V. УКРАИНСКАЯ РУИНА

 

(продолжение)

 

Убиение Лодыженского запорожцами. – Избиение царских гарнизонов. – Измена и гибель Брюховецкого. – Гетман Многогрешный. – Тяготение Левобережной Украины к Москве. – Отречение Яна Казимира. – Подданство Дорошенко султану. – Вопрос о Киеве. – Ордин-Нащокин и съезд в Мигновичах. – Отставка Нащокина. Малороссийская смута. – Свержение Многогрешного и выбор Самойловича.

 

Гетман Дорошенко

Гетман Петр Дорошенко

Всеми этими обстоятельствами искусно воспользовался Петр Дорошенко, гетман Правобережной Украины. Чтобы вызвать мятеж и в левобережной и соединить под своей властью оба берега, агенты его старались усилить волнение умов, ложно толковали значение Андрусовского договора и пугали заверениями, что есть еще тайные стороны сего договора, по которым Москва и Польша условились искоренить казачество. Дело открытого мятежа против Москвы начали запорожцы. В апреле 1667 года из Москвы возвращался в Крым гонец хана Аадиль-Гирея, который вошел с Москвой в мирные переговоры. Вместе с гонцом отправлен был к хану царский посланец стольник Лодыженский. Им пришлось проезжать мимо Запорожской Сечи в то самое время, когда там господствовала большая смута и когда стекавшиеся туда беглецы и гультяи заводили беспорядки, не слушая голоса коренных запорожцев и их выборной старшины. Когда посланцы со своей свитой переправились у Переволочны через Днепр, к ним присоединилась партия в полтораста казаков, возвращавшихся из своих зимовников в Запорожье. Двое суток они спокойно ехали вместе с посланцами, а на третью ночь внезапно бросились на татар, перерезали их, ограбили и ускакали. Лодыженский, действуя в качестве царского чиновника, приехал в Запорожье и потребовал от кошевого Ждана Рога, чтобы злодеи были сысканы и чтобы ему дан был конвой до первого крымского городка. Но по решению войсковой рады самого Лодыженского с подьячим Скворцовым и свитой задержали, а царские грамоты и посланную с ним казну отобрали. Лодыженский отправил немедля донесение в Москву и к гетману Брюховецкому. Прочитав отобранный у посланца наказ о переговорах с ханом, старшина усмотрела в них угрозу казачеству и с этим толкованием сообщила наказ гетману. Последний не спешил освобождением чиновника, и только спустя месяц по строгому требованию из Москвы написал, наконец, в Сечь приказ отпустить Лодыженского, возвратить все отобранное и проводить его до городка Шекерменя. В Сечи собралась шумная рада. Своевольные казаки взяли верх, свергли Рога и поставили кошевым Васютенко. Последний во главе нескольких десятков запорожцев сел на суда с Лодыженским и его свитой для их охраны. Но едва они отъехали от Сечи, как ватага человек в 500 заскакала спереди и велела лодкам пристать к берегу. Тут они раздели всех московских людей донага и, заставив их бросаться с берегу в воду и спасаться вплавь, принялись стрелять в них из пищалей. Некоторые, в их числе и Лодыженский, были тотчас убиты; другие, в том числе один поручик, один прапорщик и несколько солдат, доплыли до другого берега; тогда разбойники догнали их на лодках и перебили. От смерти успели спастись и прибежать в Сечь подьячий Скворцов и еще пять человек. Такое варварское, убийство царских посланцев и явный бунт хотя и были с негодованием встречены старыми запорожцами, но они ничего не могли сделать против своевольников, подстрекаемых агентами Дорошенко. А кошевой потом писал Брюховецкому, что государь должен простить запорожцев, иначе они соединятся с Дорошенко и татарами и пойдут на государевы украйны. И Брюховецкий в таком именно смысле говорил стольнику Кикину, назначенному для расследования дела.

Тщетно московское правительство отправляло на Украину своих посланцев и увещательные грамоты всему войску Запорожскому. Возбуждение против московских ратных людей на левом берегу увеличивалось, подстрекаемое теми же агентами Дорошенко; последнему помогал митрополит Иосиф Тукальский, по его просьбе возвращенный из ссылки вместе с Гедеоном Хмельницким и проживавший теперь в гетманской резиденции – Чигирине. И гетман, и митрополит хлопотали о воссоединении под своей властью обеих половин Украины. А в Москве по-прежнему не имели ясного представления об истинных обстоятельствах и запутанных личных отношениях и продолжали усложнять дела собственными промахами.

