ЛЕКЦИЯ VI

 

Настроение общества в начале царствования Александра и уровень политических взглядов русского общества в это время. – Важнейшие журналы 1802–1805 гг. – Положение народных масс. – Закон о вольных хлебопашцах 20 февраля 1803 г. – Крестьянская реформа в Остзейском крае в 1804 и 1805 гг. – Рост населения. – Колонизация южных губерний. – Еврейский вопрос. – Отношение правительства к сектантам. – Русские финансы и финансовая политика правительства в 1801 –1805 гг. – Вопрос о государственных преобразованиях в 1803 г. – Просветительская деятельность правительства в 1802– 1805 гг.

 

Содержание:

Русское общество в первые годы царствования Александра I

Российская печать в первые годы царствования Александра I

Закон о вольных хлебопашцах (1803)

Крестьянские реформы в Лифляндии (1804) и Эстляндии (1805)

Успехи русской колонизации юга в первые годы царствования Александра I

Еврейский вопрос в начале царствования Александра I

Александр I и сектанты

Русские финансы в первые годы царствования Александра I

Планы дальнейших государственных преобразований. Сперанский

Русское просвещение в первые годы царствования Александра I

Русское общество в первые годы царствования Александра I

Теперь от изучения действий государственной власти обратимся к рассмотрению положения русского общества при самом воцарении Александра и в первое время его царствования и тех изменений в положении страны и в ее экономическом и общественном быте, которые произошли за это время. Все историки согласны между собой в описании того настроения, которое охватило все общество после смерти Павла.

«Все тихо и спокойно, – писала в это время императрица Елизавета Алексеевна матери своей, – если не говорить о почти безумной радости, охватившей всех от последнего мужика до высших слоев общества; очень печально, что это не может даже удивлять»... «Я дышу, – прибавляла она в другом письме, – спокойно вместе со всею Россией»[1].

Вигель, очевидец объявления в Москве манифеста о восшествии Александра на престол, пишет в своих воспоминаниях: «Это одно из тех воспоминаний, которых время никогда истребить не может: немая всеобщая радость, освещаемая ярким весенним солнцем... Все обнимались, как в день светлого воскресения; ни слова о покойном, чтобы и минутно не помрачать сердечного веселья, которое горело во всех глазах; ни слова о прошедшем, все о настоящем и будущем...»[2]

Так радовались россияне избавлению от ужасов и тревог Павлова царствования.

 

Умолк рев Норда сиповатый, Закрылся грозный, страшный взгляд...

 

– так провожал это царствование даже такой консерватор, как старый придворный поэт Г. Р. Державин.

Общество предалось необузданной радости: тотчас появились воспрещенные Павлом прически, шляпы, понеслись экипажи с запрещенной упряжью. Но это ребячество, как справедливо заметил еще Пыпин, было вполне естественно: ведь и эти жалкие права были отняты при Павле. Более разумные и сознательные патриоты не только радовались тому, что кончилась эпоха террора, но и приветствовали наступление новой эпохи, с которой связывались самые розовые надежды. И на первых порах живым подтверждением и оправданием этих надежд явилась энергичная работа молодого царя, спешившего стереть и загладить все болезненные следы правления своего отца и отменить все изданные им стеснительные и ненавистные меры. Одним из первых откликов на эту правительственную деятельность первых дней Александрова царствования, живым образцом яркого радостного настроения передовых слоев тогдашнего общества явилось известное письмо юного энтузиаста Каразина, которое до слез взволновало тогда чувствительного Александра, а впоследствии так восхищало самого А. И. Герцена.

«Каким прекрасным днем началось Твое царствование! Казалось нам, что сама природа в восторге встречает Тебя. Александр, любимец сердец наших! Десятый раз уже освещает солнце Твоих надеждами исполненных подданных; и день ото дня, час от часа Ты оправдываешь сии надежды! Какая лестная будущность нас ожидает!..»

Как же представлялась ему эта будущность? А вот как: «Неужели захочет Он, – говорил я сам себе, – произвольно расстроить это редкое согласие неба и земли в его пользу и благотворное приуготовление целого полвека и оставить без исполнения?..» «Нет! Он раскроет напоследок великую ту книгу судьбы нашей и наших потомков, которую лишь указал перст Екатерины. Он даст нам непреложные законы. Клятвою многочисленных племен своих подданных утвердит Он их в роды родов; Он скажет России; и предел самодержавия Моего и Моих наследников, нерушимый вовеки!.. И Россия войдет наконец в число держав монархических, и железный своенравия скипетр уже не возможет сокрушить скрижалей ее завета...»

