если они пойдут на государевы украйны. Посланец со своей стороны указал на отказ государя полякам, просившим о помощи на основании мирного договора, и на то, что государь, узнав об истреблении посевов саранчой на Украине, позволил ее торговым людям свободно приезжать в свои города для покупки хлеба и соли, а теперь дозволил им привозить в порубежные города свои товары беспошлинно. Жаловался московский посланец на Черкас, которые нападают на порубежное население, производят грабежи и всякие насилия, чего при Поляках не было. Гетман приказал писарю Выговскому послать грамоты порубежным начальникам, чтобы таких людей наказывали без всякой пощады. В последних числах апреля гетман отпустил Унковского с подарками и ответной грамотой. Сей последний во время своего Чигиринского пребывания успел собрать от разных людей всякие сведения (не всегда, впрочем, точные) о политических делах Украины, Польши, Литвы и других соседей, для чего щедро раздавал соболей, отпущенных ему из царской казны. Из своих расспросов он убедился, что малорусский народ, действительно, желает поступить в царское подданство, но такое дело пока оставлял на волю гетмана, который, как сказано выше, именно в это время пользовался наибольшим народным расположением.

Раз завязавшиеся переговоры гетмана с Москвой продолжались. Вместе с Унковским он отправил второго своего посла к государю, именно черниговского полковника Федора Вешняка, который повез грамоту гетмана с новой просьбой о помощи ратными людьми и принятии его в подданство с войском Запорожским. Гетман в подарок царю послал коня и лук. Вешняк был принят царем 5 июня, а 13-го он имел уже отпускную аудиенцию. Ему выдали почти такое же царское жалованье, как его предшественнику Мужиловскому и вручили грамоту, в которой царь похвалил усердие к нему гетмана, но о посылке ратных людей отвечал то же, что и прежде, т.е.: заключенное с королем Владиславом «вечное докончание нарушить немочно»; но без нарушения сего докончания, т. е. с согласия королевского величества, государь готов гетмана и все войско Запорожское «принять под свою высокую руку». Было в том же 1649 году и еще столь же неуспешное от гетмана к царю посольство, с которым ездил полковник Иван Искра; а из Москвы в конце этого года ездили в Чигирин гр. Неронов и подьячий Богданов с царской грамотой и соболями в подарок. Московское правительство, обеспокоенное известием о намерении крымцев напасть на его украйны, вновь хлопотало, чтобы гетман их не допускал до того. Гетман обещал, а с своей стороны просил впредь удерживать донских казаков от нападения на союзный ему Крым.

В это время переговоры Хмельницкого с Москвой приняли не особенно дружественный характер. Новые победы над поляками и Зборовский договор даже произвели некоторое охлаждение. Гетман повысил тон в своих сношениях с пограничными воеводами: они жаловались ему, что порубежные казацкие атаманы в письмах своих не соблюдают полного царского титула, что казаки насильно межи и грани портят, пашут, сеют и пасеки ставят на государевых землях; а гетман в ответ бранил воеводских посланцев и грозил воевать самое Москву за то, что она не помогла ему против поляков. «Вы де за дубье да за пасеки говорите, а я де и города Московские и Москву сломаю!» Так грозил Богдан, по уведомлению воеводских отписков. Мало того, говорил и такие непригожие слова: «кто де на Москве сидит и тот де от меня не отсидится». Очевидно, подобные угрозы произносились не в трезвом виде, и только словесно, а в письмах к воеводам соблюдалась возможная вежливость. Не оправдались пока и сообщаемые воеводами вести о намерении татар напасть на московские украйны, причем Хмельницкий указывал и, кажется, справедливо, на свою заслугу, что именно он удерживал басурман от сих нападений, о чем не раз просило его Московское правительство. Неудовольствие его на Москву, как указано выше, особенно обнаружилось в следующем 1650 и отчасти 1651 году, когда он не исполнил настоятельных домогательств о выдаче Тимошки Анкудинова и дал ему возможность ускользнуть из Малороссии.

