XXIX. Местное и европейское значение революции

 

Старая и новая Франция в XVIII в. – Положение между ними французского правительства. – Двоякое отношение революции к старой монархии. – Политическое воспитание французского общества. – Судьба политической свободы во Франции. – Общеевропейское значение революции.

 

 

Французская революция. Кратко и понятно. Иллюстрированная аудиокнига

 

 

Указания на литературу по теме «Значение французской революции» – см. во вступительной главе к этому тому

 

Франция перед французской революцией

В течение XVIII века в социальной жизни Франции совершался глубокий внутренний процесс. Старая Франция Людовика XIV продолжала сохранять свои прежние формы, не затрагиваемые никакими серьезными преобразованиями, которые бы их изменили заметным образом; но в этих старых формах развивалась новая жизнь, правда, сдерживаемая обветшалыми рамками, но все сильнее и сильнее их расшатывавшая, пока под напором новых сил старые формы не подались, и на развалинах прежних отношений не сформировался новый общественный строй, подготовленный предыдущим развитием. Система Людовика XIV продолжала в общем господствовать в официальной жизни Франции, но что рядом с Францией официальной, т. е. Францией королевской власти и версальского двора, католического духовенства и феодального дворянства, существовала другая Франция, самым рельефным проявлением этого была её литература с принципами, диаметрально противоположными тем, которые лежали в основе системы Людовика XIV. Мы видели, что самыми популярными идеями французской литературы XVIII века были идеи духовной и политической свободы и гражданского равенства. Порвав связь с традициями прошлого, эта замечательная литература сделалась органом совсем нового общества, в котором главную роль играли не представители старого католико-феодального строя, а иных общественных слоев, люди либеральных профессий разного звания и люди промышленно-торговых предприятий. Интеллигентная буржуазия XVIII в. сделалась главною сторонницею поступательного движения вперед и в требовании реформ заняла поэтому положение передового класса нации. В первой половине XVIII века она пошла бы еще за правительством, которое выступило бы на поприще преобразовательной деятельности, и ему она оказала бы поддержку, какой, например, не имел в Австрии просвещенный абсолютизм Иосифа II: выразителем новых стремлений был тогда Вольтер. Между тем на сцену не являлось ни монарха, ни министра, подобных позднейшим реформаторам в других странах. Правительство поддерживало старые отношения, и представители старой Франции не думали, чтобы им откуда-нибудь угрожала опасность, кроме разве вольнодумной литературы, да и та увлекала немало людей из тех самых общественных слоев, под которые она подкапывалась. Новая Франция, между тем, росла и делалась более требовательною. В средине XVIII в. ее уже не удовлетворяла программа Вольтера, т. е. реформы всякого рода, но без политической свободы, и вот именно свобода, проповедниками которой являются Монтескье, Руссо, Мабли и некоторые энциклопедисты, делается одною из наиболее популярных политических идей, одинаково разделявшихся перед 1789 г. и буржуазией, и привилегированными. Когда умер Людовик XV, две Франции уже стояли одна против другой, готовые к борьбе; вопрос был только в том, на чьей стороне будет государственная власть и уступит ли она новым влияниям времени. Революция 1789 г. была победою новой Франции над старою, но старая не умерла, и когда пал властелин, сам победивший революцию, чтобы действовать в духе своего рода просвещенного абсолютизма[2],она сделала отчаянную попытку клерикально-аристократической реакции против новых общественных слоев, поднявшихся в XVIII в. из прежнего унижения.

 