Известный нам епископ Мефодий, блюститель Киевской митрополии, и епископ черниговский Лазарь Баранович были вызваны в 1666 г. в столицу, чтобы принять участие в церковном соборе, судившем Никона; они пробыли там около года. Ученый Баранович, привезший с собой свое сочинение «Меч Духовный», посвященное Государю, удостоился самого лучшего приема и щедрых наград; причем его Черниговская кафедра была собором возведена на степень архиепископии. А Мефодий, бывший дотоле усердным агентом царского правительства на Украине, наоборот, встретил на сей раз холодный прием и отказ в разных его ходатайствах. Так по его же проекту в соседней с Украиной Белгородской области учреждена была архиерейская кафедра со степенью архиепископии; но отдана она была не Мефодию, а приехавшему из Сербии митрополиту Феодосию; между тем Андрусовское условие об отдаче Киева через два года грозило ему лишением блюстительства митрополии. Мефодию даже отказали в соболиной казне, которую он просил для раздачи своим помощникам в охране московских интересов. Во-первых, он охладил расположение и доверие к себе своим явным несочувствием самой идее о подчинении Киевской митрополии Московскому патриарху и поставлении на сию митрополию кого-либо их московского духовенства. А затем не только гетман Брюховецкий продолжал присылать на него разные доносы и обвинения, более или менее преувеличенные, но и киевский воевода П. В. Шереметев также стал отзываться о нем неблагоприятно. Обвиняя его в постоянных происках, гетман писал, будто на Украине стало гораздо спокойнее во время Мефодиева отсутствия. Новый начальник Малороссийского приказа А. Л. Ордин-Нащокин (ведавший и посольский приказ) показывал явное недоверие Мефодию, который продолжал сообщать получаемые им известия из Малороссии и предлагать разные меры для ее успокоения и противодействия интригам Дорошенка. Мефодий крайне недовольным воротился на Украину в свой Нежин (а не в Киев); это недовольство еще усилилось, когда он узнал, что московское правительство начатые Мефодием тайные сношения с Дорошенком (для отклонения его от союза с басурманами надеждой на отдачу ему и левобережной булавы) поручило теперь продолжать не ему, Мефодию, а печерскому архимандриту Иннокентию Гизелю, Тогда он решил помириться и сблизиться с своим врагом Брюховецким, который после убиения Лодыженского также мог жаловаться на утрату к нему расположения и доверия со стороны Московского правительства, которую ясно выражал ему тот же начальник Малороссийского приказа, т. е. Ордин-Нащокин. По приглашению гетмана Мефодий приехал к нему в Гадяч, и тут бывшие враги не только подружились, но и скрепили свою дружбу помолвкой гетманского племянника на дочери Мефодия. Последний сообщил гетману о тайных сношениях Москвы с Дорошенком и Тукальским, которые грозили Брюховецкому потерей гетманства в пользу его соперника Дорошенко, а Мефодию потерей блюстительства в случае водворения Тукальского в Киеве. Сношения эти в то время велись главным образом из Переяслава стольником Тяпкиным, доверенным лицом Ордин-Нащокина. Но Дорошенко предлагал подчиниться великому государю на условиях неисполнимых; так как требовал уничтожения Андрусовского договора, возвращения казакам всех старых прав и вольностей, вывода московских воевод и ратных людей из малороссийских городов, смещения Брюховецкого, чтобы Дорошенке быть гетманом обеих сторон Днепра, и признания Тукальского киевским митрополитом. Очевидно, Дорошенко мечтал быть вторым Богданом Хмельницким. Тяпкин, действовавший по инструкциям Ордин-Нащокина, ничего положительного не обещал, но и ни в чем решительно не отказывал, а тянул переговоры, стараясь выиграть время. Но этот нехитрый маневр московской или ордин-нащокинской дипломатии не ввел в заблуждение Дорошенка и только ускорил бедственные события.

Гетман Дорошенко

Гетман Дорошенко. Почтовая марка Украины

 

В Малороссию пришли к духовным и мирским властям грамоты из Москвы, извещавшие о намерении государя приехать в Киев помолиться угодникам, а наперед себя для приготовления пути послать боярина Ордин-Нащокина с ратными людьми. Дорошенко и Тукальский ловко воспользовались этим известием и распространили такое толкование. Ордин-Нащокин (вообще нелюбимый в Малороссии) идет с большой ратью, чтобы отдать Киев полякам, а казачество истребить огнем и мечом. Как ни было нелепо это толкование, но оно не замедлило усилить тревогу и волнение умов на Украине. Особенно встревожился Брюховецкий; нелюбимый народом, потерявший расположение Москвы, подстрекаемый Мефодием, он счел свое положение отчаянным и совсем потерял голову. И этим обстоятельством также воспользовались Дорошенко и Тукальский. Дорошенко, вообще попрекавший Брюховецкого тем, что он старые казацкие права и привилеи продает Москве, теперь, в подтверждение Мефодиевских разоблачений, сообщил Ивану Мартыновичу, будто Московское правительство предложило ему, Дорошенку, и гетманство восточной стороны. Брюховецкий поверил и вошел в заговор с правобережным своим соперником, условившись перебить московских ратных людей в малороссийских городах и отдаться под покровительство Турции; причем подана была надежда, что Дорошенко откажется от своего гетманства и Брюховецкий будет единым гетманом. В январе 1668 года он собрал в Гадяче на тайную раду левобережных полковников: нежинского Мартынова, черниговского Самойловича, полтавского Кублицкого, переяславского Райча, мирогородского Апостоленко, прилуцкого Горленко и с правого берега киевского Дворецкого. Тут гетман убедил их в необходимости начать всеми мерами очищение городов от московских ратных людей, на чем они обоюдно присягнули.