Такова была заветная мысль молодого энтузиаста. Замечательно, что он не требует быстрого и немедленного ее осуществления, а рассчитывает на медленный, но неуклонный образ действий молодого монарха, опирающихся на мудрые советы просвещенных и опытных государственных деятелей и изучение соответствующих образцов древней и новой истории[3].

Быть может, не с таким пылом, но в таком же неопределенном и сладостном очертании те же надежды питали в то время и все тогдашние молодые и даже немолодые просвещенные люди, натерпевшиеся всяких невзгод в царствование Павла. Всем было более или менее ясно, что необходимы какие-нибудь гарантии, которые на будущее время охраняли бы от таких неистовых проявлений самодержавной власти.

Передовое общество, казалось, имело основание радоваться, потому что Александр был приверженцем тех же идей и политических взглядов и в первых своих указах недвусмысленно, красноречиво и громко заявил это.

Любопытно, однако же, отметить, что все тогдашние либералы связывали свои конституционные надежды с манифестом 12 марта, которым Александр обещал царствовать по заветам и сердцу Екатерины. Они забыли, что Екатерина была самой убежденной самодержицей и о конституции вовсе не думала. Очевидно, общество русское так натерпелось за царствование Павла, что о времени Екатерины стало вспоминать как о золотом веке. Вообще можно сказать, что среди молодого поколения того времени было много людей, мечтавших об ограничении самодержавия, но большинство из них было весьма плохо осведомлено относительно истинных основ конституционного устройства.

С них, в сущности, пока было довольно и того, что дышалось свободно и можно было, таким образом, отдохнуть после эпохи безумного правительственного террора; даже такие образованные и ученые люди, как академик Шторх, известный последователь Адама Смита, издавший на немецком языке своего рода летопись первых лет царствования Александра, неизменно считал все мероприятия Александра за первые пять лет его царствования прямыми шагами к конституционному устройству[4]. Даже история с графом С.О. Потоцким и последовавшим произвольным толкованием прав Сената не вызвала у современников критического отношения к Александру. Дворянство устраивало по этому поводу шумные овации Потоцкому и враждебные демонстрации против Державина и Вязмитинова[5], но никто не думал винить или заподозрить Александра в неискренности его конституционных стремлений.

 

Российская печать в первые годы царствования Александра I

Розово-либеральное настроение общества отразилось и в периодической печати, которая не замедлила возродиться после распечатания частных типографий. Первым журналом, получившим с 1802 г. большое значение, был карамзинский «Вестник Европы». Это был в то время самый распространенный и любимый публикой журнал, что видно уже из того, что Карамзин получил 6 тыс. руб. в год чистого дохода от подписной платы. Этот факт указывает на огромное, по тому времени, сочувствие публики. Сам Карамзин в этот период не принадлежал уже к молодому поколению; он пережил свой «Sturm und Drang Periode» еще в начале 90-х годов. XVIII столетия, когда писал свои «Письма русского путешественника». В начале XIX в. он был уже уравновешенным Писателем сентиментального направления, выступавшим с такими произведениями, как «Бедная Лиза», которыми зачитывались наши прабабушки.

Карамзин утверждал в 1802 г., что все народы после десятилетних революционных войн и смут убедились тогда в необходимости твердой власти, а все правительства убедились в важности общественного мнения, чувствуют нужду в любви народной и необходимость истребить злоупотребления. Он видел тогда залог увеличения престижа и славы России в успехах гражданственности и в распространении просвещения в стране. Поэтому в эти годы он еще вполне сочувствовал и кроткому тону Александрова правления, и тем либеральным и просветительным мерам, которые принимались Александром тогда. Он еще не сделался тем резким консерватором, каким мы его увидим впоследствии, когда он стал осуждать Александра за его либерализм и явился озлобленным оппонентом Сперанского. В «Вестнике Европы» Карамзин восхвалял гуманное направление правительственной политики. «Россия видит, – писал он, – на троне своем любезного сердцу монарха, который всего ревностнее желает ей счастья, взяв себе за правило, что добродетель и просвещение должны быть основанием государственного благоденствия...»

