XXXIII. Созыв генеральных штатов и наказы 1789 года

 

(начало)

 

Революционное настроение Франции перед 1789 г. – Намерения правительства относительно генеральных штатов. – Его поведение во время выборов. – Агитация в прессе, – Брошюра Сийеса. – Выборы и роль Мирабо.

 

Потребность во внутренних реформах более или менее чувствовалась во всех европейских государствах XVIII века, но особенно сильно чувствовалась она во Франции. Здесь указывали на её необходимость министры, далеко не бывшие новаторами по принципу; здесь литература и значительная часть образованного общества прямо были проникнуты духом преобразований; здесь тяжелее, чем где-либо, приходилось от старых порядков народной массе, загнанной и разоренной, но все более и более делавшейся беспокойною и выражавшей свое недовольство (хотя бы, например, в столь частых в XVIII в. хлебных бунтах, не говоря уже о развитии нищенства, бродяжничества, разбойничества). Долговременный законодательный застой в то самое время, когда общественная жизнь шла вперед, а старые учреждения, наоборот, приходили в расстройство, был причиной того, что будущая реформа должна была сразу сделаться более глубокой, всесторонней и полной, чем если бы она производилась своевременно, исподволь, по частям. Консервативная оппозиция против преобразовательных планов и постоянная реакция против уже произведенных реформ, а также полное вырождение и внутреннее бессилие правящей власти делами невозможною энергическую деятельность правительства в смысле проведения самых настоятельных преобразований старыми средствами, и осталось одно – обратиться к самой нации, обратиться притом не за поддержкою для какой-либо программы, которая могла бы существовать у правительства, – её не было, – а за советом, что делать. Между тем господствующим настроением нации было недоверие к власти, ненависть к старому порядку, стремление к переменам. Политическая философия эпохи сообщала этому настроению, порождавшемуся непосредственно самою жизнью общества при данных условиях, весьма определенный характер, вносила в него элемент сознательности, указывала на ту цель, к которой следовало стремиться, предлагала средства, которыми можно было бы устранить всякого рода злоупотребления. У нации спрашивали совета, но, давно отученная от заведования собственными делами, нация была лишена опытности, необходимой в государственных делах. Она могла только указать на свои нужды, которые, впрочем, правительству старого порядка были плохо известны, да предъявить свои желания, которых правительство раньше не хотело знать, с которыми вступало раньше даже в борьбу. Желания большинства французов в 1789 г. можно резюмировать в двух-трех словах: полное уничтожение старых государственных и общественных порядков. Но общество желало не разрушать только, оно желало и созидать. По какому плану должна была вестись перестройка государства и общества, на это отвечала наиболее популярные в то время общественные идеи и политические теории, причем некоторые же из этих теорий имели прямо революционный характер не в том лишь смысле, что подкапывались под старые учреждения, порядки и отношения, но, как это можно особенно сказать о политической философии Руссо, были теориями не нормального течения государственной жизни, а теориями революции. Собственного опыта у французов не было, чужой опыт заменить его не мог уже по одному тому, что французы плохо понимали реальные условия античного мира, увлекавшего их воображение риторически разукрашенными гражданскими доблестями «героев», плохо понимали и настоящие основы политической жизни современных свободных государств, Англии и Соединенных Штатов. Бессильное правительство отдавало власть в руки неопытной нации. Реформа, к которой стремилась последняя, должна была совершиться, но она не могла пройти совершенно гладко, без крупных ошибок, без увлечений, а также не могла не встретить консервативной оппозиции и попыток реакции, в свою очередь, только разжигавших страсти и выдвигавших на самое видное место наиболее крайние и наименее рассудительные элементы общества. Пример страстности в политической борьбе подали сами привилегированные; за ними пошел средний класс, а затем движение проникло и в народную массу. В этой массе накопилось множество причин к неудовольствию: ненавистные феодальные права, тяжесть государственных налогов, дурные условия, в какие народ был поставлен по отношению к земле, хроническая нищета, голодовки, безработица, – все это было постоянно действующей причиной возникновения беспорядков, смут, сопротивлений власти. Борьба с правительством, которую вели привилегированные, стремившиеся в своем ослеплении поднять в свою защиту и народ, впервые всколыхнула эту массу. «Мучная война» и народные бунты во время последней борьбы с парламентами были прямыми предвестниками народных восстаний революционной эпохи. Благодаря деятельности лиц, взявших на себя просвещение нации на счет его прав перед выборами в генеральные штаты, новые политические идеи проникли в народную среду и дали своего рода санкцию недовольству масс. Народное море всколыхнулось и долго не могло успокоиться: главные причины его недовольства, т. е. плохое экономическое состояние, дороговизна хлеба, безработица сразу исчезнуть не могли, а кроме того, и новые правители Франции по неопытности, по недостаточному пониманию народных нужд, по оторванности от народной среды наделали немало ошибок, поддерживавших народное недовольство и впоследствии. Как бы там ни было, в новом движении приняла участие народная масса и сообщила ему ту силу, с которою уже было трудно бороться реакционным стремлениям. Одним словом, в 1789 г. вся французская нация с верха до низа была настроена революционно, – и привилегированные, и средний класс, и народная масса, – и памятником этого настроения явились наказы, которыми отдельные сословия снабдили своих депутатов в генеральные штаты.