Меж тем сношения Варшавы с Москвой продолжали носить дружественный характер. Для поляков, конечно, было чрезвычайно важно устранить вмешательство Москвы на украинские дела, а потому они явно перед ней заискивали и всячески старались помешать ее соглашению с мятежным казацким гетманом. Со своей стороны московское правительство с самого начала восстания держалось нейтралитета и предлагало только свое посредничество для восстановления мира с мятежниками. Молодому царю, по-видимому, очень понравился искусно пущенный поляками слух о возможности избрания его в короли; о чем были речи еще при заключении Поляновского договора. В Москве немало и серьезно носились с этим коварным слухом. Так, при отправлении в Варшаву гонцом дьяка Кунакова в декабре 1648 года, ему дан был наказ, в котором, между прочим, прямо предписывалось напомнить панам-раде о помянутых речах и подать им надежду на согласие государя. Когда же выбран был Ян Казимир, то новый король и паны-рада продолжали меняться с Москвой гонцами и посольствами и писать царю льстивые послания, где благодарили его за мирное расположение. Любопытно, что помянутый дьяк Кунаков после долгого пребывания в Варшаве, возвратясь в Москву, не только подал обстоятельные донесения о польских и малороссийских делах, но и привез с собой шесть печатных книг или, как он выражается, «тетрадей», которые относились к современным событиям и могли интересовать наше правительство. Подобные же книги вообще московские гонцы и послы обыкновенно приобретали в Польше; а в Москве потом тщательно в них разыскивали и переводили то, что касалось их обоюдных отношений, и особенно всякие неблагоприятные о нас отзывы или известия. Находясь в стесненном положении по случаю восстания Хмельницкого и его союза с татарами, поляки, естественно, по наружности оказывали московскому правительству дружелюбие. Но в Москву доходили известия и о другой стороне медали. Продолжавшееся мирное настроение и невмешательство молодого царя уже начинало объясняться поляками как признак нашей слабости и робости. Так, по донесению дьяка Кулакова, в октябре 1649 г., возвратившиеся из Москвы литовские послы в Смоленске вели такие речи, после которых шляхта, собранная здесь в осаду ввиду грозившей от москвитян опасности, теперь стала разъезжаться в свои маетности и предаваться обычным банкетам; причем похвалялась: «мы де боялись Москвы, а Москва де нас больше того боится».

Собиравшееся посполитое рушенье, поражение казаков под Берестечком и Белоцерковский договор произвели новый переворот в отношениях гетмана к соседям. Союз с татарами оказался не только дорог, но и не надежен; номинальное подданство Турецкому султану не принесло действительной помощи и не ограждало Украины от польских притязаний. Поэтому вновь завязывались сношения с Москвой, просьбы и переговоры о подданстве. Они велись отчасти особыми посланцами, отчасти посредством все тех же приезжавших в Россию за милостыней греческих духовных лиц, каковы помянутые выше митрополиты, назаретский Гавриил и коринфский Иоасаф, и разные старцы. (А иерусалимского патриарха Паисия турки утопили). Теперь в этих сношениях деятельное участие стал принимать самый доверенный человек гетмана, войсковой писарь Иван Выговский, который и отправлял в Москву грамоты не только от гетмана, но и лично от себя. Гетман и Выговский писали смиренные и заискивающие «листы» не только к самому царю, но и к его приближенным, каковы бояре Борис Ив. Морозов, постельничий Федор Мих. Ртищев, духовник царский благовещенский протопоп Стефан и думный дьяк Мих. Волошенинов. Московское правительство с своей стороны тщательно собирало все сведения о событиях в Польше и на Украине, особенно после Берестечка, ради которого нарочно посылало подьячих гонцами к гетману. Хитрый Выговский при сем даже пытался играть роль усердного московского доброхота, который не только хлопотал о принятии Украины под высокую царскую руку, но будто бы тайком от гетмана сообщал гонцам о всех делах и сношениях; передавал им копии с писем, полученных гетманом от соседних владетелей, и пугал намерением польского короля и крымского хана соединенными силами напасть на Московское государство, от какового нападения удерживает их только гетман Хмельницкий. Выговскому за усердие посылали из Москвы щедрые подарки и оказывали большое доверие.

В сентябре 1651 года видим в Москве гетманским посланцем одного из полковников, Сем. Савича, а в марте следующего 1652 г. Ив. Искру; последний, между прочим, просил позволения казакам от польского утеснения переселяться в царские порубежные города. На это ему отвечали в Посольском приказе, что для сего есть в Московском государстве «пространные, изобильные земли» по рекам Дону и Медведице; а если селить в порубежных городах, то будет оттого ссора с польскими и литовскими людьми. В конце того же 1652 года и в начале 1653-го посланники от войска Запорожского, войсковой судья Самуил Богданович с товарищи, уже ведут в Москве переговоры о желании Малой Руси быть под высокой рукой царя. Для переговоров с ними государь назначил боярина и оружейничего Гр. Гавр. Пушкина и дьяков, думного Мих. Волошенинова и посольского Алмаза Иванова. Боярин и дьяки подробно расспрашивали посланников о положении дел; а в заключение спросили, как они разумеют слова: «быть под высокою рукою царскою». Таким образом, практичная Москва не хотела ограничиться этой неопределенной фразой, а прямо поставила вопрос об условиях. Гетманские посланники затруднились определенным ответом и отозвались, что «о том они не ведают, и от гетмана с ними о том ничего не сказано, а ведает то гетман». Посольство хотя также уехало ни с чем; однако, обоюдные переговоры, очевидно, оживились и участились.