«Усердием своим к просвещению, – писал он далее, – докажем, что мы не боимся его следствий и желаем пользоваться такими правами, которые согласны с общим благом государства и с человеколюбием».

Н. М. Карамзин

Портрет Н. М. Карамзина. Художник В. Тропинин, 1818

 

Беллетристический отдел журнала наполнялся сентиментальными повестями, частью оригинальными, частью переводными; в публицистическом отделе проповедовался тоже сентиментальный и горделивый патриотизм и высказывались крайне оптимистические взгляды на русскую действительность вплоть до крепостного права, которое описывалось по преимуществу идиллически, а помещики в большинстве случаев изображались благодетелями своих крестьян. Восхваляя первые реформы Александра и приветствуя учреждение министерств, Карамзин счел тогда необходимым отметить и нарождение просвещенного общественного мнения. «Уже прошло то время в России, – писал он, – когда одна милость государева, одна мирная совесть могли быть наградой добродетельного министра в течение его жизни: умы созрели в счастливый век Екатерины II, и россияне чувствуют достоинство знаменитых патриотов, цену их усердия к отечеству и монарху, цену чистой добродетели. Теперь лестно и славно заслужить вместе с милостью Государя и любовь просвещенных россиян».

Вот максимум гражданских мыслей и чувств, до которых доходил тогда Карамзин.

Проповедуя любовь к чтению и просвещению, Карамзин, между прочим, высказывает в «Вестнике Европы» любопытный взгляд, что не следует слишком небрежно относиться даже и к бездарным книгам. «Кто пленяется Никанором, злосчастным дворянином, – пишет он в довольно интересной статье о книжной торговле, – тот на лестнице умственного и морального образования стоит еще ниже его автора и хорошо делает, что читает сей роман; ибо, без всякого сомнения, чему-нибудь научится или в мыслях, или в их выражении. Как скоро между автором и читателем великое расстояние, то первый не может действовать сильно на последнего, как бы он умен ни был. Надобно всякому чего-нибудь поближе: одному Ж.Ж. Руссо, другому – Никанора. Как вкус физический уведомляет о согласии с нашей потребностью, так вкус моральный открывает человеку аналогию предмета с его душой...»[6]

По успеху «Вестника Европы» можно судить, что именно этот журнал стоял ближе к тогдашней публике и отвечал ее потребностям. Получили в то время ход и другие журналы сентиментально-идиллического направления; из них следует упомянуть «Московский Меркурий», издававшийся Макаровым, который впервые ввел в русский журнал того времени критический отдел, где выражались и отрицательные взгляды относительно точек зрения других тогдашних журналов. Этот журнал был еще замечателен тем, что самым энергичным образом, конечно, в тогдашнем освещении и тоне, поднял впервые женский вопрос: в первом же номере он доказывал необходимость просвещения женщин и важность их участия в общественной жизни страны; он указывал на роль салонов просвещенных дам во Франции, которые служили, по его мнению, лучшей школой просвещения.

Широкое распространение сентиментальных вкусов в тогдашнем обществе вело, конечно, и ко многим карикатурным явлениям, которые нашли себе выражение в журналах вроде «Журнала для милых» или «Московского зрителя», издававшегося кн. Шаликовым. В этих и подобных изданиях получали преобладание вздорные анекдоты и даже скабрезные повестушки. Наряду с этим в журнале Шаликова наблюдается и некоторый реакционный дух: подвергаются нападениям вольнодумцы, сомневающиеся в пользе орденов и чинов и т. п. В «Друге просвещения», – журнале, не имевшем определенного направления, стали появляться нападки на нововведения, – нападки, принадлежавшие перу Державина и Шишкова.