Французская революция и монархия Людовика XV и Людовика XVI

Одним словом, французской нации предстояло выйти на новую дорогу, но французские правители оказались не на высоте своего положения. В эпоху, когда троны других великих держав занимали Фридрих II, Мария Терезия, Иосиф II, Екатерина II, – во Франции царствовали совершенно опустившийся Людовик XV (1715–1774) и слабохарактерный Людовик XVI. Они оказались неспособными к роли инициаторов реформ, вытекавших из практических нужд государства, и это было в обществе, которое, наоборот, не так, как в других странах, само требовало реформ. Своею привязанностью к старым формам и неспособностью осуществить желания общества названные короли поселяли недоверие к власти, носителями которой являлись: то, чего не могла совершить старая монархия, должна была взять на себя «нация», заменившая в сознании передовой части общества прежние сословия (états). Правда, и положение французских правителей было более затруднительным, чем где-либо. В странах просвещенного абсолютизма правительствам приходилось иметь дело с одною консервативной оппозицией, но такая оппозиция существовала и во Франции, имея органом своим парламенты, но рядом с нею существовала еще и оппозиция либеральная, какой не было в других странах, да и она видела в тех же парламентах учреждение, обеспечивающее права нации посредством ограничения произвола власти. С разных точек зрения обе эти оппозиции, – старая и новая Франция, – могли быть и бывали недовольны правительством, но обе сходились на почве идеи политической свободы, хотя понимали ее различно, одни – в аристократических формах Монтескье, другие – в демократических формах Руссо и Мабли, одни – думая об участии в правлении для охраны своих привилегий, другие – стремясь к власти, дабы, обладая ею, изменить общественный строй в духе новых идей. Все это ставило правительственную власть между двух огней: и охранительная, и преобразовательная политика вызывали или ту, или другую оппозицию, а раз правительство решалось на сколько-нибудь крутую меру, против него готовы были соединиться обе оппозиции. При таких обстоятельствах во главе Франции должны были бы стоять не такие люди, какими были Людовики XV и XVI и большая часть их советников и руководителей, тем более, что и реформы требовались не одним общественным мнением, которое еще кто-нибудь мог бы обвинять в несоответствии с реальными нуждами страны, а общим расстройством и полнейшею негодностью старой системы. Французская монархия, взявшая под свою опеку общественные силы, приучила нацию смотреть на себя, как на нечто всемогущее, как на силу, во власти которой осчастливить или сделать несчастною всю страну; привыкши ожидать всего от власти, ей преимущественно и стали ставить в вину – и не без основания – печальное положение государства. Монархия Людовиков XV и XVI в сущности охраняла консервативные интересы, но это не мешало духовенству и дворянству накануне взрыва 1789 г. мечтать об ограничении благосклонного для них абсолютизма и тем самым идти вместе с буржуазией, которая не отделяла политической свободы от социальной реформы, Бедственное положение народной массы, бывшее источником смуты, и революционные идеи, органом которых стала пресса, действовали в том же направлении, подготовляя насильственный переворот[3]. Этот переворот, разрушивший «старый порядок» (l'ancien régime) и создавший современную Францию, не мог уничтожить вполне консервативные элементы прежней Франции, которые заняли по отношению к нему оппозиционное положение, а после 1814 г. стали во главе католико-феодальной реакции, – и в то же время не мог быть полным разрывом с прошлым, от которого революционная Франция унаследовала весьма многое и по отношению к которому революция очень часто являлась не переломом, а завершением предыдущего развития. В самом деле, революция, разрушившая прежний строй, во многом лишь завершала работу старой монархии, остановившейся, так сказать, на полдороге. Работа эта заключалась в разрушении старых католико-феодальных основ быта и производилась совместно королевскою властью и народною массою, союз которых – один из крупнейших фактов в истории Франции; но в общем старая монархия исполняла эту работу лишь настолько, насколько прежние порядки были неудобны и стеснительны для самой королевской власти, сделавшейся даже, наоборот, охранительницей тех сторон в этих порядках, которые были невыгодны и тягостны для одной народной массы. Если бы королевская власть и нация шли вместе, рука об руку, Франция должна была бы пережить свой период просвещенного абсолютизма и притом с более широким значением и с более глубоким влиянием, чем где бы то ни было; но французская история приняла другое направление, и работа, начатая, но не оконченная старой монархией, была завершена уже новыми силами. Централизуя страну, королевская власть, поскольку дело касалось её самой, привела к одному знаменателю отдельные провинции Франции, но они продолжали сохранять во всем остальном такие особенности, которые стояли в полном противоречии с национальным единством страны, как результатом объединительной политики королей. Нивелируя общественные классы, старая монархия и здесь по отношению к власти поставила все в одинаково бесправное положение и тем не менее сохранила все сословные перегородки, с которыми плохо мирилось новое, в политическом отношении нивелированное общество. Более чем где‑либо в другой католической стране, во Франции монархии удалось поставить церковь в положение, особенно благоприятное для государства, и вместе с тем католический клир пользовался здесь привилегиями, которые давали ему особую силу над культурною жизнью той самой нации, которая сделалась главным очагом свободного светского просвещения, между прочим, потому, что само же государство не допускало крайностей католической реакции, до каких последняя доходила в других странах. Многое из того, что во Франции фактически существовало в отношениях между государством, с одной стороны, и его областями, его сословиями и католическою церковью, с другой, в иных странах в эпоху просвещенного абсолютизма было лишь целью, которой нужно было еще достигнуть. Но если королевская власть не чувствовала здесь неудобств со стороны областных, сословных и церковных привилегий, её не затрагивавших, и потому сама по себе таким образом не нуждалась в изменении этих отношений, то нигде, наоборот, в такой степени, как во Франции, не тяготился указанными привилегиями народ, который выдвинул вперед зажиточное и образованное среднее сословие, все более и более проникавшееся новыми общественными взглядами. Остановившись в своей исторической работе, французская династия, так сказать, отстала от развития, совершившегося в нации, и последняя собственными своими силами и средствами завершила процесс, в котором прежде такую деятельную роль играла старая монархия, – завершила объединительную, всеуравнивающую и устраняющую всякий дележ власти работу государства над разрозненными областями, над обособленными сословиями, над притязаниями церкви. Взяв на себя окончание невыполненных задать, ставившихся старой власти общественным ростом Франции, революция унаследовала у низвергнутой ею монархии и многие приемы, посредством которых ma достигала своих целей. И с этой стороны новая Франция не совсем порвала свои связи с Францией старой.

