Глава 5

 

Поездка Савинкова в ставку

 

Возвращение Корнилова в Ставку было безрадостным. Московское совещание ни в чём не способствовало укреплению его политических надежд; его сторонников, Савинкова и Филоненко, там не было. Ему даже не удалось встретиться и побеседовать с Керенским и, таким образом, он оставался в неведении о дальнейшей судьбе своих законодательных предложений. Новости со всех фронтов, а также из тыла были чрезвычайно плохими. В Румынии три полка взбунтовались и отказались занять свой участок фронта. 20 августа немцы заняли Ригу. Ответственный за её защиту ген. Д.П. Парский и правительственный комиссар фронта превозносили храбрость своих войск, но из других источников выяснилась иная картина, и в результате они оба, Парский и его комиссар, были отданы под суд. Почти одновременно с известием о падении Риги поступили и сведения о катастрофическом положении на другом конце страны: в Казани взорвался большой оружейный склад, и взрывом было уничтожено огромное количество военного снаряжения, в том числе 12 000 пулеметов. Причиной взрыва был, вероятно, саботаж.

16 августа Корнилов очередной раз телеграфировал Керенскому и просил его принять решение относительно выдвинутых им предложений. Трудно утверждать с полной достоверностью, но думается, что Корнилов имел в виду некий план действий в случае отказа правительства принять требуемые им меры.

В настроениях же самого Керенского, видимо, произошла перемена, и он решил попытаться вновь завоевать доверие офицерства и особенно той его части, которая подвергалась особым унижениям со стороны своих войск. В августе, например, генерала К.Г. Гиршфельда, у которого в результате боевого ранения были ампутированы обе руки, солдаты закололи штыками. Другой инцидент произошел с молодым правительственным комиссаром по фамилии Линде (он был революционером и участвовал в петроградских событиях начала 1917). Его послали выступить перед воинской частью, которая отказалась выполнять приказы. Линде, уверенный в себе, вышел безоружным и был зверски убит солдатами[1]. Большинство преступлений оставались безнаказанными, и максимальной мерой по отношению к взбунтовавшимся частям были их разоружение и роспуск.

Позже Керенский, вопреки очевидности, заявлял, что моральное состояние войск было тогда не столь плачевным, как его преувеличенно представляли военные отчёты. Но в то время, т.е. к середине августа 1917 года, он думал иначе и предпринял исключительные усилия, для того чтобы восстановить свою популярность в глазах офицерства. 22 августа, в качестве военного министра, Керенский опубликовал приказ всем вооружённым силам, в котором он провозглашал, что цвет армии – её офицерство, в братском единении с солдатами, переживало великую бескровную революцию, закрепляя работу тех, кто сбросил позорные цепи рабства, что офицерство доказало, что оно плоть от плоти народа. В этом приказе он также обещал офицерам, что, несмотря на трудное экономическое положение страны, их содержание будет значительно повышено[2]. Это последнее обещание било совершенно мимо цели. Офицеры были возмущены не своим низким содержанием, а тем, что их собственные солдаты могли их почти безнаказанно увольнять и даже убивать. Правительство не приняло никаких мер в их защиту, а ограничилось лишь выражением сочувствия к их судьбе и предписанием прессе где только можно сводить к минимуму упоминания о таких случаях, как гибель комиссара Линде.

Приказ Керенского, целью которого было успокоить недовольное офицерство, был, возможно, вызван желанием подавить смутные слухи о контрреволюционном заговоре, порождённые его истерическими восклицаниями на Московском совещании. Распространившиеся слухи о готовящемся перевороте привели к аресту некоторых бывших придворных и даже брата Николая II великого князя Михаила Александровича (которому Керенский ещё в марте с чувством пожимал руку, говоря, как благородно тот поступил, отказавшись от престола). Позже Керенский оправдывал эти аресты тем, что правительство напало на неверный след, а настоящий заговор готовился в Союзе офицеров и в генеральской среде.

Беспокойство офицеров всё усиливалось. Теперь они убеждали Корнилова в необходимости немедленных действий для ликвидации большевицкой партии. Через своих делегатов в Союзе офицеров они предложили ему послать 200 человек в Ставку, чтобы научиться обращению с ручными гранатами. Корнилов согласился на их просьбу, но не дал обещания использовать этих офицеров, и они так и не достигли места своего назначения – Петрограда.