В феврале 1668 года заговорщики приступили к делу. Первый почин взял на себя сам Брюховецкий. Он послал сказать сидевшему в Гадяче воеводе Огареву, чтобы со своими людьми уходил вон из города. У воеводы было всего 200 человек, и притом здесь не было внутреннего замка или крепости, в которой они могли бы обороняться. Воевода подчинился требованию; но ворота города оказались запертыми, и тут казаки бросились на малочисленный московский отряд. После отчаянной схватки казаки одолели: большая часть москвитян была перебита; остальные с раненым воеводой взяты в плен; жену воеводы изувечили и отдали в богадельню. После такого дикого подвига Брюховецкий разослал универсалы, приглашавшие и другие города следовать примеру Гадяча, оправдывая себя мнимыми замыслами Москвы разорить Украину и истребить ее население. Послал он просьбу и на Дон, призывая встать против московских бояр, которые, вошедши в дружбу с ляхами, будто замышляют истребить также донское казачество; причем грамота указывала на жестокое и незаконное свержение в Москве святейшего патриарха (Никона) и увещевала донцов держаться в единении с «господином» Стенькою (Разиным), начавшим тогда свой знаменитый бунт. Домовитая часть донского казачества не откликнулась на призыв Брюховецкого; зато в малороссийских городах началось восстание против москвитян, и некоторые гарнизоны были истреблены или забраны в плен казаками; например, в Сосницах, Прилуках, Батурине, Глухове, Стародубе. В Новгороде-Северске погиб воевода Квашня после геройской обороны; другие воеводы также мужественно оборонялись и успели отсидеться, как-то: в Переяславе, Нежине, Остре, Чернигове. Между тем подоспели подкрепления с князьями Конст. Щербатовым и Гр. Ромодановским, которые начали бить казацкие ополчения, разорять села и деревни и осаждать возмутившиеся города. Дорошенко недолго притворялся с Брюховецким, и скоро потребовал от него отдачи гетманской булавы. Потерявший голову Брюховецкий обругал соперника и отправил к турецкому султану бить челом о своем подданстве и присылке помощи. По приказу султана в Гадяч явился отряд татар, которые, конечно, дорого обошлись скупому Брюховецкому. Присоединив их к своим полкам, он двинулся против московских воевод. Но по пути ему пришлось встретиться с самим Дорошенко, который переправился на левую сторону и скова потребовал выдать гетманские знаки, т. е. булаву, знамя, бунчук и, кроме того, армату и пушки. Брюховецкий думал упорствовать; но собственные его казаки перешли на противоположную сторону и заодно с правобережными принялись грабить гетманский обоз. Сам он был схвачен, приведен к своему сопернику и отвечал молчанием на его упреки; а затем, по знаку Дорошенка, целая толпа набросилась на несчастного и варварски забила его до смерти. Так в июне 1668 г. погиб этот честолюбец, показавший много хитрости и ловкости для достижения гетманской булавы, но оказавшийся совершенно неспособным, чтобы удержать ее в своих руках.

Провозгласив себя гетманом всего войска Запорожского, Дорошенко с казаками и татарами двинулся на князя Ромодановского, осаждавшего город Котельну. Ромодановский отступил к Путивлю. Разграбив предварительно скарб Брюховецкого в Гадяче, Дорошенко также пошел к Путивлю; но дорогой пришло к нему известие об измене собственной жены. Казацкий гетман был так поражен этим известием, что оставил войско своему наказному гетману и ускакал к себе в Чигирин. После его отъезда ушли домой и татары, уводя с собой большой полон. Тогда князь Ромодановский снова перешел в наступление на восточной Украине и начал освобождать от осады державшиеся в некоторых городах русские гарнизоны. Черниговский полковник Демьян Многогрешный, названный наказным или Северским гетманом, не мог ему противостоять, и тем более, что на левой стороне повторилось движение в пользу Москвы, – движение, особенно производимое белым духовенством и мещанами. Как ни старались сторонники Дорошенка возбуждать население против московских воевод и ратных людей, однако, тягости от последних казались мещанам более легкими сравнительно с насилиями и хищничеством казацкой старшины и полковников; а белое духовенство не сочувствовало стремлениям украинских епископов, архимандритов, игумнов, примыкавших по своим интересам к казацкой старшине. Среди белого духовенства, как выше замечено, особенно усердствовал Московскому правительству нежинский протопоп Семен Адамович. Пресловутый блюститель Киевской митрополии епископ Мефодий был захвачен казаками Дорошенка и под стражей отвезен в Чигирин. Соперник его Иосиф Тукальский велел снять с него архиерейскую мантию и заточить в Уманский монастырь. Но Мефодию удалось убежать оттуда в Киев. Тут он попытался воротить себе доверие Московского правительства доносами на сношения киевского черного духовенства с Дорошенком и Тукальским. А это духовенство в свою очередь выставляло его главным виновником измены, учиненной Брюховецким. Воевода Шереметев, чтобы избавиться от сего беспокойного человека, отослал его в Москву; там его заключили в Новоспасский монастырь, где он и умер.

