V. УКРАИНСКАЯ РУИНА

(начало)

Юрий Хмельницкий. – Выговский – временный гетман. – Митрополит Дионисий Балабан. – Избирательная Переяславская рада. – Польские симпатии старшины. Раздвоение. – Пушкарь. – Измена Выговского и гадячский договор. – Путаница отношений. – Конотопское поражение. – Движение в пользу Москвы.

Избрание Выговского в гетманы

Гетман Иван Выговский

Сильная рука Хмельницкого обуздывала разнообразные интересы и стремления среди украинского населения и поддерживала его единство. Когда же не стало знаменитого гетмана, естественно, эти интересы и стремления выступили наружу; начались их взаимные столкновения, осложненные внешними влияниями. Малороссийскому народу пришлось переживать тяжелую эпоху всяких смут и опустошительных кровавых событий. Первым и главным поводом к ним послужила, конечно, осиротевшая гетманская булава.

Как ни заботился Богдан закрепить эту булаву за своим сыном Юрием, обстоятельства тому не благоприятствовали. Юрий был еще слишком молод, неопытен, да притом по самой натуре своей лишен был необходимых для того способностей; а потому тотчас сделался жертвой интриги со стороны все того же Ивана Выговского. Войсковой писарь, бывший столь долго ближайшим советником и правой рукой Богдана, конечно, имел возможность составить себе среди казацкой старшины значительную партию, во главе которой стояли: войсковой обозный Носач, судья Самойло Богданов и полковник миргородский Григорий Лесницкий. А теперь, благодаря тесной дружбе и родственным связям с семьей Хмельницкого, он успел захватить значительную часть накопленных им богатств и щедрой рукой покупал себе сторонников.

23-го августа совершился в Суботове обряд погребения Богдана, а 26-го в Чигорине собралась на его дворе рада из наличной старшины и небольшой толпы простых казаков для избрания гетмана. Первым движением последних было указать на молодого Хмельницкого. Ссылаясь на волю покойного, Выговский взял на себя роль опекуна для его сына, и ему нетрудно было при помощи названных своих сторонников заранее убедить юношу, чтобы он отказался от гетманства, так как еще не окончил школьного учения и по своей молодости и неопытности не может начальствовать войском. Юрий сложил перед громадой булаву и бунчук. Казацкое большинство однако настаивало. Тогда доброхоты войскового писаря предложили, чтобы Юрий оставался гетманом, но до его совершеннолетия войском начальствовал Выговский, который на время похода должен из рук Юрия получать булаву и бунчук, а по окончании похода снова возвращать их в его руки. Но тут возник вопрос: придется в военное время выдавать универсалы и разные грамоты от гетманского уряда, как же будет на них подписываться Иван Выговский? Сторонники, конечно, сговорившиеся о том заранее, предложили, чтобы он подписывался: «на тот час (т. е. временный) гетман войска Запорожского». Простое казачество, недолго думая, согласилось. Этого было на первое время достаточно Выговскому: таким образом фактически булава, а вместе с ней и власть оказались в его руках. Но то было только предварительное избрание, учиненное малым числом казачества. Очевидно, в войске многие не сочувствовали сему избранию; притом оно произошло без ведома царского, и неизвестно было, как отнесется к нему Московское правительство. Поэтому Выговский созвал на 2-е октября новую и уже большую казацкую раду в Корсуни, куда съехались полковники и сотники с 20 человеками простых казаков от всякой сотни. Тут опять разыграна была сцена, заранее условленная с его доброхотами. Рада происходила в поле. Выговский положил булаву и сказал полковникам, что не хочет быть у них гетманом; а в числе причин главною выставил новоприсланные из Москвы пункты, которые отнимают у казаков старые их вольности. Затем он поехал прочь. Но судья Самойло Богданов и полковники взяли булаву и, нагнав Выговского, снова ее вручили; тот конечно, согласился; при сем заметил, что полковники должны присягать ему, гетману, а сам он не присяжник царя, которому присягал Хмельницкий. Потом вынул из кармана медные деньги и, бросив им, сказал, что Московский царь хочет этими деньгами платить войску жалованье. Из среды полковников несколько человек, с полтавским Пушкарем во главе, возражали ему и настаивали на верной службе царю, говоря, что за свою вольность они будут стоять с ним заодно. Затем рада приговорила послать в Москву к великому государю и бить ему челом об утверждении нового гетмана вместе с прежними правами и вольностями войска Запорожского. С этим челобитьем отправлены в Москву есаул Корсунского полка Юрий Миневский и сотник Коробка. Таким образом, поставлено было решение уже просто о гетманстве, а не о временном только.

Выговский и Москва

Но прежде нежели означенное казацкое посольство прибыло в Москву, оттуда отправлен был стряпчий Рогожин к Выговскому с радостным известием о рождении царевны Софьи (столь знаменитой впоследствии), и, конечно, с тайным поручением разведать о положении дел в Малороссии. Но по пути в Чигирин, проезжая Ромны, Лохвицу, Лубны, и на обратном пути стряпчий из разговоров с местными казаками, между прочим, узнал, что более всего заводит смуту миргородский полковник Григорий Лесницкий, который распускает слухи о намерении Москвы отнять у казаков их вольности, ограничить их войско десятью тысячами, а других брать в драгуны и солдаты, собирать с них десятину и отобрать все аренды на государя. Он и сотники его созывали рады, на которых явно старались отводить казаков от московского подданства и даже предлагали перейти на сторону поляков; но простые казаки и мещане не хотели их слушать и говорили, что останутся верными своей присяге. И не однажды казаки, провожавшие стряпчего от города до города, повторяли, что чернь казацкая предана великому государю и хочет служить ему правдой, а старшие «мятутся»; говорили также, что недолюбливают Выговского, а больше склонны к Хмельницкому, но за первого стоят старшие и богатые казаки. Из их же разговоров обнаруживалось, что простые казаки и мещане стоят за государя более на левой стороне Днепра, а на правой – менее и что на левой стороне казаки сочувственно относятся к слухам о намерении царя поставить на Украине в большие города своих воевод.