Однако растущее раздражение Керенского при получении отчётов из Ставки побудило его уладить свою ссору с Савинковым. Он принял его 17 августа и сразу начал с горьких упрёков в преждевременном разглашении сведений о реформах, предложенных Корниловым. Контрреволюция, заявил Керенский, на Московском совещании подняла голову, и Савинков частично виновен в том, что стремился власть Керенского сменить на власть триумвирата, состоящего из Керенского, Корнилова и его самого – Савинкова. Произнеся всё это, Керенский вдруг заявил, что во имя интересов государства он должен, тем не менее, просить Савинкова взять свою отставку назад[3]. Требование Корнилова распространить применение смертной казни и на тыловые районы скоро будет удовлетворено. Петроградский военный округ будет подчинён непосредственно Верховному Главнокомандующему, за исключением самой столицы, которая по-прежнему остаётся во власти правительства.

20 августа Савинков был послан в Ставку под предлогом участия ещё в одном совещании, на этот раз о новых уставах, касающихся отношений между солдатскими комитетами и правительственными комиссарами. В действительности же ему следовало попытаться прийти к соглашению с самим Корниловым. Керенский утверждает, что перед отъездом заверил Савинкова в том, что он ему полностью доверяет. «Нахожу, – сказал он ему, – что Вы можете делать ошибки, но я нисколько не сомневаюсь в Вашей преданности революции...»

Но зато у Керенского были серьёзные опасения относительно Филоненко, о котором было известно, что он написал для Корнилова текст его выступления на Московском совещании. (Филоненко, конечно, при этом советовался с самим генералом, и в составлении речи ему также помогал «адъютант-секретарь» Корнилова Завойко.) Савинков заверил министра-председателя, что если бы Корнилов его попросил написать речь, он сам составил бы её в том же духе. В конечном счёте он пригрозил своей отставкой в случае устранения Филоненко[4]. В довольно путаном пересказе этого разговора Керенский впоследствии повторил свои прежние обвинения против Савинкова и Филоненко. Конечно, он это сделал, чтобы свалить ответственность за всё случившееся на товарища военного министра и правительственного комиссара, которых он и назначил. Во всяком случае, вышеизложенный разговор показывает, что Керенский не мог сомневаться в сочувствии Савинкова к программе Корнилова, в его восхищении генералом и преданности ему. Он также сознавал, что Савинков, как бывший террорист, готов в любое время рисковать своей жизнью и никогда не превратится в послушного начальству чиновника. Тем не менее, именно этому человеку он доверил деликатную задачу вести переговоры для достижения соглашения между ним и Корниловым[5].

Корнилов ждал приезда Савинкова со всё возрастающим раздражением. Сопровождал Савинкова в Ставку полк. В.Л. Барановский, личный помощник Керенского по делам военного министерства и к тому же его зять. Савинков и Барановский были встречены в Могилёве начальником штаба Корнилова ген. Лукомским, ген. Романовским и правительственным комиссаром Филоненко. Первым пунктом переговоров было определение границ той части петроградского генерал-губернаторства, которая должна была оставаться в непосредственном подчинении Временному правительству. Затем Савинков объявил, что он хотел бы поговорить с Корниловым с глазу на глаз, и остальные участники переговоров покинули помещение.

Корнилов и Савинков

 

Корнилов сразу же набросился на Савинкова и осыпал его упрёками. Он не собирается, сказал он, судить о составе правительства, но он знает, что Керенский – человек слабохарактерный, легко поддаётся чужим влияниям и мало способен справиться с возложенной на него задачей. Позже, в своих показаниях, он сообщил, что сказал Савинкову так: «Лично я против него ничего не имею; думаю, что другой состав правительства, без участия г. Керенского, мог бы тоже справиться с делом»[6]. Затем последовало долгое обсуждение общего положения в стране, и Корнилов, соглашаясь с аргументацией Савинкова, признал, что ради политического равновесия участие Керенского в правительстве безусловно желательно. Он был «готов всемерно поддерживать А.Ф. Керенского, если это нужно для блага Отечества». Позже Корнилов попросил Савинкова передать Керенскому ровно обратное тому, что говорил ему в начале разговора: он пожелал, чтобы министру-председателю было сказано, что он, генерал Корнилов, будет верно служить Временному правительству, и повторил это обещание на вокзале, когда Савинков отъезжал в Петроград.

Что же могло побудить решительного генерала столь радикально изменить своё мнение в ходе одного разговора? Объяснить это просто. Савинков, видимо, вынул из портфеля окончательный проект закона, вводившего смертную казнь за пределами фронтовой полосы, и сказал Корнилову, что, хотя Керенский его ещё не подписал, это будет сделано в ближайшем будущем. Можно было ожидать, что большевики и часть членов Петроградского Совета будут противиться этой мере, и в этом случае правительству понадобится иметь в своём распоряжении достаточно войск, чтобы подавить восстание, где бы оно ни вспыхнуло. Корнилов с этим согласился и сказал, что 3-й конный корпус в ближайшие дни будет сосредоточен вокруг Петрограда.