Демьян Игнатович Многогрешный задумал воспользоваться обстоятельствами в свою пользу, т. е. стал домогаться для себя гетманства. Он вступил в переговоры с Московским правительством о возвращении в его подданство восточной Украины; но при этом просил утвердить за ней права и вольности, которые были установлены при Богдане Хмельницком, и вывести московских воевод. Посредником в сих переговорах явился черниговский архиепископ Лазарь Баранович, который поддерживал его просьбу и умолял царя согласиться на нее ради того, чтобы все казачество не обратилось в мусульманское подданство. С такими просьбами приехало в Москву посольство от Многорешного и Барановича в январе 1669 года. Но протопоп Адамович извещал о действительном состоянии умов и о том, что ни войско, ни горожане отнюдь не добиваются вывода московских воевод. По решению государя была назначена черная казацкая рада в начале марта в Глухове, куда прибыли и московские уполномоченные: князь Гр. Ромодановский, стольник Артамон Матвеев и дьяк Богданов. Многогрешный и старшина несколько дней препирались с ними о своих правах и вольностях и выводе московских воевод. Наконец, сговорились и подписались на том, чтобы воеводы с ратными людьми оставались в Киеве, Переяславе, Нежине, Чернигове и Остре; чтобы число реестровых казаков было 30.000 с жалованием по 30 золотых польских в год (а гетману и старшине, конечно, особое приличное жалование); чтобы взамен частых посланцев гетману иметь в Москве ежегодно сменяющееся выборное лицо; чтобы казацкие дворы были свободны от постоя ратных людей; чтобы гетман, хотя и выборный, не мог быть сменен без царского указа, а резиденцию свою имел в Батурине и пр. После того рада собралась на площади перед собором, и на вопрос, кого хочет в гетманы, выкрикнула Демьяна Игнатовича.

Так смута, учиненная Дорошенко и Брюховецким, только вновь подтвердила неудержимое тяготение левобережной Украины к Московскому государству. И Дорошенко, несмотря на свою популярность между казаками, оказался бессильным помешать ее воссоединению с Москвой.

Со своей стороны и Польша не в состоянии была воссоединить с собой всю предоставленную ей Андрусовским договором западную Малороссию, т. е. смирить непокорного Дорошенка, получавшего помощь от татар. Польские гарнизоны держались только в некоторых пунктах, каковы в особенности Белая Церковь и Каменец-Подольский. Но около того времени здесь во главе польского войска явился польный коронный гетман знаменитый Ян Собеский, который с небольшими силами умел давать отпор многочисленным неприятелям. В конце сентября 1667 года в местечке Подгайцах он был окружен казаками Дорошенка и татарами Калги и Нурредин салтанов. Если верить польским источникам, Поляков было около 8.000, а неприятелей около 100.000. Когда осада угрожала затянуться, а у поляков уже истощились все запасы, к осаждающим пришла весть, что Серко бросился в Крым и что запорожцы производят там страшное опустошение. А тут еще Собеский искусно пустил слух о движении к нему на помощь самого короля. Встревоженные царевичи склонились к заключению мира. К нему же принужден был приступить и Дорошенко, который снова присягнул на верность польскому королю. Подгаецкий договор очень прославил Собеского и доставил ему большую гетманскую булаву.

В то же время уже распространились слухи о намерении Яна Казимира сложить с себя злополучную корону, которая особенно стала тяготить его после кончины энергичной его супруги Марии Гонзаги. И слухи эти снова оживили при Московском дворе несчастный вопрос об избрании на польский престол. На сей раз, впрочем, Алексей Михайлович имел в виду не себя лично, а своего старшего сына и наследника Алексея Алексеевича. По-видимому, несбыточную мечту на избрание поддерживал все тот же близорукий московский дипломат Ордин-Нащокин, в качестве начальника Посольского приказа получивший титул «большия печати и государственных великих дел оберегатель». При своем известном полякофильстве, он как бы совсем упускал из виду непреоборимое препятствие со стороны вероисповедной: ни Польша не могла выбрать на престол не католика, ни русский царевич не мог изменить православию. Тем не менее московское правительство чрез своих посланцев вновь завязало с некоторыми польскими и литовскими сановниками бесплодные переговоры об избрании, сопровождая их подарками сороков соболей. При подтверждении Андрусовского перемирия в Москве было условлено, чтобы в июне 1668 года уполномоченные русские, польские и шведские собрались на съезд в Курляндии для заключения торгового договора между тремя соседними державами. В конце мая сего года на условленный съезд отправился Ордин-Нащокин, напутствуемый молебнами и благословениями патриархов; ему государь вручил на дорогу свою домовую икону Спаса-Вседержителя и сам проводил его за Тверские ворота. Очевидно, на предстоявший съезд возлагались большие надежды по вопросу о кандидатуре московского царевича. Но дело окончилось самым неожиданным образом: съезд просто не состоялся за неприбытием уполномоченных не только шведских, но и польских.

В начале сентября 1668 года на Варшавском сейме совершилось торжественное отречение Яна Казимира, сопровождавшееся трогательными речами и слезами всего собрания. После того он еще около года оставался в Польше, переезжая с места на место; причем мог воочию убедиться в непостоянстве польской шляхты, которая, несмотря на слезное с ним прощание своих представителей, теперь при встрече с бывшим королем и шапок своих не ломала. Затем он уехал во Францию и умер там аббатом Неверского бенедиктинского монастыря (1672 г.). В наступившую после его отречения выборную агитацию в числе кандидатов было выставлено имя московского царевича Алексея Алексеевича: но теперь уже сам Ордин-Нащокин посоветовал царю отказаться от сей кандидатуры: она требовала огромных расходов на подкупы, но не обещала успеха; ибо, кроме вероисповедного вопроса, возбуждала еще вопрос об уступке полякам Смоленской области.