Друзья прогресса и просвещения объединяются в 1804 г. в «Журнале Российской Словесности», издававшемся Брусиловым при близком участии талантливого публициста того времени И. П. Пнина. В этом журнале, между прочим, помещен был диалог, написанный Пниным, будто бы происходящий в Китае между цензором и сочинителем, выражающий определенный либеральный взгляд на необходимость полной свободы печати и на бессмысленность всякой цензуры; здесь же, в стихах того же Пнина, производивших тогда большое впечатление на публику, затрагивается и вопрос о личной свободе и ненормальности рабства. Еще резче тот же вопрос был поставлен в брошюре Пнина «Опыт о просвещении». Эта брошюра была напечатана в 1804 г. и сперва пропущена цензурой, но затем второе издание ее было уже конфисковано (в 1806 г.). Замечательно, что здесь Пнин, будучи искренним последователем либеральных взглядов, стоял все же на сословной точке зрения в вопросах просвещения. Так, по его представлению, должен существовать особый тип школы для каждого сословия: для крестьян, мещан, купцов и дворян, причем в школах для детей низших сословий должен проходиться лишь цикл предметов, соответствующих их быту, и лишь в дворянских школах должны преподаваться высшие науки и отвлеченные дисциплины. При этом деление предметов преподавания отличалось большой фантастичностью; особенно курьезны предметы для низшей школы – вроде «сельской механики для крестьян» и т. п.

Не менее замечателен был другой либеральный журнал того времени – «Северный вестник», издававшийся Ив. Ив. Мартыновым, состоявшим директором канцелярии Министерства народного просвещения и получавшим на издание этого журнала субсидию от правительства. Журнал этот и преследовал главным образом правительственные цели, и вел любопытную полемику со всеми ретроградами. Отстаивая необходимость широкого распространения просвещения, «Северный вестник», однако, так же как и Пнин, стоял на сословной точке зрения и тоже полагал, что нужны разные школы для разных сословий. В политическом отношении он старался подготовлять умы к конституционным идеям. Идеальной страной в политическом отношении он считал Англию. В одной любопытной статье он предлагал для России аристократическое конституционное устройство такого типа, который совершенно совпадал со взглядами адмирала Мордвинова, о котором мы уже упоминали выше, так что можно предположить, что Мордвинов и был инспиратором этой статьи.

В 1804 г. впервые был издан в России цензурный устав, составленный по шаблону тогдашнего датского устава. Устав этот вводит предварительную цензуру, так что его нельзя признать в строгом смысле либеральным уставом, но он, во всяком случае, давал цензорам инструкцию быть благожелательным к авторам, рекомендуя в сомнительных случаях толковать выражения статьи в пользу авторов. И фактически не столько благодаря этому уставу, сколько вообще благодаря либеральному настроению правительства, журналы пользовались в то время значительной свободой; в сущности, почти все, что хотели, они могли печатать, но надо сказать, что и хотели они весьма немного[7].

Наличность всех этих журналов показывает, как сильно воспитывался в то время, при непосредственном содействии самого правительства, интерес к политической мысли в тогдашнем читающем обществе.

Кроме журналов в тот же период появилась еще и масса новых книг: экономических, политических, юридических и философских трактатов, из которых огромное большинство представляло изложение и переводы сочинений второй половины XVIII в. с разных европейских языков.

Тогда Александр, видимо, вспомнил свою старую мысль о пользе издания таких переводов и щедрой рукой раздавал субсидии: в течение пяти лет таких субсидий было выдано более чем на 60 тыс. руб. Некоторые из них были весьма значительны, так, например, переводчик Адама Смита получил 5 тыс. руб. ассигнациями, и такие же приблизительно субсидии получили издатели Бентама и Тацита. В числе изданных тогда сочинений были также политические трактаты Делольма, Беккарии, Монтескье, Мабли и др. Подробный перечень вышедших тогда книг занимает значительную часть 9-го тома издававшегося Шторхом немецкого сборника «Russland unter Alexander dem Ersten (1801–1805).

Таково было настроение правительства, общества и в особенности столичной интеллигенции и печати в первые пять лет правления Александра I.

 

Закон о вольных хлебопашцах (1803)

Что касается положения народных масс, то в нем со времени Екатерины не произошло существенных перемен, и тот очерк положения крестьян при Екатерине, который нами сделан, остается вполне применимым и к первым годам XIX в. Следует, однако, отметить, что крестьяне, которые обыкновенно волновались при каждом восшествии на престол, при вступлении Александра сохранили спокойствие.