Первоначальным сроком созыва государственных чинов был назначен, как было уже сказано, 1792 год, но затем решено было приблизить этот срок, так как ждать оказывалось невозможным, и Неккер, вторично сделавшись министром, с своей стороны, указывал на необходимость скорейшего созыва штатов. Известие о таком решении было принято с великою радостью: Мирабо писал, что в одни сутки нация сделала вперед шаг, равный целому столетию. Неккер, с возвращением которого совпало ускорение срока, сделался одним из наиболее популярных людей во Франции, но Мирабо смотрел на него иными глазами. В письме к Мовильону он отзывался об этом министре, как о человеке, у которого нет «ни такого таланта, какой был нужен при данных обстоятельствах, ни гражданского мужества (âme civique), ни истинно либеральных принципов». Стремясь попасть в генеральные штаты и предлагая свои услуги правительству, Мирабо в письме к тогдашнему министру иностранных дел Монморену (в сентябре 1788 г.) спрашивал его, готовится ли министерство к тому, чтобы действовать на генеральные штаты, заботится ли оно о средствах при помощи которых оно могло бы не бояться их контроля и могло бы, наоборот, рассчитывать на их содействие, есть ли, наконец, у него «твердый и прочный план, который представителям нации оставалось бы только санкционировать». «Да, граф, – продолжал Мирабо, – такой план, у меня он есть. Он заключается в конституции, которая могла бы нас спасти от заговоров аристократии, от крайностей (excès) демократии и от глубокой анархии, в которую вместе с нами попала власть, желавшая быть абсолютною». Монморен не обратил внимания на предложение Мирабо помочь правительству своим планом. Но не один Мирабо думал так. Около того же времени Малуэ, тоже один из деятелей начинавшейся революции, говорил самому Неккеру: «не нужно ожидать, чтобы генеральные штаты стали у вас требовать или вам приказывать; нужно поспешить с предложением им всего, что только может быть предметом желаний благомыслящих людей (bons esprits) в разумных границах как власти, так и национальных прав». Ho у правительства именно и не было никакой определенной программы, и оно продолжало колебаться из стороны в сторону, как человек, не знающий на что решиться. План Мирабо заключался в союзе королевской власти с народом против привилегированных, но при дворе думали об этом менее всего, в то же время считая нужным уступать общественному мнению. В деле реформы все зависело от состава штатов и способа подачи голосов, но в этом важном вопросе правительство с Неккером во главе оказалось непоследовательным и нерешительным. Неккер добился, чтобы в будущих штатах у третьего сословия было столько же представителей, сколько у привилегированных вместе взятых. Он созвал вторично нотаблей для утверждения этого распоряжения и, когда они отвергли такое «удвоение третьего сословия», провел свою меру через королевский совет. Мера, однако, могла иметь действительный смысл лишь под условием поголовной подачи голосов, а не решения дел» в каждом сословии отдельно, так как при последнем способе голосования у привилегированных было бы два голоса против одного голоса всех представителей остальных классов, хотя бы число их было утроено и даже удесятерено, но Неккер не сделал логического вывода из своего принципа. За поголовную подачу голосов высказывалось все, что желало действительного обновления Франции, за посословное голосование – привилегированные и вместе с ними парламенты, вдруг утратившие поэтому свою популярность, как сторонники привилегий и архаической формы генеральных штатов. Правительству нужно было решительно высказаться по этому вопросу, но оно колебалось, даже колебалось тогда, когда генеральные штаты были уже в сборе, и вопрос был решен помимо правительства. Так было и во всем остальном, т. е. Неккер не проявил ни малейшей инициативы. Его намерения были самые похвальные, но в его поведении, действительно, не обнаруживалось такого таланта, какого требовала серьезность минуты, и вместо того, чтобы направлять движение, Неккер предоставил его на произвол всех случайностей. У популярного министра было много доброй воли: избирательные права были весьма широко распространены на все население, и во время выборов не было ни официальных кандидатур, ни административного давления на избирателей, – но у Неккера не было и никакой инициативы.