Долго тянулось на сей раз польское междукоролевье с его борьбой партий, которые выставили трех иноземных кандидатов: герцогов Нейбургского и Лотарингского и принца Конде. Наконец, на избирательном Варшавском сейме в июне 1669 года совершенно неожиданно был выбран человек, о кандидатуре которого дотоле мало кто и слышал. То был Михаил Вишневецкий, сын знаменитого Иеремии. Кроме общего нерасположения шляхты иметь на престоле иноземца, на сей выбор очевидно повлияла благородная память об отце Михаила, бывшем, как известно, грозой казаков, восставших против польского владычества. Это показывает, что потеря Украины и вообще малороссийские дела затрагивали самую чувствительную струну в шляхетских сердцах. Но, по личному ничтожеству Михаила, выбор короля на сей раз оказался одним из самых неудачных.

В это время несчастная Малороссия была раздираема междоусобными войнами за гетманство. Пресловутый Дорошенко не мог даже удержать за собой в целости ее западную половину. Соперником ему выступил некто Суховеенко, молодой писарь в Запорожье. Он увлек за собой часть запорожцев и сумел добиться для себя гетманского титула от крымского хана, от которого получил и войско на помощь. (Татары охотно поддерживали казацкие междоусобия). Часть правобережных полков и даже некоторые из левобережных признали его своим гетманом. Не получая помощи от поляков, Дорошенко попытался снова завести переговоры с Москвой о своем подданстве на условиях Богдана Хмельницкого; но эти переговоры ни к чему не привели; ибо Московское правительство прежде всего не думало нарушать постановления Андрусовского перемирия, по которым западная сторона оставлена за Польшей. Тогда Дорошенко обратился с настойчивой просьбой к турецкому султану о формальном принятии Украины под свою руку. Занятая войной с венецианцами, Турция не могла оказать помощь Дорошенко собственным войском. Султанский чауш прибыл к нему с гетманскими клейнодами в то именно время, когда Суховеенко с казацкими полками и крымскими царевичами сильно теснил Дорошенко. По требованию чауша царевичи покинули Суховеенка. На помощь Дорошенке пришла орда Белгородская, которая подчинена была не хану Крымскому, а паше Силистрийскому, Между тем Суховеенко сложил с себя гетманство и передал его уманскому полковнику Михаилу Ханенке; последний признал себя подданным Речи Посполитой и продолжал борьбу с Дорошенко; снова призвав на помощь крьгацев, он осадил соперника, принужденного запереться в Стеблеве. Но Серко помог Дорошенке взять верх. Ханенко и Суховеенко ушли на Запорожье; а принявший их сторону и снявший с себя монашеское платье Гедеон или Юрий Хмельницкий попал в плен и был отослан в Царьград, где его засадили в Семибашенный замок.

Пока происходили эти события, между Москвой и Польшей шли переговоры о более тесном сближении и о заключении вечного мира. Но тут выступил на передний план вопрос о предварительной отдаче Киева полякам. Уполномоченные обеих сторон съехались в Мигновичах. С московской стороны вел переговоры все тот же Ордин-Нащокин, который жил в Мигновичах еще с марта 1669 г. и оттуда следил за выбором нового польского короля. Гораздо позднее его прибыли сюда комиссары с польской стороны: Ян Гнинский, Николай Тихановецкий и Павел Бжостовский. Съезд уполномоченных открылся не ранее конца сентября. Поляки потребовали не только исполнения Андрусовского договора относительно Киева, но и возвращения всего, что было приобретено Москвой по сему договору. О последнем требовании Нащокин не хотел и говорить. Но относительно Киева пришлось толковать долгое время и оттягивать решение вопроса. События ясно указывали, какое важное значение имел этот город для всего малороссийского вопроса, и как восточная Украина волновалась при одной мысли о возможности его возвращения полякам; а в церковном отношении, как митрополичья кафедра, он оказывал бы самое неблагоприятное влияние на всю Украину, если бы снова очутился в руках поляков. Поэтому московское правительство и прежде неоднократно давало понять местному духовенству и старшине, что оно не намерено возвратить Киев полякам, а Нащокин получил теперь инструкцию всякими способами отклонять вопрос о сдаче. Главной отговоркой служило общее смутное состояние Украины и захват Дорошенком некоторых украинских городов на Московской стороне (Остра, Козельца, Барышполя и др.). Московские уполномоченные, кроме того, нашли возможность придраться к неким оскорбительным «листам» и «пашквилю», напечатанным тогда в Польше против Московского государства, и выставили их нарушением Андрусовского договора, обязавшего Польшу и Россию быть в дружеских, союзных отношениях. Переговоры затянулись до марта 1670 года. Как ни упорно требовали поляки сдачи Киева, но надвигавшаяся тогда опасность со стороны Турции, расстроенное состояние самой Польши и бездеятельность нового короля привели их к уступчивости; вопрос о Киеве был отложен, а прочие статьи Андрусовского перемирия подтверждены и возобновлено обоюдное обещание стоять общими силами против басурман.