1653 год особенно отмечен частым обменом посланников между Москвой и Чигирином. В апреле видим в Москве гетманскими посланниками Бырляя и Мужиловского, которые, между прочим, тщетно просили о пропуске их в Швецию к королеве Христине. А в числе московских посланцев к гетману в этом году встречаем стрелецкого голову дворянина Артамона Матвеева и стольника Ладыжинского. Матвееву писарь Выговский, якобы тайно от гетмана, вручил писанные к Хмельницкому листы от турецкого султана, крымского хана, силистрийского паши и литовского гетмана Радивилла, а Ладыжинскому – письмо гетмана Потоцкого. Листы эти списаны и переведены в Москве; в августе обратно отправлены с новым посланцем, подьячим Ив. Фоминым, и вручены Выговскому вместе с соболями, которые пожалованы ему царем за его радение. Тому же Фомину Выговский, опять якобы тайно, передал и новополученные подобные же листы. Сам гетман, как оказалось, на ту пору «гулял по пасекам»; воротясь с этих прогулок, он принял посланца с большим почетом в своей слободе Суботове 17 августа. К этому времени уже выработались следующие обычаи при приеме царских посланников гетманом. Поданную ему царскую грамоту прежде чем распечатать, он поцеловал в печать; прочитав ее, опять поцеловал, «поклонился в землю средь светлицы на государской милости» И отдал грамоту писарю Выговскому. После того Фомин от имени государя спросил о здоровье гетмана, полковников и все войско Запорожское. Гетман и находившаяся при нем старшина низко поклонились, благодарили и повторили, что рады служить великому государю и во всем ему добра хотеть. Тут подьячий вручил гетману сорок соболей в 80 руб., да две пары добрых по 10 руб. пара, а Выговскому пару соболей также в 10 рублей (кроме сорока соболей в 70 рубл. и двух пар по 10 руб., которые вручил ему тайно от гетмана). Затем гетман перешел в другую светлицу, где заперся вместе с Фоминым и Выговским и втроем они совещались. Гетман указывал на свое трудное положение: вновь на него наступают. Он вновь просит великого государя принять под свою высокую руку «в вечное холопство» и помочь ратными людьми. Богдан напомнил, что стольник Ладыжинский, с которым они тоже совещались втроем, уже передавал им согласие на то великого государя. Фомин спросил, что известно им о великих и полномочных послах, князе Борисе Александровиче Репнине-Оболенском с товарищи, которых его царское величество отправил к королю по делам Украины. Хмельницкий и Выговский отвечали, что великие послы находятся под Львовом и вступили в переговоры с королем и панами-радой; но те их задерживают в ожидании, чем решится война с казаками. Гетман, между прочим, рассказал подьячему о недавнем походе сына своего Тимофея под Сочаву на выручку его тещи. Окончив совещание, Богдан позвал Фомина к себе на обед; тут он торжественно провозгласил царскую здравицу. На следующий день гетман вручил Фомину грамоту, написанную Выговским и запечатанную войсковой печатью, все с той же просьбой к царю. А на третий день, т. е. 19-го августа, Фомин был отпущен. Сам гетман приехал к нему на двор со своей свитой. На сей раз он был порядком выпивши; говорил, что идет в поход на поляков; что у него своего казацкого войска будто бы со 100.000, опричь татар, и со слезами повторял свое челобитье государю о принятии в вечное холопство и скорой помощи, хвастливо обещая уговорить к поступлению в такое же холопство своих друзей, крымского хана и мурз. А не задолго перед тем он чрез пограничных воевод давал знать в Москву, что если царь не внемлет его просьбам, то ему и войску Запорожскому ничего более не остается, как отдаться в подданство турецкому султану.