Выговский на известие о рождении царевны отвечал грамотой с выражением своей радости; при сем, играя роль преданного царского слуги, уведомлял о коварстве ляхов и короля, который по отъезде Беневского прислал пана Воропича, чтобы наговаривать казаков к возвращению под польскую корону; но он якобы отвечал, что никогда не изменит его царскому величеству; уведомлял о польских военных сборах и пришествии крымской орды на помощь ляхам. Под грамотой своей царю Выговский подписался «наинижайшим подданным, повольным гетманом» войска Запорожского. Это слово «повольный» в Москве не понравилось, и потом Выговскому было поставлено на вид, что Богдан Хмельницкий писался просто «царского величества верным слугой и подданным».

Меж тем в Москве казацких посланцев, Юрия Миневского с товарищи, подробно расспрашивали о гетманском избрании; выражали опасение о том, что на Корсунской раде не было казаков из Запорожья, и потому не затевают ли они какого бунта. Посланцы старались рассеять это сомнение и объясняли отсутствие запорожцев на раде тем, что время не позволяло ждать их прибытия и мешкать. Впрочем – прибавляли они, – в Запорогах живут их же братья-казаки, приходя из городов для промыслов или кто пропьется и проиграется, а жены и дети их живут по городам. Пытаясь устранить всякое подозрение, Миневский от имени Выговского просил, чтобы государь прислал в войско свое доверенное лицо, которое бы и созвало вновь большую раду для выбора гетмана, а выбранный принесет присягу царю на верность и получит царскую подтвердительную грамоту на свое избрание и на войсковые права и вольности. На вопрос, где лучше быть этой раде, посланцы указали на Переяслав.

Так и было сделано.

В декабре того же 1657 года из Москвы отправлен был на Украину полномочным послом ближний окольничий и оружничий Богдан Матвеевич Хитрово с товарищи (два стольника и два дьяка).

Избрание нового запорожского гетмана случайно совпало с избранием нового киевского митрополита.

13-го апреля 1657 года скончался митрополит Сильвестр Коссов, который, как мы видели, несочувственно относился к московскому подданству Малороссии. Но под конец жизни, в виду успехов московского оружия, когда царские войска занимали большую часть великого княжества Литовского, он, по-видимому, примирился с этим подданством. С его кончиной, казалось, наступил благоприятный момент поставить выбор его преемника в зависимость от соизволения Московского правительства и сделать решительный шаг к подчинению Киевской кафедры Московскому патриарху. Но Богдан Хмельницкий не счел нужным обращаться в Москву по сему поводу; он назначил временным блюстителем митрополии Лазаря Барановича, только что поставленного в Черниговскую епископию, и затем послал звать в Киев для митрополичьего избрания епископов Львовского, луцкого и перемышльского, состоявшим под польским владычеством. Старый гетман ясно хотел показать, что считает это дело чисто малорусским, основанном на стародавних правах и не подлежащим ведению Московской патриархии. Съезд архиереев, однако, произошел не скоро: надо было получить на него согласие польского короля; болезнь и кончина Хмельницкого также задержали выборы. Только в октябре собралось в Киев высшее малороссийское духовенство, в присутствии нового гетмана Выговского. Тут голоса разделились: некоторые желали печерского архимандрита Гизеля, другие луцкого епископа Дионисия Балабана, третьи Львовского епископа Арсения Желиборского, четвертые виленского архимандрита Иосифа Тукальского. Выборы были отложены до декабря или до Николина дня. Дело в том, что Выговский хотел провести своего кандидата, именно Дионисия Балабана Луцкого, которого ему указал польский посол Беневский, надеявшийся найти в Балабане усердного сторонника для польской партии. Балабан действительно был выбран и вступил в управление митрополией, не дожидаясь ни согласия Московского правительства, ни благословения от Московского патриарха.

После смерти Хмельницкого Выговский продолжал писать в Москву об угрожавшем вторжении в Украину поляков и крымцев и просил помощи; государь двинул из Белгорода князя Ромодановского с войском к Переяславу. Но тут князь долго и тщетно ожидал Выговского; нареченный гетман не заботился доставлением съестных припасов и конских кормов, отчего люди разбегались, а лошади падали. Прибыв, наконец, в Переяслав, Выговский сам сознавался, что приход царского войска много способствовал прекращению начавшихся было бунтов и укреплению его в гетманстве, и пытался удалить Ромодановского на правую сторону Днепра, но тот без царского указу не пошел. А в Москве в то время рассчитывали посредством этого войска занять своими гарнизонами Переяслав, Нежин, Чернигов и другие важнейшие украинские города на левой стороне, и тем, конечно, закрепить за собой Украину.