Важнейшим актом первых лет царствования Александра по крестьянскому вопросу был указ 20 февраля 1803 г. о свободных [вольных] хлебопашцах. Поводом к изданию указа послужило желание гр. Сергея Петр. Румянцева отпустить на волю крестьян одного из своих имений с землей. Дело это не имело для себя прецедентов в прежнем времени, и законодательство таких случаев не предвидело, почему Румянцев и предложил издать соответствующий общий закон. Новый закон разрешал землевладельцам, по мысли Румянцева, отпускать своих крепостных на волю в одиночку или целыми селениями, но не иначе, как с земельными наделами, без которых отпуск воспрещался. Условия договора, который заключали при этом между собой крестьяне и помещики, устанавливались по взаимному соглашению обеих сторон; договор этот шел на утверждение государя, после чего приобретал значение крепостного акта. Крестьяне, освобожденные этим путем, получали наименование «вольных хлебопашцев», землей которых казна не могла уже распоряжаться, как распоряжалась землей казенных крестьян.

Крепостники указ этот считали крайне зловредным, не без основания видя в нем первое веяние, враждебное крепостному праву[8].

Державин приложил все меры к тому, чтобы воспрепятствовать опубликованию указа; но добился только высочайшего выговора. В ближайшие годы по изданию указа на основании его было заключено всего лишь несколько сделок, причем крестьяне платили до 500 руб. ассигнациями с души. Насколько велика была эта цифра, показывает тот факт, что в 50-х годах XIX в. ценность помещичьих имений (с землей и постройками), разложенная на число крепостных душ, не превышала 200–300 рублей на душу.

Всего в царствование Александра, на основании указа о «вольных хлебопашцах», было заключено 160 сделок при общем числе освобожденных в 47 153 души мужского пола; при этом в 17 случаях сделки были безвозмездными (всего безвозмездно было отпущено на волю 7415 душ, из которых 7 тыс. были освобождены, в виде исключения, без земли, по духовному завещанию одного помещика западного края). В остальных случаях воля крестьянами покупалась; в среднем размер выкупа за все царствование равнялся 396 руб. с души на ассигнации, или около 100 руб. серебром (по курсу, установившемуся после 1808 г.). В отдельных случаях правительство оказывало крестьянам пособия для выплаты выкупа.

 

Крестьянские реформы в Лифляндии (1804) и Эстляндии (1805)

Следующей мерой, касавшейся крестьян, были правила, утвержденные Александром 20 февраля 1804 г., об устройстве крестьян Лифляндской губернии. Инициатива в данном случае исходила от самих помещиков этой губернии – в результате освободительного движения, начавшегося здесь еще при Екатерине. На основании правил 20 февраля 1804 г., выработанных в Петербурге особым комитетом (в состав которого входили Кочубей, Строганов, Козодавлев и два представителя Лифляндского дворянства), 1) воспрещалось продавать и закладывать крестьян без земли; 2) предоставлялись крестьянам личные гражданские права, вводилось крестьянское самоуправление наследственных владельцев их земельных участков, которые они могли потерять лишь по приговору суда (за неисполнение своих обязанностей перед помещиком или за расточительство); 4) вводилось ограничение барщины двумя днями в неделю; 5) устанавливалось, что в оброчных имениях денежные повинности, определенные особой ревизионной комиссией, не могли увеличиваться произвольно самими помещиками, отрезывание же земельных участков крестьян могло производиться лишь за особое вознаграждение; 6) дворские рабочие и батраки оставались под дисциплинарной властью помещиков, но крестьяне могли наказываться только по приговорам крестьянских судов.

В 1805 г. подобные же положения были выработаны и утверждены и для Эстляндской губернии, хотя и на несколько менее выгодных для крестьян основаниях. Эти положения впоследствии сыграли некоторую роль в ходе крестьянского вопроса в России[9].

Личное отношение Александра в эту пору к крестьянскому вопросу характеризуется тем, что он часто обращал внимание на крестьянские жалобы на помещиков и налагал иногда строгие взыскания за злоупотребления помещичьей властью, устраняя обыкновенно при этом помещиков от управления имениями.

 

Успехи русской колонизации юга в первые годы царствования Александра I

В экономическом отношении в положении населения особенно резких перемен за этот период не произошло. Население прибывало в числе нормальным порядком ввиду отсутствия войн и иных каких-либо чрезвычайных бедствий. Общий прирост населения за пятилетие с 1801 по 1805 г. равнялся 2655 тыс. человек.