Тем временем, к разговору присоединились другие генералы (Лукомский, Романовский и, возможно, кто-то ещё). Ни в опубликованном тексте показаний Корнилова, ни в записке Савинкова не упоминается присутствие полк. Барановского. Возможно, они не хотели его замешивать в это дело, чтобы не портить особых, родственных, отношений Барановского с Керенским. Корнилов настоял, чтобы Савинков указал на возможность кровопролития в Петрограде, либо если большевики организуют восстание по своей собственной инициативе, либо если Советы будут действовать единым фронтом против новой линии правительства. По этому поводу Корнилов заявил, что готов принять самые жёсткие меры и что офицеры, которые прикажут стрелять в воздух, будут преданы суду. В полном, неизданном тексте показаний Корнилова сказано, что «полковник Барановский, стоявший около стола, со своей стороны прибавил: "Конечно, необходимо действовать самым решительным образом и ударить так, чтобы это почувствовала вся Россия"»[7]. Получил ли Керенский от Барановского полный отчёт об этом разговоре, остается загадкой для историков. Во всяком случае, личные их отношения не пострадали.

Некоторые расхождения в передаче различными участниками событий других деталей переговоров могут быть оставлены без внимания, как несущественные. Однако они могли быть связаны и с попыткой затушевать разногласия, оставшиеся между Савинковым и Корниловым. Просьба Савинкова о том, чтобы Верховный Главнокомандующий обеспечил приток воинских частей к Петрограду сразу же после провозглашения новых законов, полностью согласовывалась с желанием самого Корнилова достичь на этих условиях соглашения с Керенским, но есть некоторые указания на то, что Савинкову и Корнилову было порой очень нелегко договориться. Показания Савинкова Следственной комиссии[8] во многом подтверждают данные объяснительной записки Корнилова, но в них есть одно интересное место, которое не упомянуто ни Корниловым, ни Савинковым в его ответе на книгу Керенского. Сказав, что Керенский не только слабохарактерный и нерешительный, но также и неискренний человек, Корнилов (согласно Савинкову) продолжил:

 

Меня он незаслуженно оскорбил на Московском совещании. Кроме того, он вёл за моей спиной разговор с Черемисовым и хотел назначить его Верховным [главнокомандующим][9].

 

Савинков на это возразил (как утверждает он в своей записке Следственной комиссии от 17 сентября 1917):

 

Мне кажется, что в вопросах государственных личным обидам нет места. Если бы завтра меня оскорбил Керенский или Вы, я бы не посчитался с этим. Что касается Черемисова, то назначить его хотел не Керенский, а Совет рабочих и солдатских депутатов.

 

Затем он уверил Корнилова, что разделяет его мнение о том, что участие Чернова в правительстве нежелательно и что Авксентьев – неподходящий министр внутренних дел. Он продолжил:

 

О Керенском же я не могу думать так, как Вы. Я знаю Керенского, люблю и уважаю его. Керенский – человек большой и благородной души, искренний и честный, но Вы правы в одном, – разумеется, не сильный.

 

Затем разговор коснулся возможных изменений в составе правительства. Корнилов выразил желание, чтобы в будущем «Керенский не вмешивался в [его] дела». На это последовал ответ Савинкова и следующий диалог между ним и Корниловым:

 

Я: Это сейчас невозможно, если бы даже было нужно. В будущем, естественным ходом вещей, Керенский, вероятно, станет президентом Российской республики. Я буду приветствовать его президентство.

Генерал Корнилов: Нужно, чтобы в правительстве были Алексеев, Плеханов, Аргунов.

Я: Вернее, нужно, чтобы советские социалисты были заменены не советскими. Это ли Вы хотите сказать?

Генерал Корнилов: Да. Советы доказали свою нежизнеспособность, свое неумение оборонить страну.

Я: Но не войсковые организации.

Генерал Корнилов: Войсковые организации лучше.

Я: Лавр Георгиевич, всё это дело будущего. Вы недовольны правительством, но, во всяком случае, Вы не можете не согласиться, что без Керенского, без возглавления им, никакое правительство немыслимо.

Генерал Корнилов: Вы, конечно, правы: без возглавления Керенским правительство немыслимо, но Керенский нерешителен, он колеблется, он обещает, но не исполняет обещаний.