Долгое пребывание Ордин-Нащокина в Мигновичах было последней его службой в качестве царского посла и уполномоченного. В это время его значение первого дипломатического дельца и доверие к нему государя сильно пошатнулось, и вместе с его должностями переходили к новому царскому любимцу, Артамону Сергеевичу Матвееву. Уже в октябре 1669 года, когда Нащокин пребывал в Мигновичах, бывший дотоле в его ведении Малороссийский приказ передан Матвееву, пожалованному званием думного дворянина. Это назначение произвело благоприятное впечатление в Малороссии, где уже успели оценить Матвеева за его приветливый характер и постоянную готовность оказывать услуги украинским деятелям; тогда как упрямый, жесткий в обращении Нащокин вооружил против себя малороссов, так же как он успел вооружить в Москве и своих подчиненных, в особенности дьяков. Своими политическими рассуждениями и длинными наставительными посланиями, написанными витиеватым невразумительным языком, он успел наскучить уже самому царю, и тем более, что эти послания почти всегда были пересыпаны указаниями на его усердную и полезную службу, а также вечными жалобами на происки и козни придворных врагов и завистников. А между тем царь уже мог из разных опытов убедиться, что политические проекты и рассуждения его канцлера (как величали Нащокина иноземцы) на деле большей частью не оправдывались. Особенно усердно предавался он всяким посланиям в Москву и докладным запискам во время своего годового пребывания в Мигновичах, где имел много свободного времени. Но в то же время приходили из Малороссии разные на него жалобы, более или менее основательные. Так архимандрит Киево-Печерской Лавры Гизель сетовал на то, что его секретные донесения о делах Украины Нащокин показывал польскому послу Беневскому, бывшему в Москве в конце 1667 года для подтверждения Андрусовского договора. А во время съезда в Мигновичах осенью 1669 года польские комиссары составили с согласия Нащокина воззвание к Дорошенку, причем говорилось, что король всем казакам обеих сторон Днепра вины их прощает и разрешает прислать депутацию на съезд. С этим воззванием они послали прапорщика Крыжевского, который дорогой показал его разным лицам; из него стали выводить заключение о намерении воротить восточную Украину под власть короля; что произвело немалое волнение в умах; особенно оскорбился гетман Многогрешный, находя тут обращение только к Дорошенку, а свое, имя даже неупомянутым. Затем Нащокин усердно, но неискусно преследовал мысль о подчинении Киевской митрополии Московскому патриарху; во время своего пребывания в Мигновичах он вошел в тайные сношения с Иосифом Тукальским, обещая признание за ним Киевской митрополии на условии сего подчинения; причем даже не спрашивал согласия из Москвы, где уже перестали думать о Тукальском, убедясь в его неискренности и в том, что его нельзя отделить от Дорошенка. Мало того, Нащокин не соблюдал должной осторожности при сих тайных сношениях; любя окружать себя людьми польской Культуры, он взял к себе в службу того православного шляхтича (Лубенка), который привозил ему письма Тукальского; а этот шляхтич разболтал о письмах опять в смысле намерения Москвы возвратить полякам левобережную Украину, что еще более усилило в ней тревожные толки и вызвало потом формальную жалобу гетмана Многогрешного. Вообще поведением Нащокина царь был настолько недоволен, что когда тот в марте 1670 г. приехал с посольского съезда, ему велено было поставить сопровождавший его на съезд образ Спаса в церкви Дорогомиловской слободы, а самому ехать к себе на двор и ждать царского указа.

Ордин-Нащокин, рассчитывая на доброту государя, отказался исполнить его повеление под предлогом, что такая явная немилость будет сочтена поляками за неутверждение заключенного им мирного докончания и, следовательно, принесет большой вред государству. Расчет его оказался верен: государь сам выехал встретить образ Всемилостивого Спаса, причем пожаловал посла к своей руке и похвалил его службу. Это не избавило, однако, Нащокина от дальнейших неприятностей. Ему предложены были допросные пункты относительно его действий по малороссийским делам, и он принужден был оправдываться. Нащокин некоторое время продолжал еще составлять запутанные проекты и подавать докладные записки о мерах к успокоению Малороссии и добиваться их обсуждения в царском совете; но политическая роль его скоро окончилась. В феврале Следующего 1671 года, после брака царя с Натальей Кирилловной, Артамон Сергеевич Матвеев получил получил в свое ведение и Посольский приказ. Чтобы смягчить отставку Ордина-Нащокина, царь назначил его главой большого посольства в Польшу, с званием ближнего боярина. Но и по сему поводу он не преминул подать пространный доклад, наполненный личными сетованиями и требованиями самых широких полномочий – доклад, возбудивший большое неудовольствие у царя и его ближайших советников. Из них Матвеев как начальник Посольского приказа составил для Нащокина наказ, строго определявший сферу его полномочий. Тогда он стал отказываться от посольства под предлогом болезни, и его охотно уволили. Вместе с тем и самое посольство было направлено теперь не в Варшаву, а на границу в известное Андрусово. Потеряв все свое придворное влияние и значение, Ордин-Нащокин в конце того же 1671 г. испросил у царя разрешение поступить в монастырь. Он удалился в свой родной Псковский край, где в Крыпецкой пустыни в феврале 1672 г. постригся в монахи, под именем Антония.