Первое пятилетие царствования Александра отличалось быстрым развитием колонизации юга России. Сильно росла по-прежнему и иностранная иммиграция колонистов, чему способствовали слухи о лучшем управлении в России и льготы, предоставленные русским правительством колонистам еще по манифесту 1763 г. С 1803 по 1805 г. в Новороссии водворилось таким образом более 5 тыс. душ мужского пола колонистов (немцев, чехов и разных южных славян).

В то же время при господствовавшей экстенсивной системе полевого хозяйства в местностях относительно густонаселенных, как, например, Тульская или Курская губернии, где притом вовсе не была развита промышленная жизнь, начинает кое-где чувствоваться недостаток земли, и правительство само направляет казенных крестьян из таких мест в новороссийские степи и поощряет переселение туда крестьян, организуемое частными лицами, которым охотно отводит там землю на льготных условиях. Это обстоятельство вскоре заставляет правительство изменить коренным образом прежнее отношение к иностранной колонизации Новороссийского края, в связи с теми беспорядками, которые обнаружились во многих старых иностранных колониях в конце царствования Екатерины и в особенности при Павле Петровиче, когда произведена была тщательная ревизия почти всех колоний ввиду достигших до правительства жалоб колонистов на дурное обращение с ними местных начальств – жалоб, распространившихся при Павле даже и за границей. На основании добытых правительственными исследованиями данных Кочубей сделал в 1804 г. доклад императору Александру в Комитете министров о ходе колонизации незаселенных и малонаселенных губерний, после чего было решено: 1) пользоваться южными степями прежде всего для расселения в них нуждающегося в земле русского населения и 2) осторожнее относиться к иностранной колонизации, прекратив совершенно массовый вызов людей из-за границы и допуская лишь переселение людей, имеющих собственные средства на переезд и на первоначальное устройство на новых местах и способных вместе с тем внести улучшенные приемы в обработку земли или сведущих в каких-либо ремеслах.

Как бы то ни было, несмотря на многие частные промахи, неудачи и злоупотребления различных начальств, колонизация Новороссийского края продолжала развиваться весьма интенсивно. Пустые пространства заселялись как русскими элементами, так и иностранными: немцами, немецкими сектантами (менонитами), южными и западными славянами (особенно после смут, начавшихся в Турции) и белорусскими евреями. Культивирование южных плодоносных земель развивалось с чрезвычайной быстротой, отражаясь заметным образом на росте хлебной производительности России и усилении заграничного отпуска хлеба, о чем мы уже упоминали. Отпуск этот возрос, как мы уже видели, с середины XVIII в. в 30 раз, а с начала 80-х годов – в 5 – 6 раз: с 400 тыс. четвертей до 2 млн. 250 тыс. четвертей, причем львиная доля этого отпуска – более миллиона четвертей – заключалась в пшенице, производившейся в недавно обращенных под обработку южных степях[10].

Всячески заботясь о быстром экономическом развитии юга, правительство этому содействовало не только различными льготами новым поселенцам в уплате податей и отбывании повинностей, но и торговыми льготами, установив сначала в Крыму (еще при Павле), а затем и в Одессе (при Александре) порто-франко, т. е. беспошлинный привоз иностранных товаров и вывоз русских. Город Одесса, основанный при Екатерине и управлявшийся в это время французским эмигрантом герцогом Ришелье (впоследствии министром Людовика XVIII), быстро рос и развивался в крупный торговый город и порт.

 

Еврейский вопрос в начале царствования Александра I

В связи с колонизационной политикой правительства здесь следует упомянуть о двух крупных вопросах внутренней русской жизни, которые как раз в это время стали на очередь. Это вопросы еврейский и сектантский.

Что касается первого из них, то он имел прямую связь со включением в конце XVIII в. в состав Российской империи обширных польско-литовских провинций с миллионным еврейским населением. До тех пор он имел лишь весьма ограниченное значение, касаясь главным образом допущения приезда еврейских купцов на украинские ярмарки, причем допущение это, впервые регулированное указом Екатерины Первой (в 1727 г.), было затем поставлено в особенно стеснительные условия при Елизавете Петровне. При Екатерине II, после присоединения Крыма и Новороссии и разделов Польши, впервые установлено было понятие о черте еврейской оседлости, в которую включены были малороссийские, новороссийские губернии, Крым и провинции, присоединенные по трем разделам от Польши. Евреям запрещен был по-прежнему доступ в остальные части империи, но в черте оседлости им предоставлялось пользование всеми гражданскими правами наравне с прочими людьми «среднего рода».