Переяславская рада 1658

В конце января 1658 года Богдан Матвеевич Хитрово с товарищи прибыл в Переяслав; сюда же вместе с Выговским съехалась войсковая старшина, т. е. обозный, судья, полковники, сотники, и немного простых казаков; но полковники приехали не все, а по преимуществу сторонники Выговского; простых же казаков они взяли с собой по десятку или около того. Кроме старшины, приехало высшее малороссийское духовенство, а именно: новопоставленный митрополит Балабан с архимандритами печерским Иннокентием Гизелем, виленским Иосифом Тукальским, овруцким Феофаном Креховецким, черниговским Иосифом Мещериновым, кобринским Иовом Зайончковским, с некоторыми игумнами и протопопами. В Переяславе ждали полтавского полковника Мартына Пушкаря; но он не приехал и, кроме того, предупреждал Москву о шатости и ненадежности Выговского; не приехали также уполномоченные от запорожского кошевого атамана Барабаша. Собравшаяся старшина уже думала, что рада не состоится, и хотела разъезжаться. Но Хитрово воспротивился; ему помог особенно черниговский архимандрит Иосиф Мещеринов, находившийся в свойстве с Выговским; он уговорил, старшину остаться. Созвана была рада, которой Хитрово предложил выбрать себе гетмана. Выговский положил булаву и в третий раз разыграл сцену отказа от гетманства. Но присутствующая старшина и чернь были уже так хорошо подготовлены, что провозгласили его единогласное избрание. Выговский снова взял в руки булаву, и затем духовенство привело его к присяге на верную службу великому государю. Хитрово после того от царского имени щедро одарил соболями нового гетмана, его родственников, полковников и митрополита с помянутыми духовными особами. Во время пребывания в Переяславе окольничий не раз заводил с гетманом разговор о желании Государя, чтобы в важнейших украинских городах находились московские воеводы с ратными людьми для обороны от неприятельских нападений и чтобы подати с населения и доходы с аренд шли на жалованье войску Запорожскому и на содержание царских осадных ратных людей (т. е. гарнизонов). Понятно, что подобные меры сильно не нравились Выговскому, хотевшему быть таким же самостоятельным начальником в Малороссии, каким был Хмельницкий, и так же бесконтрольно распоряжаться ее доходами. В этом отношении он находил полное сочувствие в окружавших его полковниках и прочей войсковой старшине, привыкшей всякими способами обогащаться на счет простых казаков, мещан и поспольства. Выговский не отказывался исполнить желание государя; но откладывал исполнение и, очевидно, хотел выиграть время. Хитрово, кроме того, потребовал, чтобы в некоторых белорусских городах казацкие гарнизоны были заменены московскими, а в особенности в Старом Быхове, который незадолго перед кончиной Хмельницкого сдался, наконец, «на царское имя»; он принадлежал к Оршанскому повету, который ведался московским воеводой. Окольничий повторил и прежнее требование о том, чтобы в порубежных черкасских городах не принимали беглых крестьян из соседних московских областей и виновных выдавали бы назад помещикам. Гетман обещал исполнить и то, и другое требование.

Там же в Переяславе Хитрово пытался убеждать новоизбранного митрополита Дионисия, чтобы он взял благословение у патриарха Никона на свое поставление. Дионисий отвечал, что киевские митрополиты всегда благословлялись от святейших патриархов цареградских и что пусть из Москвы хлопочут о разрешении ему получить посвящение от патриарха Московского. При сем он с клятвой обещал верно служить великому государю. Хитрово дал ему сорок соболей во 100 рублей, т. е. более чем кому-либо из малороссийских духовных особ. Окольничий, по-видимому, простодушно верил словам гетмана и митрополита и не знал того, что оба они уже находились в тайных сношениях с польским королем, панами и особенно с королевским уполномоченным Беневским, который с помощью сих двух изменников надеялся воротить Малороссию в польское подданство. А Выговский, кроме того, сносился и с крымским ханом, которого звал помочь против Москвы.

Казачество и шляхта

Но почему же Выговский, при Хмельницком постоянно заискивавший у московского правительства, теперь, утвержденный на гетманство сим правительством, задумал изменить царю и клонился на сторону короля?

Когда исполнилось намерение Москвы – посадить своих воевод и поставить гарнизоны в главных украинских городах, то понятно, что гетманская власть, столь усилившаяся при Хмельницком, была бы сильно стеснена, и возрождавшаяся самостоятельность Украины не могла бы развиваться далее. Уменьшилась бы и власть полковников, теперь распространявшаяся на всю территорию полка. Не нравилось также Выговскому и старшине предстоявшее усиление контроля над войсковыми доходами, арендами и всякими земскими сборами, которыми они уже привыкли распоряжаться по своему усмотрению, т. е. взимать их и увеличивать ради собственного обогащения. Но с другой стороны, казалось бы, возвращение под польское владычество должно было повести за собой возвращение на Украину панского и шляхетского землевладения, католического и униатского духовенства, от которых она большей частью избавилась, пролив для того потоки крови. Конечно, казацкая старшина все это хорошо знала; знала она по опыту и цену льстивых польских обещаний. И тем не менее легко поддавалась польским внушениям и подговорам. Дело в том, что происшедшее со времени подданства Москве более близкое знакомство с обычаями и строем Московской Руси многих украинцев привело к раздумью, а иных к разочарованию. Суровый государственный порядок с его строгими служебными правилами, естественно, не понравился людям, привыкшим к польской государственной распущенности; а главное, бросалось в глаза довольно резкое различие в культуре. Воспитанная в коллегиях и школах, устроенных на польский образец, в значительной степени усвоившая себе польско-шляхетские нравы и польскую общественность, западно-русская шляхта чувствовала себя несравненно ближе к польской шляхте, чем к московским дворянам и детям боярским, и стала смотреть вообще на москвитян, как на людей грубых и невежественных, с которыми у нее не было ничего общего, кроме религии. Но религиозный интерес в это время, очевидно, уже отступил на второй план в глазах значного казачества. А казацкая войсковая старшина большей частью составлялась из людей, или принадлежавших по происхождению к шляхетскому сословию, или старавшихся примкнуть к тому же привилегированному сословию, вообще из людей, получивших более или менее польское воспитание и проникнутых шляхетским мировоззрением. Нобилитация или королевское утверждение в правах сего сословия для многих составляло предмет вожделений. Старшина казацкая и вообще значное казачество явно стали стремиться к тому, чтобы выделиться в высшее господствующее сословие и заменить собой для народа только что изгнанных польских панов и шляхту.