Меж тем Малороссийская смута, вновь поднятая Дорошенком, не прекращалась. Его попытка вооруженной рукой захватить левобережную Украину встретила успешный отпор со стороны Многогрешного. Тогда он против последнего пустил в ход разные интриги. По мысли Дорошенка, преданный ему митрополит Тукальский своими жалобами на отнятие Многогрешным церковных имуществ у духовенства добился в Константинополе того, что вселенский патриарх отлучил левобережного гетмана от церкви. Но Московское правительство вскоре посланную патриарху милостынею и своим ходатайством побудило снять это отлучение. Дорошенко теперь прибег к другому образу действия, именно к тому, который так удался ему в отношении Брюховецкого. Оставив по наружности всякую вражду, он завел с Многогрешным дружеские сношения и начал постепенно возбуждать его неудовольствие против Москвы. Простодушный или, точнее, умственно ограниченный Многогрешный пошел на эту удочку. А поводов к сему неудовольствию у него оказалось достаточно, хотя Московское правительство продолжало оказывать ему милостивое внимание, жаловать маетности, посылать подарки и т. п. Но оно, во-первых, отказало в его просьбе о возвращении в Малороссию епископа Мефодия; во-вторых, не разрешило прислать на съезд Нащокина с польскими комиссарами казацких депутатов, вопреки Глуховскому договору; в третьих, слишком добросовестно исполняя статьи Андрусовского договора, оно не решалось принять военные меры против польских нападений и грабежей, чинимых особенно в монастырских имениях почти под самым Киевом. Чтобы удовлетворить гетмана, правительство дозволило ему прислать в Москву депутатов для присутствия при переговорах с польским посольством, во главе которого стоял Ян Гнинский. Многогрешный прислал киевского полковника Солонину с товарищами; Но польские послы воспротивились их присутствию при переговорах, что еще более усилило неудовольствие и толки о намерении царя возвратить полякам левый берег. Переяславский полковник Дмитрашко Райча затеял бунт против гетмана; хотя последний успел подавить этот бунт, но был оскорблен отказом киевского воеводы кн. Козловского прислать ему отряд на помощь под предлогом неимения о том указа.

Всеми сими обстоятельствами Дорошенко и Тукальский ловко воспользовались и начали уже склонять Многогрешного к измене царю и подданству султану, подавая ему виды на правобережное гетманство после смерти его, т. е. Дорошенка. До Московского правительства доходили слухи об этих тайных сношениях; сначала оно не придало им значения, так как сам Многогрешный сообщил ему о первых присылках из Чигирина. Но московские воеводы доносили, что они замечают среди казаков какое-то необычное движение, какие-то приготовления и продолжение слухов о намерении государя выдать полякам восточную Украину. Мало того, теснимый одно время поляками и своим соперником Ханенком, Дорошенко просил помощи у Многогрешного и получил ее. Не без участия Дорошенка и Тукальского пущен был слух, что государь намерен сменить Многогрешного, а на его место поставить полковника Солонину, находившегося тогда в Москве. Жадный к стяжаниям, как и предшественник его, притом грубый в обращении, Многогрешный страдал еще страстью к вину, а в пьяном виде он был очень вспыльчив и дерзок на язык; причем нередко принимался бранить Москву и грозить, что найдет себе другого государя, намекая на турецкого султана; на противоречащих ему бросался с обнаженной саблей. Напрасно архиепископ Лазарь Баранович, вновь сделавшийся блюстителем митрополии, убеждал гетмана письменно, а известный протопоп Адамович лично, чтобы он не верил слухам. Напрасно и начальник Малороссийского приказа А. С. Матвеев употреблял разные меры и отправлял посланцев с грамотами, чтобы успокоить Многогрешного. Дело кончилось тем, что в ночь на 13-е марта 1672 года в Батурине старшина, с обозным Петром Забеллой во главе, сама схватила Демьяна Многогрешного и отправила его в Москву с генеральным писарем Мокриевичем и протопопом Адамовичем, ссылаясь на то, что необходимо было предупредить междоусобное кровопролитие, так как гетман уже решил выступить в поход и соединиться с Дорошенком. Брат Демьяна Василий, полковник Черниговский, пытался спастись бегством. Сначала он обратился за помощью к архимандриту Черниговско-Елецкого монастыря Иоанникию Голятовскому; но тот не допустил его спрятаться в своем монастыре. Тогда Василий, переодетый в монашеское платье, пришел в Киево-Братскую обитель, где и открылся ее игумну и ректору киевских школ Варлааму Ясинскому. В виду строгих поисков беглеца, игумен, опасаясь навлечь на себя опалу, сообщил о том киевскому воеводе кн. Козловскому, который немедленно велел схватить Василия Многогрешного и под сильным конвоем отправить в Москву. Здесь обоих братьев подвергли допросу с пристрастием, т. е. с пыткой; после чего они были приговорены к отсечению головы; но у самой плахи их помиловали и затем сослали в Сибирь вместе с женами и детьми. Туда вслед за ними отправили и знаменитого атамана Серко: он вздумал добиваться гетманского достоинства; тогда его соперники и завистники поспешили обвинить его в изменнических замыслах, схватили и отправили в Москву.

В июне того же 1672 года, в Казачьей Дуброве (между Путивлем и Конотопом, в 15 верстах от Путивля), в присутствии боярина Ромодановского и его ратных людей, а также архиепископа Лазаря Барановича, происходила генеральная рада для выбора гетмана. Вольными голосами выбран был генеральный судья Иван Самойлович, сын священника, переселившегося с правобережной Украины на левобережную. Тотчас ему вручили булаву, знамя и бунчук. А затем архиепископ Баранович вместе с протопопами Адамовичем и Лежайским облачились в ризы и отслужили благодарственный молебен; причем архиепископ привел новоизбранного гетмана к присяге на верную службу Государю. Боярин Ромодановский позвал к себе в шатер духовенство, нового гетмана и старшину и угощал их обедом. Тогда же московским ратным людям и казакам объявлена только что прибывшая радостная весть о том, что 30-го мая царю Алексею Михайловичу вторая его супруга Наталья Кирилловна родила сына Петра Алексеевича. Торжество закончилось раздачей царских подарков духовенству, гетману, десяти левобережным полковникам и всей старшине казацкой; их дарили деньгами и соболями[1].