Неккер

Неккер

 

Правительство не только решило дать третьему сословию двойное представительство, так как «его дело связано с благородными стремлениями и будет иметь за себя общественное мнение», – но и постановило, чтобы сельские священники приняли самое широкое участие в избирательных собраниях духовенства, потому что «эти хорошие и полезные пастыри лучше всего знают народные нужды, находясь в самых тесных и постоянных соприкосновениях с народом». Королевский регламент 24 января 1789 г., созывая на 27 апреля генеральные штаты, указывал цель будущего собрания в «установлении постоянного и неизменного порядка во всех частях управления, касающихся счастья подданных и благосостояния королевства, в наискорейшем по возможности уврачевании болезней государства и уничтожении всяких злоупотреблений»; при этом король выражал желание, чтобы «и на крайних пределах его королевства и в наименее известных селениях за каждым была обеспечена возможность довести до его сведения свои желания и свои жалобы». Поэтому избирательное право дано было всем французам, достигшим двадцатипятилетнего возраста, имевшим постоянное место жительства и занесенным в списки налогов, хотя последнее ограничение исключало из избирательного права значительное количество бедных граждан. Выборы были не прямые, а двухстепенные (и даже иногда трехстепенные), т. е. выбирались депутаты не самим населением, а выбранными им уполномоченными, и те желания, которые высказывались в наказах от самих избирателей, потом сводились в наказы уже от целых больших округов. Только привилегированные непосредственно посылали депутатов в генеральные штаты. В составлении крестьянских наказов играли большую роль демократически настроенные сельские священники, адвокаты и законоведы, популяризировавшие среди деревенского населения идеи тогдашних политических брошюр, которые весьма легко принимали, однако, характер легенд о желаниях «лучшего из королей». Неккеру доносили об этой пропаганде, как о чем-то в высшей степени опасном, но он оставался верен принципу свободы, с какою правительство предоставляло всем классам общества выразить свои нужды и желания.

О мнениях, которые тогда циркулировали во Франции, мы можем составить себе представление, во‑первых, по брошюрной прессе 1788–1789 гг., во‑вторых, по наказам, составлявшимся избирателями во время выборов.