Семья Выговских, принадлежавшая к русским обывателям на Волыни, по своему воспитанию, привычкам и родственным связям была сродни польской шляхте, и естественно, ее симпатии оказались теперь на стороне аристократической шляхетской Польши, а не самодержавной демократической Москвы. Гетман Иван Выговский, его отец Евстафий, братья Данило и Константин и шурин Павел Тетеря, таким образом стали во главе польской партии на Украине. К той же партии примыкали и часть высшего малорусского духовенства, имея в своей главе митрополита Дионисия Балабана, вышедшего из шляхетского сословия подобно некоторым другим членам сего духовенства. Зато простое казачество, мещанство и крестьянство не разделяли польских симпатий своего значного люда, от которого терпели угнетение. Они ясно видели его стремление выделиться в украинскую шляхту и закрепостить себе простой народ; поэтому держались Москвы, предпочитая ее строгий самодержавный строй польско-шляхетской распущенности и отсутствию всякой управы. К Москве склонялось и Запорожье, враждебное всяким шляхетским стремлениям. На стороне московских симпатий находилось также белое и вообще низшее украинское духовенство. Впрочем, в самом населении заметно было раздвоение: правая сторона Днепра, более пропитанная польскими элементами и преданиями, склонялась к Польше, а левая – к Москве. На этой-то левой стороне не замедлила явиться деятельная оппозиция замыслам польской партии, имея во главе полтавского полковника Пушкаря. Вот почему Выговский еще не спешил обнаруживать свою измену: ему нужно было прежде сломить эту оппозицию.

Выговский и Пушкарь

Мартын Пушкарь. Изображение XVII века

В то самое время, когда происходила Переяславская рада, Пушкарь пытался предупреждать Московское правительство об изменнических замыслах Выговского и настаивал на том, что эта рада не настоящая, что Выговский выбран только своими сторонниками, что надо созвать большую войсковую и полевую раду при достаточном количестве черни, т. е. простых казаков и запорожцев, и на этой раде выбрать гетмана. Но таким изветам не давали или не хотели дать веры, благодаря искусным проискам самого Выговского и его сторонников. Изветы шли не прямо к царю, а при посредстве путивльского воеводы боярина Никиты Алексеевича Зюзина и царского уполномоченного Богдана Матвеевича Хитрово; оба эти лица держали сторону Выговского, по‑видимому, задаренные им или привлеченные ласкательствами и т. п. средствами. Зюзин даже прямо находился с ним в дружеских отношениях. Этот боярин, впрочем, в январе 1658 г. был сменен на воеводстве в Путивле стольником Григ. Алексеевичем Зюзиным (вероятно, его же братом), который стал более осторожно относиться к Выговскому. Уже в январе еще до Переяславской рады началось первое междоусобие на Украине при московском владычестве. Когда Выговский попытался склонить Пушкаря к примирению и отправил к нему своего посланца, тот велел заковать сего последнего в кандалы и посадить под стражу. Тогда Выговский отправил на Пушкаря часть своей казацко-сербской гвардии, около полуторы тысячи человек. Полтавский полковник с запорожцами напал на этот отряд и разгромил его; потом он прогнал из, Миргорода полковника Лесницкого, подручника Выговскому, а миргородским полковником был сделан некий Довгаль, Тщетно новый митрополит Дионисий Балабан посылал Пушкарю увещательную грамоту и грозил церковным проклятием, если он не смирится. Пушкарь отвечал ему, что пусть он проклинает изменников, а не тех, которые верно служат его царскому величеству, и звал, гетмана в Москву для оправдания перед самим царем. Гетман отклонил эту поездку под предлогом опасности покидать Украину при ее смутном состоянии и послал в Москву Григория Лесницкого, который от имени полковников всего войска Запорожского бил челом Государю, чтобы Пушкарю особым царским указом велено быть в послушании у гетмана. При этом он коварно просил сделать перепись казакам и утвердил 60.000 реестровых, а всех гультяев исключить из войска; мало того, от имени гетмана и войска высказывал полное удовольствие по поводу намерения Государя прислать своих воевод и ратных людей в более значительные города Украины: тогда-де прекратятся всякие бунты.

Но и Пушкарь сосвоей стороны вошел в непосредственные сношения с Московским правительством, и посланец его Искра доносил о тайных сношениях гетмана с Ракочим, поляками и ордой. Однако, в Москве не хотели ссориться с Выговским, и Пушкарю была отправлена царская грамота с приказом жить с гетманом «в совете, любви и послушании».

Такая же грамота была послана на Запорожье. Но слухи и донесения о замышляемой гетманом измене все усиливались. Подобные донесения стали приходить также из Киева от воеводы Андрея Бутурлина. Пришли известия о том, что несколько тысяч крымцев с Карачбеем уже явились на помощь Выговскому против Пушкаря. Из Москвы послали с Ив. Опухтиным приказ гетману, чтобы он не смел идти сам на полтавского полковника, а ждал бы царских воевод. Но Выговский не послушал приказа и в начале мая выстудил из Чигирина. Под Голтвой на полдороге к Полтаве в обоз гетманский прибыл новый посланец из Москвы стольник Петр Скуратов, а в Полтаву к Пушкарю – стольник Алфимов с царской грамотой, убеждавшей не начинать междоусобия. Но Выговский не хотел ничего слушать и продолжал поход. Левобережное казачество разделилось на две стороны: одна стала за Пушкаря, другая за гетмана. Так миргородцы сместили у себя новопоставленного полковника Довгаля; в Голтве казаки испугались угрозы Выговского на возвратном пути сжечь их город и перебить их жителей и пристали к его полкам; Лубны заперли дорогу отрядам, шедшим на соединение с гетманом; они пробились силой. Московское правительство своими грамотами и запрещениями немало ослабило сторону Пушкаря и усилило Выговского. Видя приближение гетмана с многочисленными полками и крымскими татарами, Пушкарь и Барабаш попытались войти с ним в переговоры и запросили мира, ссылаясь на государеву волю. Выговский подошел близко к Полтаве и расположился лагерем. Тут новый царский посланец Вас. Петр. Кикин начал с большим усердием хлопотать о примирении; уже Выговский присягнул на том, что не будет мстить Пушкарю, а последний собирался ехать к гетману в обоз; но запорожцы и полтавские казаки не пустили его, справедливо не доверяя клятвам Выговского. Мало того, в ночь на 1-е июня Пушкарь, Барабаш и Довгаль внезапно напали на гетманский обоз и разгромили его, захватив пушки и гетманское добро. Выговский спасся в татарский стан, а поутру с татарами ударил на противников и разбил их. Пушкарь был убит. Полтава, сдавшаяся на милость победителя, была разграблена и опустошена татарами. Эта победа, казалось, окончательно укрепила булаву за Выговским; довольный и самоуверенный возвращался он в гетманскую резиденцию[1].