Выше мы сказали, что гетман и войсковой писарь обращались с просьбами о ходатайстве за Украину к разным лицам, приближенным к царю. Но такие просьбы как-то мало имели действия или эти лица не оказывали усердия в своем ходатайстве. Когда же среди приближенных самое высокое и влиятельное положение занял патриарх Никон, Хмельницкий и Выговский не замедлили устремить свои домогательства именно на патриарха. Так мы знаем, что они писали ему с Бырляем и Мужиловским, умоляя его стать за них ходатаем перед его царским величеством за войско Запорожское и за православную Русскую церковь, угнетенную латынами. Никон, очевидно, был взят за чувствительные струны. С Артамоном Матвеевым он отвечал, что не перестает ходатайствовать. И гетман, и Выговский, искусившиеся в сочинении умильных посланий, продолжали «низко и смиренно до лица земли бить челом Божиею милостию великому святителю, святейшему Никону, патриарху царствующего града Москвы и всея великия России, господину и пастырю, его великому святительству», умоляя его быть «неусыпным ходатаем» у «пресветлого царского величества», «да подаст руку помощи на врагов» «прескорейшею ратию своею великою государскою» и «да прибудет (войско Запорожское) под крепкою его великого государства рукою и покровом», и т. п. Именно с такого рода мольбами явился в Москву гетманский посланник Герасим Яцкович с товарищами в августе того же года, т. е. в то самое время, когда в Чигирине пребывал Иван Фомин. Царь принял их милостиво. Никон на сей раз ограничился приемом у себя и благословением посланцев гетмана, и хотя никакой собственной грамоты им не вручал, по всем признакам не без его влияния царь, наконец, решился покончить с полько-казацким вопросом и принять Малую Русь под свою высокую руку.

Согласно со своими традициями все делать не торопясь и осторожно, долго Москва не решалась удовлетворить просьбам гетмана и войсковой старшины; она все наблюдала и присматривалась к событиям и ждала, как выяснятся обстоятельства. Наконец, наступил момент, пропустить который и терять время на дальнейшее ожидание было бы большой и непоправимой ошибкой. Если Хмельницкий и войско Запорожское оказались почти в безвыходном положении, то и Москве грозила явная опасность не только упустить благоприятное время для воссоединения Малой России с Великой и затем с помощию первой воротить Смоленск и другие русские города, оторванные Сигизмундом III и Владиславом IV, но и быть готовой на новые потери. Ибо, подчинив себе вновь казаков, поляки не стали бы удерживать крымцев от нашествия на Московское государство, но, по всей вероятности, обрушились бы на него вместе с ними и с казаками; к чему уже давно подговаривал их Ислам Гирей. Все это было, конечно, обсуждено и взвешено в совете молодого государя вместе с ближними людьми и патриархом.

В начале сентября на отпуске гетманским посланцам было объявлено, что государь отправляет в Чигирин ближнего стольника Матвея Стрешнева и дьяка Мартемьяна Бредихина со своим «государским жалованьем» (с соболями для гетмана и старшины на 2352 рублей). В грамоте, которую, эти послы должны были вручить Богдану, было написано: «И о чем они тебе говорить учнут, и тебе бы в том им верить и к нам великому государю отпустить их не задержав». Они везли с собой согласие на просьбу Хмельницкого о принятии его под высокую государеву руку (если посольство кн. Репнина в Польшу окажется безуспешно). Но им пришлось довольно долго ожидать в Чигирине гетмана, который находился тогда в походе против поляков, Тщетно посланники требовали, чтобы их проводили к нему в войско. Гетман все еще сохранял тайну своих переговоров с Москвой и особенно не хотел их обнаружить перед своим союзником Ислам-Гиреем. Только по заключении Жванецкого договора и по возвращении гетмана в Чигирин, уже в конце декабря, Стрешнев и Мартемьянов вручили ему царскую грамоту и подарки; после чего были отпущены[1].