До 1789 г. во Франции периодическая пресса была развита очень мало, и газеты заменялись брошюрами, которые перед выборами в генеральные штаты нередко принимали форму проектов, программ и проспектов упомянутых наказов. Брошюр публицистического характера появилась масса; издавались они и расходовались в громадном количестве экземпляров и, например. одна влиятельная брошюра, о которой будет сейчас сказано, в несколько дней была распродана в количестве сорока тысяч экземпляров. Брошюры были весьма различного направления, но консервативных было неизмеримо меньше, чем либеральных, написанных в духе идей XVIII в., и благодаря таким изданиям, идеи политических писателей этой эпохи популяризировались и пропагандировались в таких слоях общества, куда ранее они не проникали, а также воспринимались в своеобразном понимании и народною массою, делаясь тоже одним из факторов начинавшегося движения. Некоторые брошюры были специально посвящены интересам простого народа, которому иногда дается в них название «четвертого сословия», – интересам крестьян и городского пролетариата. Другие говорили о правах всей нации, о предметах, которые должны были интересовать одинаково все классы общества. Главным образом, однако, они выражали взгляды и стремления тогдашнего среднего сословия, т. е. интеллигенции, людей либеральных профессий, буржуазии, отстаивавшей принципы свободы индивидуальной и политической, гражданского равенства, народовластия, громившей деспотизм привилегии, феодальные права, крепостничество и т. п. Идеи Вольтера и энциклопедистов, политических писателей и экономистов применялись к рассмотрению вопроса о том, что делать, куда идти. Одною из наиболее популярных брошюр сделалась та, автором которой был аббат Сийес (Sieyès[1]), писавший и другие, менее известные брошюры (Essai sur les privilèges). Называлась она «Что такое третье сословие?» (Qu'est ce que le tiers état?) и заключала в себе три вопроса и три ответа: «Что такое третье сословие?» – Все. – «Чем оно было до сих пор?» – Ничем. – «Чем оно желает быть?» – Быть чем-нибудь (être quelque chose). Эти немногие слова вполне резюмируют содержание знаменитой брошюры, которая, в свою очередь, выражала мысль большинства образованных французов. Сийес сам принадлежал к духовному сословию и даже был его представителем в орлеанском собрании в 1788 г., но он явился выразителем демократических стремлений и был выбран в Париже представителем от третьего сословия в генеральные штаты, после чего вскоре издал и еще одну брошюру под заглавием. «Признание и изложение прав человека и гражданина». Это было время наибольшей славы Сийеса, позволившей ему играть видную роль в начальной истории революции, когда старые сословные штаты превращались в новое «национальное собрание», где третье сословие делалось, пожалуй, и чем-то большим, чем «что‑нибудь»[2].

Сийес

Сийес

 

Выборы в генеральные штаты в общем прошли весьма спокойно, и нация отнеслась к ним очень серьезно. Направлением выборов овладели люди, желавшие реформ и ожидавшие от штатов полного переустройства Франции. Образованное и либеральное меньшинство вообще стало во главе движения и внесло в наказы, в которых население выражало свои нужды, свои жалобы, свои желания, – массу новых идей, заимствованных из тогдашней политической прессы, так что иногда в наказе какой-либо заброшенной деревушки мы встречаемся со ссылками на разделение властей или на ответственность министров. Всех депутатов должно было быть выбрано 1200 (300+300+600), но их было несколько меньше. Среди духовенства преобладали приходские священники (более 200), среди третьего сословия довольно значительную группу (тоже более 200) составляли адвокаты. Кроме того, третье сословие выбрало несколько (полтора десятка) духовных и дворян, в числе которых был Мирабо.

Мирабо

Мирабо

 