Но там его встретило неприятное известие о прибытии московских воевод в украинские города.

Осада Киева Выговским

Московское правительство исполнило важную меру, задуманную для более действительного закрепления за собой Малой России. На место стольника Андрея Васильевича Бутурлина оно поставило Киевским воеводой знатного боярина Василия Борисовича Шереметева, обладавшего твердым характером и военными талантами, но, к сожалению, несколько гордого и самонадеянного; в товарищи ему даны два стольника, князь Барятинский и Чадаев, и дьякон Постников. Свиту его составляли по нескольку человек от стряпчих, дворян и жильцов; его сопровождал приказ московских стрельцов, два полка драгун, полк гусар, так что с прежде бывшими в Киеве ратными людьми у него числилось более 6.000 человек московского отборного по тому времени войска. Вместе с тем, назначены были воеводы в следующие шесть украинских городов: Белую Церковь, Корсунь, Нежин, Чернигов, Полтаву и Миргород; но все они должны были находиться в подчинении у главного, т. е. киевского, воеводы; таким образом, установлялось их единство, и киевский воевода представлял собой род царского наместника в Малороссии; чем, конечно, немало ограничивалась гетманская самостоятельность. Неприятность умножалась еще гордым поведением Шереметева, который, прибыв 17-го июня в Киев, тотчас послал звать к себе гетмана «для государевых дел». Выговский уже был оскорблен тем, что никто из прибывших воевод не явился к нему на поклон, а все прямо ехали в назначенные им города. Гетман не поехал на зов, отговариваясь какими-то вестями об угрожавшем вторжении турок. В то же время он отправил в Москву жалобу на поведение Шереметева, который начал распоряжаться, не советуясь с гетманом. Кроме Шереметева, он жаловался и на другого московского воеводу, ставшего с войсками на юго-восточных пределах Украины, именно окольничего князя Гр. Гр. Ромодановского, человека сурового, исполненного воинским пылом. Польские агенты пользовались раздражением Выговского и рассылали по Украине «прелестные листы», уверявшие, что Шереметев и Ромодановский собираются напасть на гетмана и на все войско Запорожское. Напрасно из Москвы слали новые грамоты, пытавшиеся успокоить Выговского и уверявшие, что воеводы посланы по собственному челобитью гетмана на помощь ему против мятежников и своевольников. Польская интрига превозмогла, и Выговский начал враждебные действия против московских воевод.

Гетман универсалами стал звать к себе в Чигирин казацких полковников с их полками, звал татарскую орду и поляков. В половине августа 1658 года прибыли под Киев 20.000 казаков и татар, чтобы прежде всего выбить отсюда московский гарнизон. Ими начальствовал брат гетмана Данило Выговский. Он повел приступ к городу со стороны Лыбеди у Золотых ворот, а киевский полковник Павел Яненко ударил с другой стороны. Но мужественный воевода Василий Борисович Шереметев уже знал о намерениях изменников и приготовился их встретить. На обеих сторонах приступы были отбиты. На следующее утро товарищи Шереметева, Барятинский и Чадаев, сделали большую вылазку и так разгромили табор Выговского, что он сам едва успел убежать с немногими людьми и уплыл в лодке вниз по Днепру. Потом те же воеводы обратились на Яненка, расположившегося обозом на горе Щековице, и после упорного боя взяли его обоз со всеми пушками и знаменами. Взятые в плен казаки сознавались, что их насильно пригнали под Киев, и только угрозами старшина заставляла их идти в бой на государевых людей. Шереметев внял их просьбам, простил их и распустил по домам, рассчитывая на то, что они будут отговаривать свою братью от послушания гетману Выговскому. Но последний продолжал начатое дело измены. Около того времени случай или, скорее, неосторожность белгородского воеводы князя Ромодановского отдала в его руки Пушкарева товарища, запорожского кошевого Барабаша. Ромодановский отправил его в Киев к Шереметеву под прикрытием 200 детей боярских и драгун. Но под местечком Гоголевым один из семьи Выговских окружил их с 1.000 казаков, ограбил донага и, перевязав, отослал к гетману. Вскоре потом высланный из Киева Шереметевым 2.000-ый отряд с кн. Юрием Барятинским под Васильковым столкнулся с полковниками браславским Иваном Сербиным, овруцким Василием Выговским (дядей гетмана) и татарским мурзой Максырем, побил их и взял в плен Ив. Сербина и В. Выговского. Но сделать больше киевский воевода не мог по недостатку ратных людей; напрасно писал он в Москву и просил о немедленной присылке новых войск, так как чернь и казаки не пристают к нему только потому, что видят малочисленность его войска и ждут, когда придут большие полки.