 

Значение французской революции в истории Франции

Во многих отношениях просвещенный абсолютизм и французская революция были явлениями одной и той же категории, представляя из себя два разные момента или две разные формы в процессе перехода западноевропейских народов от средневекового социального строя к строю новейшего времени. Но между ними была и существенная разница. Одно направление было направлением по преимуществу правительственным и государственным: реформы исходили от власти без участия общественных сил и предпринимались прежде всего во имя государства. Переворот, совершившийся во Франции, ставил своею целью достижение свободы в двух смыслах этого слова, т. е. свободы политической, как участия нации в правлении, и свободы индивидуальной, как эмансипации личности из‑под безграничной опеки государства. Старый порядок во Франции являлся полным отрицанием свободы в обоих этих смыслах, и благодаря этому, французское общество в XVIII в. было воспитано в привычках, наименее благоприятствовавших действительному установлению свободы при новых порядках. В Англии и в Северной Америке, где французы искали для себя политических поучений, то, что было целью стремлений французов, являлось результатом долгого исторического процесса, во время которого принципы свободы входили постепенно в привычки, в нравы, в жизненную практику народа и тем самым создавалось уважение к чужой свободе, без которого желание свободы только для себя не в состоянии осуществить настоящую свободу в жизни. История протестантизма показывает, с каким трудом пролагал себе дорогу принцип свободы совести, несмотря на то, что в теории права индивидуальной совести были поставлены выше всякой принудительной силы уже родоначальниками движения; воспитанные в известного рода привычках, создававшихся старою церковною жизнью, они переносили эти привычки и в новую церковную жизнь. То же было и во Франции: привычки и нравы, привитые обществу прежним режимом, пережили этот режим и породили многие явления, бывшие лишь перелицовкою старых. К тому же значительная часть передового общества понимала свободу народа в смысле власти народа: будь власть в руках народа и будь все равны во власти, последняя могла быть, пожалуй, и беспредельной. Такова была государственная идея Руссо, а этот писатель был одним из главных политических воспитателей французского общества в XVIII в. Все это было крайне неблагоприятно для того порыва к свободе, какой ощутила Франция в 1789 г., но было тут еще и нечто другое.