В это время Мирабо был одним из наиболее деятельных публицистов, выпуская брошюру за брошюрой («О государственных тюрьмах», «О свободе прессы» и т. п.), обращая на себя всеобщее внимание своими постоянными заявлениями относительно всех злоб дня, своими критическими разборами чужих мнений и мер, своими повелительными советами, что делать и чего не делать. Стремясь попасть в генеральные штаты, он ищет сначала поддержки, хотя бы и тайной, у правительства, обращается, как мы видели, к министру Монморену. Затем он ставит свою кандидатуру в Эльзасе, и потерпев неудачу, отправляется в родной Прованс. Здесь он также попробовал сначала счастья у дворянства, но оно его отвергло, так как между Мирабо и провансальской знатью с самого же начала обнаружилась целая пропасть во взглядах и стремлениях. Зато своими речами и брошюрами он достиг большой популярности среди городского населения провинции, и его выбрало третье сословие сразу в двух городах: в Марселе и в Эксе (Aix). Приходилось выбирать между ними, и Мирабо выбрал Экс. Таким образом, отвергнутый правительством, которому он пытался давать советы, отвергнутый дворянством, которому он также стремился внушить свои идеи, он сделался народным трибуном, как сам он о себе выразился[3]. И во время избирательной борьбы Мирабо также высказывал свои взгляды на общее положение дел в стране. Он уже раньше в своих письмах и брошюрах указывал на необходимость реформ, торжественное обещание которых, по его мнению, немедленно успокоило бы народ, и только боялся, что правительство «сегодня не даст добровольно того, что завтра у него исторгнут силою». Реформы, думал он, должны были быть обширны и радикальны, но он опасался, что это дело будет проводиться насильственной революцией, которая может попятить общество назад. Главное препятствие к реформам он видел в том, что называл «страшною болезнью старой власти – никогда не делать никаких уступок, как бы в ожидании, чтобы у неё исторгли силою то, что она должна была бы дать», – видел это препятствие и в оппозиции привилегированных. Оправдывая себя в том, что не написал ни единой строки в защиту парламентов, когда их оппозиция была еще популярна, он говорил, что между королем и парламентом есть еще маленькая партия, которая носить название народа и к которой должны принадлежать все порядочные люди. Когда Мирабо был отвергнут собственным своим сословием в Провансе, он страшно напал на аристократию, которая, как писал он тогда, «во всех странах и во все времена неумолимо преследовала врагов народа. Если, продолжал он, не знаю, по каким случайностям судьбы, в среде аристократов являлся друг народа, его-то главным образом они и старались поразить, с яростью стараясь навести страх на других выбором своей жертвы. Так погиб последний Гракх от руки патрициев. Но, уже пораженный смертельным ударом, он бросил к небу горсть пыли, взывая к богам-мстителям, и из этой пыли возник Марий, тот Марий, который был велик не тем, что истребил кимвров, а тем, что низверг в Риме аристократию знати» (aristocratie de la noblesse). И обращаясь к плебеям Прованса, Мирабо призывал их к единодушию и твердости, обещая им пойти против всей вселенной, если бы ему пришлось поддерживать их своим голосом и своими трудами в собрании нации. «Я был, – восклицал он, – есть и буду человеком общественной свободы! Привилегиям придет конец, но народ вечен!» Чем более приближался переворот, тем все с большею тревогою ожидал Мирабо его исхода, опасаясь за свободу, которой прежде всего добивался, и плохо доверяя самой нации. В декабре 1789 г. он писал, например, своему германскому другу Мовильону: «Если вы (т. е. немцы) и опередили нас, быть может, в просвещении, то вы менее созрели, чем мы, хотя и мы ведь никогда еще не были зрелыми. Вы незрелы, говорю я, потому что у вас волнуются только головы, а они с незапамятного времени привыкли к рабству. Поэтому взрыв у вас произойдет позже, чем у нации, способной в течение четверти часа проявить и героизм свободы, и самое глубокое рабство». Судьба политической свободы интересовала Мирабо прежде всего: недаром, когда ему однажды стали говорить об «его отечестве», он возразил, что «отечества не бывает в стране рабов». В 1789 г. Мирабо как бы предчувствовал, что у французов старые привычки могут взять верх над новыми стремлениями.



[1] Его брошюра недавно была переиздана «Обществом истории французской революции».

[2] Известно, что через десять лет тот же аббат Сийес помогал государственному перевороту генерала Бонапарта.

[3] Guibal. Mirabeau et la Provence en 1789.