Гадячский договор 1658

В это время гетман уже формальным договором попытался возвратить Малороссию под польское владычество. Такой договор Выговский от имени всего войска Запорожского заключил 6-го сентября [под Гадячем] с польскими комиссарами Станиславом Беневским и Казимиром Евлашевским, каштелянами Волынским и смоленским. Главные пункты сего [Гадячского] договора были следующие: Греческая и Римская церкви пользуются равными правами и в Короне, и в Литве; причем митрополит Киевский и пять православных архиереев получают место в сенате; сенаторы могут быть выбираемы и из русских знатных людей. Число запорожского войска определяется в 60.000; гетман украинский в то же время есть киевский воевода и сенатор, а Чигиринский повет остается при его булаве; он имеет право бить монету для жалованья войску и устроить свои суды и трибунал. В Киевском воеводстве все уряды раздаются только православной шляхте, а в Брацлавском и Черниговском они чередуются с католической. В Киеве дозволяется учредить другую Академию на правах уже существующей; вольно учреждать коллегии, школы и друкарни, заниматься науками и печатать всякие книги. Податей для польского правительства не полагается; а коронные войска только в случаях необходимости могут быть на Украине, и тогда они состоят под начальством украинского гетмана. Все случившееся со времени бунта Хмельницкого предается забвению и бывшим его сторонникам возвращаются отобранные имения. Король дает нобилитацию казакам по представлению гетмана. Казалось бы, подобные статьи были очень выгодны для малорусского народа; мало того, по смыслу [Гадячского] договора Украина как бы выделялась в особое Русское великое княжество, которое наряду с Короной и Литвой составляло теперь третью часть Речи Посполитой, соединясь с ними как люди вольные с вольными, равные с равными. Но все эти выгодные статьи в сущности являлись со стороны поляков наглым обманом, вынужденным обстоятельствами. Умные, опытные из малоруссов хорошо это понимали, и, конечно, прежде всего и менее всего верили в равноправность православной церкви с латинской в Речи Посполитой.

Границы Польши и Великих княжеств Литовского и Русского по Гадячскому договору 1658

Авторы карты – Mathiasrex и Halibutt 

Таким неверующим элементом оказалось по преимуществу русское духовенство. Хотя шляхетская часть высшей украинской иерархии и продолжала держать сторону поляков, и сам митрополит Дионисий Балабан уже в начале движения Выговского покинул Киев и удалился в Чигирин к гетману; однако, другая часть иерархов и черного духовенства осталась верна московскому правительству; в числе ее находились Лазарь Баранович, епископ Черниговский, и Иннокентий Гизель, архимандрит Киево-Печерской лавры. А затем к Москве было привержено почти все белое духовенство, которое по своим интересам и чувствам стояло ближе к простому казачеству и черному народу. Из среды сего духовенства особенно выдвинулся своей преданностью и услугами московскому правительству нежинский протопоп Максим Филимонович. Например, когда окрестная Киеву область наводнилась казацкими и татарскими отрядами мятежника Выговского, и сношения боярина Шереметева с Москвой и с другими воеводами до крайности затруднились, протопоп Максим учредил нечто вроде тайной почты: племянник его приезжал в Киев под предлогом собственных надобностей, сообщал Шереметеву о положении дел, получал от него донесения и отписки, которые отвозил в Путивль воеводе князю Долгорукому или в Белгород князю Ромодановскому; а от них эти донесения шли в Москву.

В конце октября с братом Данилом соединился сам гетман, и они вместе приступили к Киевской государевой крепости, имея у себя многие казацкие полки и татарскую вспомогательную орду. «Хотя бы у меня всех людей побили, а не взяв Киева, не отступлю», – похвалялся Выговский. У Шереметева под рукой набралось около семи с половиной тысяч ратных людей против 50-тысячного неприятельского ополчения. Однако, и на сей раз приступы были блистательно отбиты. После того гетман послал звать Шереметева на свидание. Они съехались за городом, и тут Выговский со слезами говорил, что он поднял оружие на царских воевод вследствие коварных изветов и писем каких-то изменников, которые старались поссорить его с Москвой, но что впредь он с государевыми ратными людьми биться не будет, а останется в подданстве великого государя; даже обещал приехать в Киев и принести новую присягу. После того он отступил и возвратился в Чигирин; но, конечно, и не подумал приехать в Киев для новой присяги, отозвавшись болезнью, а прислал вместо себя некоторых членов войсковой старшины. Любопытна эта постоянная и наглая ложь Выговского, уже заключившего формальный [Гадячский] договор с Поляками о своем подданстве Речи Посполитой. Очевидно, он вполне усвоил себе те приемы и способы, при помощи которых его знаменитый учитель Богдан Хмельницкий вел борьбу с Польшей. Только Выговский применил их к борьбе с Москвой. Он также постоянно призывает на помощь крымскую орду и отдает ей на разграбление и пленение селения и целые города. Ведя открытую борьбу с московским воеводами, он также продолжает уверять Московское правительство в своем верноподданстве, принимать его посланцев и отправлять своих; а поведение свое объясняет главным образом обидами, которые будто бы причиняли ему присланные из Москвы воеводы и преимущественно Шереметев. И все это он точно так же делает в ожидании более действительной помощи, т. е. тянет переговоры, хитрит и лицемерит, ожидая прихода польских войск. Еще более любопытно то обстоятельство, что Московское правительство, несмотря на явные измену и мятеж Выговского, не прерывает с ним обычных сношений и продолжает отправлять к нему своих посланцев для всякого рода переговоров. А патриарх Никон летом того же 1658 года, во время междоусобия Выговского с Пушкарем, через Загоровского, игумна лубенского Мгарского монастыря, приезжавшего в Москву, посылает гетману свое благословение и приказывает узнать, чем гетман недоволен. Но Загоровский оказался сторонником Выговского и старался в Москве оправдывать его поведение. Московское правительство долго не могло разобраться в совершавшейся путанице и распознать истинные чувства и отношения малороссийских деятелей, получая противоречивые известия и донесения. Но в то время, когда ясно обнаружилась измена Выговского, оно все еще медлит приступить к решительным против него действиям: с одной стороны, самое подданство Малороссии, столь еще недавнее, условное и не укрепившееся, замечаемые непостоянство и шатость умов в населении, малое еще знакомство с ее бытовыми условиями и народным характером, конечно, заставляли действовать осторожно, не спеша и затрудняли принятие решительных мер, а с другой – такая мера, как посылка больших войск, была не легко осуществима и потому, что военные силы московские в это время были разбросаны. Они занимали значительную часть новозавоеванного великого княжества Литовского, а также расположены были на пограничье со Швецией, с которой еще не было заключено перемирие.