Исполнить то дело, которое не было совершено старой монархией, т. е. осуществить новую государственную идею, значило во многих отношениях прямо продолжать чисто правительственную и государственную политику монархии. Революция встретилась с консервативной оппозицией, против которой она вооружилась всеми средствами власти. Защита нового строя, основанного на гражданском равенстве, требовала усиления власти и отодвигала на задний план интересы свободы. Новому строю грозили не только внутренние враги, но и враги внешние, и чрезвычайные обстоятельства требовали чрезвычайных мер, особенно, когда Франции угрожало иноземное завоевание. Из этих всех затруднений Франция вышла победительницей, но не достигнув желанной свободы. Империя Наполеона I была своего рода просвещенным абсолютизмом в обществе, снявшим с себя феодальную оболочку. Тем не менее, попытка основания свободного государства, сделанная французами в 1789 г. и на первых порах окончившаяся, собственно говоря, неудачей, не осталась бесследной в истории как самой Франции, так и других западноевропейских народов. Первая французская конституция (1791 г.) просуществовала самое короткое время, но те принципы, которые были положены в её основу, сделались руководящими при создании последующих конституционных учреждений во Франции и вне Франции.

Таково значение революции в самой французской истории.

 

Значение французской революции в западноевропейской истории

Но событие это получило громадное значение в истории других западноевропейских государств. Подобно тому, как немецкая реформация в XVI в., объясняясь из местных причин и в свою очередь объясняя дальнейшую историю Германии, вместе с тем находилась в тесной связи с более общими условиями всей западноевропейской истории и потому оказала сильное влияние на другие страны, – так и французская революция, имея особое отношение к месту своего происхождения, получает и более общий смысл с точки зрения всей западноевропейской истории. Вот те два главные исторические факта, к которым она имеет отношение: разрушение феодализма, поскольку последний господствовал в социальной сфере и даже окрашивал отношения политические, с одной стороны, и внесение в государственную и общественную жизнь начал свободы политической и индивидуальной, с другой. Постепенное разрушение феодализма – один из основных фактов западноевропейской истории; другой не менее важный факт – рост личного и общественного самосознания, соединенный с стремлением к самоопределению в сферах индивидуальной и национальной жизни. То, что вытекало во Франции из условий, общих для неё и для других стран Западной Европы, и что, по местным причинам, совершилось в ней ранее, чем в этих других странах (хоть и позднее, чем в Англии), должно было – в иных только формах – произойти везде, где историческая жизнь развивалась из таких же точно основ. Но в истории действует еще и пример: распространение французских идей среди разных народов подготовило почву для того, чтобы и пример приложения этих идей к жизни, поданный Францией, мог также найти подражание. Таким образом, общие условия быта и общие политические идеи сами по себе были условиями, благоприятными для перехода движения, начавшегося из Франции, в другие страны, подобно тому, как это уже было с переходом реформации из Германии к другим народам католической Европы. Но в данном случае на сцену выступил и еще один фактор.

В 1792 г. между революционной Францией и монархической Европой началась война, почти беспрерывно продолжавшаяся около четверти века. В этой борьбе победа была на стороне Франции. В конце концов она отстояла свои новые учреждения и произвела целый переворот в самой этой Европе, принудив даже её монархические правительства вступать в сделки с правительством, вышедшим из недр революции. Французская революция была началом целого ряда крупных перемен: в период, о котором идет речь, не только была переделана политическая карта Европы, но и во внутренней жизни разных государств под прямым или косвенным влиянием Франции происходили значительные изменения. Вся новейшая западноевропейская история развивается поэтому в направлении, которое ей даль толчок, вышедший из Франции. «Великая» революция разрушала не только старую Францию, но и вообще старую Европу. Борьба между новыми началами и стариною тотчас же получила международный характер, как то было и в эпоху борьбы реформации и католической реакции. Одним из ближайших результатов французского переворота было то, что королевская власть и клерикально‑феодальные элементы, не особенно между собою ладившие в эпоху просвещенного абсолютизма, теперь одинаково подвергаясь опасности со стороны конституционного и демократического движения, начинают сближаться между собою. Союз этот одерживает победу в 1814 г.; но победою этою он был обязан новой силе, впервые проявленной опять‑таки Францией, силе наций, пробудившихся к исторической жизни под влиянием все тех же великих событий эпохи. Старый феодальный строй разлагал нации на обособленные сословия, а при политическом режиме нового времени нация поглощалась в государстве, но вот и для этих отношений наступали новые времена[4].

 


[1] Общие указания на литературу см. во вступительной главе к этому тому.

[2] О родстве наполеоновского режима с просвещенным абсолютизмом см. в IV томе настоящего труда.

[3] См. особенно Rocquain Революционный дух перед революцией.

[4] Laurent. Les nationalités (X т. его «Etudes sur l'histoire de l'humanité»).