[1] О пограничных столкновениях, перебежчиках, контрабанде, обоюдных грабежах, вести о событии в Польше и восстании Хмельницкого, и сношения Хмельницкого с Москвою. Акты Юж. и Зап. России. III. №№ 108 – 331 (с перерывами). В Дополнениях к этому тому №№ 3 – 89. В Дополн. к IX тому №№ 3 – 11 и 23. Акты Моск. Госуд. II. № 467. Среди вестей встречается много слухов и предложений, на деле оказавшихся неверными. Любопытна между прочим отписка путивльского воеводы Плещеева от 5 июня 1649 г. Он извещает царя о большом наплыве казаков и мещан, уходящих из Украины и Литвы "блюдеся Поляков". Многие литовские люди живут под видом торговли хлебной и соляной. "И ныне, государь, в Путивле и Путивльском уезде литовских людей больше твоих государевых людей, и в смутное, государь, время от них какого дурна не учинилось". Воевода спрашивает указа, как поступать с этими выходцами. По поводу посольства полковника Мужиловского к царю и царского ему и его казакам жалованья, любопытно известие, что в Москве казаки показали свое буйство: они перепились и чуть не убили своего полковника, который спасся к Грекам, стоявшим с ними на одном подворье. (№ 250). Хмельницкий прислал в подарок царю коня и лук с полковником Вишняком. Аргамачья конюшня произвела их оценку (что было нужно для отдаривания): "жеребец темносер, лыс, белогуб, семи лет, грива направо, цена сорок пять рублей". "Луку цена три рубля с полтиною". (№№ 252 – 254). Это было в июне 1649 г, А в августе 1653 г. гетман, отпуская царского посланца подьячего Фомина, дарит ему то же самое: "лошадь да лук ядринский", кроме 25 ефимков (№ 343). Такой же обычай дарить коня и лук видим у Крымского хана (Машкевич. 416). Выписка из четырех изданных в Польше книг, оскорбительных для Московского правительства и народа (№ 313). Статья Востокова в Киевской Старине (1887. Август) "Первые сношения Б. Хмельницкого с Москвою". Основана главным образом на столбцах Сибирского приказа, хранящихся в Моск. Архиве Мин. Ин. Дел. Тут, собственно, о посольстве Мужиловского в Москву и Унковского к Хмельницкому. Превосходная и обширная диссертация В. О. Эйнгорна "Сношение Малороссийского духовенства с Московским правительством". М. 1899. Гл. I. О назаретском митрополите Гаврииле см. Палестинский Сборник. Вып. 52. Спб. 1900. Предисловие С. О. Долгова к "Повести о святых местах града Иерусалима, приписываемой Гавриилу назаретскому архиепископу". Акты Южной и Запад. России. VIII. Дополнения. №№ 3 – 39. Тут много неверных или спутанных известий о войне Хмельницкого с поляками. Образцы их см. в №№ 7 и 9. Любопытно, почему Крымцы были очень возбуждены против подданства Украины Москве: тогда "им от Московского царя житья не будет" (№ 13). Статейный список Григория Неронова и подьячего Богданова о посольстве их к Хмельницкому в октябре и декабре 1649 (№ 32). Из него узнаем, как жена гетмана обиделась на то, что сыновьям его дано по паре соболей, а ей ничего; тогда и ей дали пару в 10 руб. У Хмельницкого в это время видим двух писарей: Ивана Выговского и Ивана Кречовского. Богданов говорит о физических и умственных достоинствах царя и его "хотенья к рыцарскому строю". Хмельницкий сообщает, будто Крымский хан хочет освободится от турецкой зависимости с помощью казаков, и что Запорожское войско тогда пойдет в турецкую землю "зипун добыть". Переписка Хмельницкого с Никоном 1653 года в №№ 38 и 39. Тут же Выговский сообщает письмо литовского гетмана Радивила к тестю своему Василию Лупулу, чтобы тот убеждал Хмельницкого покориться Польше и дать сына в заложники. С. Г. Г. и Д. III. №№ 148 (посольство Ив. Искры от Хмельницкого в Москву), 156 (похвальная грамота Хмельницкому и всему войску Запорожскому с извещением о посылке ближнего стольника Стрешнева и дьяка Бредихина с государевым жалованьем). Акты Юж. и Зап. Рос. X. № 3. Тут 23 документа. В том числе статейный список с любопытными подробностями о посольстве Стрешнева и Бредихина, и их переговорах с Хмельницким и Выговским. Не желая долго ждать Хмельницкого, посланники тщетно хлопотали, чтобы их отвезли к нему; даже предлагали переодеться казаками, чтобы не возбуждать внимания. Но Чигиринский наказной полковник Томиленко не соглашался, под предлогом опасности от татарских загонов. В конце ноября их повезли было навстречу возвращавшемуся гетману на Корсунь и Умань. Но они разъехались с ним и, после долгих блужданий по разным городам, опять приехали в Чигирин. Тут их принял Выговский, сообщил им разные подробности о событиях и по обыкновению уверял в своей преданности и усердии к его царскому величеству.