Возобновление войны Москвы с поляками

А перемирие с поляками уже было нарушено.

Несчастная и упорная надежда добиться избрания на польский престол долго не покидала Алексея Михайловича; а поляки ловко поддерживали ее, стараясь выиграть время для окончания своей войны со шведами. При царском дворе совсем упускали из виду первостепенной важности вероисповедный вопрос, и воображали, что можно занять польский престол, не переходя в католичество. А затем верили коварным уверениям литовских сановников, будто все великое княжество Литовское отступит от Короны и перейдет в московское подданство, если сейм не утвердит выбора Алексея в короли. Весной 1657 года по обоюдному согласию назначен был вторичный съезд в Вильне уполномоченных обеих сторон. Сюда из Москвы был отправлен тот же боярин князь Н. И. Одоевский; в товарищи ему на сей раз даны бояре П. В. Шереметев и кн. Ф. Ф. Волконский и двое дьяков, думный Алмаз Иванов и Ив. Патрикеев. Для обереганья послов отряжен боярин Юрий Алексеевич Долгоруков с полком ратных людей. Прибыв в Вильну в 20-х числах июня, послы не нашли там польских комиссаров; в ожидании их они вступили в переговоры с в. литовским гетманом Павлом Сапегой. Он вместе со своим товарищем Гонсевским главным образом и манили доселе Московское правительство готовностью на подданство ему со стороны в. княжества Литовского. Теперь же Сапега на вопросы русских послов стал отвечать в ином тоне; говорил, что он от Короны не отступит; что при живом государе искать другого – «то дело великое и страшное». Меж тем польское правительство вело тайные переговоры с Выговским и в виду его измены оттягивало Виленский съезд. Не дождавшись комиссаров, московское посольство 16-го августа выехало из Вильны в Москву. Но тут пришло известие о скором прибытии польских уполномоченных. По приказу из Москвы Одоевский с товарищи воротился в Вильну, и съезд открылся 16-го сентября. Но к этому времени с Выговским был уже заключен Гадячский договор, и естественно поляки на съезде, вместе окончательного договора об избрании царя, стали снимать с себя маску и предъявлять невозможные условия; например, они требовали не только очищения литовских городов, но и восстановления границ на основании Поляновского договора. А между тем оба гетмана, Сапега и Гонсевский, начали со своими полками движение к Вильне; были уже случаи нападения на русские отряды. Наконец, наши уполномоченные 19-го октября прервали переговоры и выехали из Вильны, предоставив князю Долгорукому вести уже открывшиеся военные действия. 8-го октября этот воевода близ Вильны при селении Верки напал на отряд Гонсевского, разбил его и взял в плен. Затем он послал в Вильну к князю Одоевскому и его товарищам с просьбой прислать бывших с ними ратных людей ему на помощь против Сапеги. Те посылали; но сотенные головы, князь Барятинский и Плещеев, заместничали, и не пошли по родовым счетам. Тогда Долгоруков отступил от Вильны по дороге к Смоленску. Таким образом вопрос об избрании царя в короли кончился, и война с поляками возобновилась сама собой и в Литве, и на. Украине. Вскоре, как известно, удалось заключить Валиесарское перемирие со шведами. Только после сего перемирия царь решил исполнить просьбу своих воевод и сторонников в Малороссии, т. е. послать туда значительное войско.

Битва при Конотопе (1659)

[Более подробный рассказ об этих событиях читайте в отдельной статье "Битва при Конотопе" по книге Н. И. Костомарова "Гетманство Выговского" ]

Это войско, предводимое старым известным воеводой ближним боярином и (титулярным) наместником казанским кн. А. Н. Трубецким, в конце марта 1659 года выступило из Путивля и вошло в левобережную Украину; с ним соединились белгородский воевода кн. Г. Г. Ромодановский, который удачно вел там военные действия, и верные Москве казаки под начальством временного гетмана Ив. Беспалого. Таким образом составилось многочисленное войско (некоторые известия преувеличивают его число до 100 и даже до 150 тысяч). Но старый воевода на сей раз оказался ниже своей задачи и делал одну ошибку за другой. Во-первых, Выговский, поджидая поляков и татар, сумел некоторое время задерживать его обещанием приехать лично для переговоров (впрочем, эти переговоры предписывались воеводе царским наказом, который все еще выражал надежду на раскаяние Выговского). Во-вторых, он занялся осадой Конотопа, где заперся полковник Гуляницкий, которого Выговский назначил наказным Северским гетманом; Трубецкой более двух месяцев потерял в этой безуспешной осаде. Тщетно В. Б. Шереметев присылал с просьбой оставить часть войск под Конотопом, а с главными силами спешить к Киеву или к Переяславу, чтобы вместе с ним встретить неприятелей на днепровской переправе и разбить Выговского до прихода крымской орды.