 

Тогда Савинков опять заверил Корнилова, что его программа, включая создание военно-революционных судов вне фронтовой полосы, скоро будет принята. Уже предпринимаются меры по укреплению дисциплины. Затем он попросил Верховного не допускать участия Дикой дивизии в каких-либо операциях в Петрограде, позволив себе заметить, что «неловко поручать утверждение русской свободы кавказским горцам». Корнилов обещал сделать «всё возможное», хотя прекрасно знал, что фактически бессилен что-либо изменить, так как посланные им войска уже (с 22 августа) шли к Петрограду.

Куда большие последствия имела неожиданная просьба Савинкова не назначать ген. Крымова ответственным за операцию в Петрограде. Различные свидетели совершенно по-разному освещают этот вопрос: трудно отделаться от впечатления, что некоторые из них сознательно говорят неправду (какими бы благородными ни были их побуждения).

Сам Керенский коснулся этого вопроса в книге «Дело Корнилова». В ней он приводит выдержки о переговорах между Савинковым и Корниловым из доклада, который, как он утверждает, был в его распоряжении, когда он писал эту книгу. Согласно этому документу, разговор состоялся 24 августа. Он содержал следующие высказывания:

 

Корнилов: Хорошо, я не назначу Крымова.

Савинков: А. Ф. хотел бы, чтобы Вы назначили ген. Д.

Корнилов: А. Ф. имеет право отвода, но не может мне указывать, кого назначать.

Савинков: А. Ф. не указывает – он просит.

Корнилов: Я назначу Д. начальником штаба. <...>[10]

 

Исчезновение этого документа, цитируемого Керенским, весьма досадно. Мы остаёмся в неведении относительно личности «ген. Д.» – Керенский её не раскрывает. Был ли это ген. А.М. Драгомиров? Или ген. М.К. Дитерихс, верный приверженец Корнилова, который фактически стал начальником штаба Крымова? Как бы то ни было, никто другой не передаёт этого разговора в таком виде.

В своём ответе Керенскому Савинков не упоминает этих обстоятельств, но замечает:

 

Что касается конного корпуса, то того же 22-го числа ген. Корнилов условился со мной о его движении, причём, по просьбе моей, обещал мне не назначать его командиром ген. Крымова и заменить туземную дивизию регулярной кавалерийской[11].

 

Ни слова о назначении «генерала Д.».

В своих показаниях Корнилов только привёл слова Савинкова:

 

Я только прошу вас во главе 3-го конного корпуса не присылать генерала Крымова, который для нас не особенно желателен. Он очень хороший боевой генерал, но вряд ли пригоден для таких операций[12].

 

В этом документе ничего не говорится об ответе Корнилова на эту просьбу. В другом же месте указано, что он промолчал Здесь ничего нет удивительного, так как с самого начала Корнилов требовал исключительного права назначения старших начальников

Однако генерал Лукомский, который присутствовал при переговорах в качестве начальника штаба, излагает историю с Крымовым иначе. Он, как осторожный историк, заранее предупреждает читателя, что не может ручаться за точную передачу устных разговоров. Но указывает, что суть дела передана достаточно правильно. Лукомский пишет:

 

Прощаясь с Корниловым, Савинков выразил уверенность, что все пройдет хорошо, и, неожиданно для нас, добавил

«Только начальником отряда не назначайте генерала Крымова».

На это Корнилов ничего не ответил[13].

 

После отъезда Савинкова ген. Лукомский предупредил Корнилова о готовящемся против него «подкопе». Он продолжил:

 

<...> Всё, сказанное Савинковым, настолько согласуется с нашими предложениями, что получается впечатление – как будто Савинков или присутствовал при наших разговорах, или... очень хорошо о них осведомлён. Я прибавил, что упоминание его о неназначении Крымова мне не нравится и меня беспокоит.

Генерал Корнилов стал мне возражать, говоря, что я слишком мнительный, что Савинков просто умный человек, понимает обстановку и, естественно, пришёл к тем же выводам, к которым пришли и мы; что упоминание про Крымова вполне естественно, так как Савинков знает, что будет к Петрограду двинут 3-й конный корпус, которым командует генерал Крымов; что Крымов известен своей решительностью и Савинков просто боится, что он повесит лишних 20 – 30 человек, но что это замечание Савинкова не важно – он сам, впоследствии, будет доволен, что назначен командовать отрядом именно генерал Крымов[14].

 

Заверения Корнилова Лукомского не успокоили Он, вероятно, почувствовал, что все рациональные начала исчезают из русской политики и теперь она в руках дьявола, – и не того падшего ангела с громадными черными крыльями или иронического и хлопотливого Мефистофеля, но скорее внуков тех мелких гоголевских бесов, Чичиковых и Хлестаковых, которые прячут свои раздвоенные хвосты и прекрасно сшитых брюках настоящих джентльменов.

 

К оглавлению книги