[1] Главный источник для данной эпохи, это – Акты Южной и Запад. России. Т. V. № 135. VI. №№ 39–71, с перерывами. VII. №№ 4 – 34, с перерывами. VIII. №№ 11, 13, 52. IX. №№ 4–178, с перерывами. Затем: С. Г. Г. и Д. IV. № 58 – 80, также. Дополи, к Акт. Ист. VI. №№ 13, 95. V. № 11. Памят. Киев. Ком. Н. Отд. I. № XXV.

Литература. Названные труды Бантыш-Каменского, Маркевича, Соловьева, Костомарова, Сумцова, Эйнгорна. Об Ордине-Нащокине и Матвееве см. Бантыш-Каменского "Словарь достопамятных людей Русской земли". Малиновского "Биографические сведения о первом в России канцлере боярине А. Л. Ордине-Нащокине" (Труды и Летоп. Об. И. Д. VI. 1833 г.). Терещенко "Опыт обозрения жизни сановников, управляющих российскими иностранными делами". Ч. I. Спб. 1837. (Биография Матвеева). Иконникова "Ближний боярин А. Л. Ордин-Нащокин". (Рус. Старина. 1883. №№ 10 и 11.) В. О. Эйнгорна "Отставка А. Л. Ордина-Нащокина и его отношение к Малороссийскому вопросу". Спб. 1897. Весьма благосклонная характеристика Ордина-Нащокина В. О. Ключевским Научное Слово. 1904. III. П. А. Матвеева: "Москва и Малороссия в управление Ордина-Нащокина Малороссийском приказом". (Рус. Архив. 1901. № 2), "Артамон Сергеевич Матвеев в приказе Малой России и его отношения к делам и людям этого времени" ("Рус. Мысль." 1901 г. Август и сентябрь) и "Батуринский переворот 13 марта 1672 г." ("Рус. Старина" 1903. Сентябрь – ноябрь.) В "Истории о невинном заточении" в челобитной царю Федору в числе своих заслуг Арт. С-ч указал следующий факт. Когда Поляки по истечении двух лет требовали исполнения статьи Андрусовского договора об отдаче им Киева и посылке вспомогательного войска, то, за неимением серьезных поводов не исполнить эту статью, по мысли его (Матвеева) полякам было поставлено на вид издание враждебных Московскому государю листов и особенно издание некоего "Пашквиля", который советовал коварно поступить с Москвою, говоря, что "настало время ковать цепи и Троянского коня". Такое издание в Москве назвали нарушением Андрусовского договора, обязавшего Польшу и Россию быть в дружеских, союзных отношениях. О пасквилях, издававшихся в Польше против Москвы, см. Устрялова "Ист. Петра В." II. 158.

На смерть Брюховецкого Лазарь Баранович написал две эпитафии в виршах. Из второй мы узнаем, будто этот гетман погиб только 45 лет от роду, ("Письма". 72 – 73.) В письме к Симеону Полоцкому, в 1668 г. он говорит, будто вся Литва и сильнейшая партия в Польше желает, чтобы у них был королем его милость царевич" (Ibid. 53). Анонимная "Ляментация" Киево-братских монахов (Киев. Стар. 1884. № 10). О Суховеенке и Ханенке у Самовидца. (Грабянка и Величко по своей необстоятельности мало полезны для данной эпохи). Относительно отречения Яна Казимира и выбора Вишневского см. Шуйского Dzeje Polski. III. и IV. Со ссылками на польские и общие источники, между прочим на Censura Candidatorum коронного подканцлера хельминского епископа Андрея Ольшевского. Крайне резок отзыв Ольшевского о кандидатуре московского царевича или самого царя: "Moskal podіug niego to osioі ukorowany. Razum go nie chce, bo w nawrуcenie jego trudno wierzyж. Smoleсska takїe nie odda". (Шуйский IV. 8) Многоречивые послания к царю Нащокина со съезда в Мигновичах приведены Соловьевым в обширных выписках, извлеченных из архивов Государственного и др. (Т. XII. Изд. 1862 г. Гл. I.) Что касается Демьяна Многогрешного, то Костомаров в своей "Руине" пытается оправдать его поведение и считает его невинно оклеветанным от неприязненной ему старшины. ("Вест. Евр." 1879.) Но по всем данным эта невинность его очень сомнительна, хотя он и не успел привести в действие то, чем грозил, и что, по-видимому, замышлял. На избрании Самойловича присутствовало 10 полковников левобережных: Переяславский, Нежинский, Полтавский, Миргородский, Черниговский, Стародубский, Прилуцкий, Лубенский, Гадяцкий. (Киевский полк частью был на правой стороне.) К сему избранию относятся Акты Южной и Западной Рос. IX. №№ 167, 170, 174 – 179. По царскому приказу рада должна была происходить, собственно, в Конотопе; но старшины указывали на то, что в окрестностях Конотопа все конские кормы были потравлены, и били челом произвести раду в некотором от него расстоянии. Боярин Ромодановский с московскими ратными людьми вышел из Путивля, а старшина с казаками навстречу ему из Конотопа, и условились остановиться в Казачьей Дуброве.