Битва при Конотопе, начало

Автор изображения – HenrichB

Выговский успел собрать большие силы из казаков, поляков, наемных немцев, сербов и волохов; а главное на помощь к нему пришел сам хан Мухамед-Гирей с 30.000 крымских, ногайских и буджакских татар. Князь Трубецкой стоял так оплошно, что допустил Выговского незаметно подойти и на рассвете 27-го июня внезапно с казаками ударить на русские укрепленные линии. Побив много людей, Выговский затем отступил. Недальновидный Трубецкой, думая, что перед ним все неприятельское войско, двинул за отступающим конницу под начальством двух князей, Семена Романовича Пожарского и Сем. Петр. Львова. Эти князья увлеклись преследованием и попали в ловушку. Некоторые взятые языки сообщали о близко находившейся орде; но князь Пожарский, ничему не внимая, рвался вперед и похвалялся вырубить и попленить хана с его ордой. На следующий день, 28-го июня [1659], он в семи верстах от Конотопа переправился за речку Сосновку; тут вдруг появились татарские полчища и окружили его заодно с казаками. После отчаянной обороны русские были подавлены числом и побиты; тысяч пять взяты в плен, да и тех потом резали, как баранов. Неукротимому и бранчивому князю Пожарскому хан велел отрубить голову; Львов вскоре умер в плену. Так погиб цвет московского воинства от нераспорядительности и оплошности князя Трубецкого. После того Выговский с ханом напали на главное русское войско, которое отступало от Конотопа, оградясь табором. Тщетно казаки и татары напирали на табор и старались его разорвать; они были постоянно отбиваемы сильным артиллерийским огнем. Неприятель преследовал русское войско до тех пор, пока оно перебралось за р. Семь и закрылось болотами; тогда Выговский и хан воротились назад, а Трубецкой ушел в Путивль. Первые вести о Конотопском поражении и наступлении неприятелей произвели в Москве не только тяжелое впечатление, но и большую тревогу; власти бросились укреплять столицу, причем по государеву указу жителей ее сгоняли на земляные работы; окрестное население с легким имуществом спешило в город, в виду предстоящей осады. Пронесся даже слух, что государь хочет уехать на Волгу. Но тревога оказалась напрасной и вести слишком преувеличенными.

Битва при Конотопе, конец

Автор изображения – HenrichB

Народное движение против Выговского

Выговский вместе с ханом успел «обманом» (прелестными листами) захватить и разрушить некоторые города на Суле, а именно Ромны, Константинов, Глинск, Лохвицу, и выжег многие селения; потом перешел Псел; но тут встретил мужественный отпор под Гадячем, где заперся миргородский полковник Павел Ефремов Апостол. Разорение, причиненное наемными войсками Выговского, и выдача жителей в плен татарам, произвели такое действие, что города стали запираться от него и отчаянно обороняться. В это время пришла весть, что запорожцы, предводимые знаменитым кошевым атаманом Ив. Серко, погромили ногайские улусы, пользуясь отсутствием хана с войском. С просьбой об этой диверсии московские воеводы посылали к Серку еще до Конотопской битвы. Юрий Хмельницкий, участвовавший в этом походе, сам известил о том хана, хвалясь такими словами: «ты воюешь чужие земли, а я повоевал ногайские улусы». Не одни запорожцы напали на Крым. Побуждаемые московскими воеводами, донцы тоже сделали судовой набег на крымские берега и Черным морем доходили даже до Синопа. Хан покинул Выговского и, оставив ему небольшой отряд, поспешил в Крым. Гетман со стыдом принужден был отступить от Гадяча и уйти в Чигирин. Напрасно он продолжал рассылать прелестные листы по Украине, возбуждая казачество против Москвы. Эта неудача послужила поворотным пунктом в его столь удачно начавшемся восстании. Как только изменник-гетман ушел за Днепр, в левобережной Украине проявилось сильное против него народное движение, сдерживаемое дотоле его наемными войсками и особенно крымской ордой. В пользу Москвы особенно выступило белое духовенство, имея во главе известного уже нам нежинского протопопа Максима Филимоновича. Благодаря убеждениям его и других уважаемых священников, левобережные казацкие полковники, с переяславским Тимофеем Цецурой во главе, еще недавно вместе с Выговским угрожавшие Москве стоять за свои вольности, вступили теперь в переговоры с Шереметевым в Киеве и с князем Трубецким в Путивле о своем возвращении в московское подданство. Сие движение отразилось и на правой стороне. Чувствуя колеблющуюся под собой почву, Выговский снова попытался овладеть Киевом, этим главным опорным пунктом Московского владычества. Но отряженный им брат Данило снова потерпел поражение от Шереметева. После того на левом берегу вновь присягнули на подданство великому государю полковники переяславский Тимофей Цецура, нежинский Василий Золотаренко, черниговский Симич, лубенский Засядка со своими полками, мещанами и чернью. А на правом то же сделали киевский Якименко, уманский Ханенко, паволоцкий Иван Богун, каневский Иван Лизогуб и белоцерковский Ив. Кравченко. В некоторых городах приверженцы Москвы бросились на сторонников Выговского, на поляков и немцев и перебили их несколько тысяч. Выговский тщетно ждал войска и денег из Польши. Тогда он с несколькими сотнями казаков ушел под Белую Церковь, где стоял с небольшим табором Андрей Потоцкий вместе с Данилом Выговским. Казаки стали покидать Выговского и переходить к Юрию Хмельницкому; около последнего скопилось до 10.000 человек, которые расположились по соседству в Германовке. Иван Выговский попытался созвать здесь черную раду, на которой уговаривал казаков остаться в подданстве польского короля. Его едва не убили, и он спасся в польский табор. Вскоре с Хмельницким соединились правобережные полки: Чигиринский, Уманский, Черкасский, Каневский. Казаки обратились к Выговскому с требованием выдать им булаву и бунчук. После многих споров Выговский послал им гетманские знаки с братом Данилой, под условием оставаться верными королю. Но войско передало знаки Юрию Хмельницкому, провозгласив его гетманом. Это произошло около половины сентября 1659 года[2].

Подзаголовки разделов главы даны автором сайта для удобства читателей. В книге Д. И. Иловайского они отсутствуют.