Лишь в конце царствования Екатерины на евреев – по закону 1794 г. – наложены были в местах их приписки двойные подати в сравнении с мещанами и купцами христианских исповеданий. При Павле это положение осталось в силе. В конце его царствования Державиным, ревизовавшим (в качестве сенатора) белорусские губернии по случаю бывшего там неурожая и голода, была представлена особая записка по еврейскому вопросу, оставленная, впрочем, императором Павлом без внимания и пролежавшая в Сенате без движения до 1802 г.[11] В 1802 г. вопрос этот получил движение. Образован был для рассмотрения его особый комитет «по жалобам на разные злоупотребления и беспорядки во вред земледелия и промышленности обывателей трех губерний, где евреи обитают». В результате работ этого комитета явилось особое «положение о евреях» 1804 г. По этому положению евреям по-прежнему запрещено было селиться в России вне черты оседлости; но самая черта оседлости в связи с колонизационной политикой правительства была несколько расширена, именно: к ней, кроме губерний литовских, белорусских, малороссийских, Киевской, Минской, Волынской, Подольской, Херсонской, Екатеринославской и Таврической были отнесены губернии Астраханская и Кавказская, но зато, в видах борьбы с контрабандой, которой евреи, по сведениям правительства, усердно занимались, им воспрещено было селиться в приграничной 50-верстной полосе. В черте оседлости евреи должны были пользоваться по положению «покровительством законов наравне со всеми другими российскими подданными». Тем не менее «положение», не ограничиваясь таким общим заявлением, стремилось определить точнее гражданские права евреев, причем поставлена была двоякая цель: с одной стороны, содействовать слиянию этого народа с общим населением обитаемых ими областей, с другой – направить евреев к полезному труду и устранить от занятий, соединенных с эксплуатацией местного населения, в особенности низшего, что вызывало частые жалобы правительству, вследствие которых вопрос о евреях и стал на очередь. Евреи были разделены положением 1804 г. на четыре класса: 1) земледельцев, 2) фабрикантов и ремесленников, 3) купцов и 4) мещан[12]. Класс евреев-земледельцев был установлен или, точнее сказать, проектирован именно с целью «обратить евреев к полезным занятиям», ввиду чего евреям-земледельцам предоставлялись различные льготы. Вскоре (с 1806 г.) начались по инициативе могилевского губернатора М.М. Бакунина опыты устройства еврейских земледельческих колоний в Новороссии, не получившие, впрочем, большого распространения[13]. Вместе с тем, дозволяя евреям различные промыслы и все виды торговли наравне с другими русскими подданными (в черте оседлости), положение воспрещало им содержать в деревнях и селах: аренды, шинки, кабаки и постоялые дворы и всякую торговлю в сельских местностях вином под своим или чужим именем и даже пребывание в них под каким бы то ни было видом, разве проездом.

Наряду с этими запретительными мерами «положение» стремилось обеспечить еврейскому населению всевозможные средства просвещения, чем это положение выгодно отличается от позднейшей политики правительства по еврейскому вопросу. В положение 1804 г. статьи о просвещении евреев стояли на первом месте. Детям всех евреев предоставлено было обучаться без всякого различия от других детей во всех российских народных училищах, гимназиях, университетах. Отличавшиеся познаниями в различных науках могли быть произведены наравне с прочими подданными в соответствующие университетские степени. Для евреев, которые ввиду своей религиозной исключительности не захотели бы отдавать своих детей в общие школы, «положение» предписывало установить на их счет «особенные школы, где бы дети их были обучаемы, определив на сие, по рассмотрению правительства, нужную подать». Положение 1804 г. было, по выражению проф. А. Д. Градовского, исходной точкой всех дальнейших мер относительно евреев, причем следует заметить, что меры эти развивались отнюдь не в благоприятную для евреев сторону, и положение 1804 г. может быть признано во многих отношениях довольно благожелательным по отношению к евреям в сравнении с позднейшей политикой правительства по этому вопросу.

 

Александр I и сектанты

Довольно благожелателен и гуманен был взгляд тогдашнего правительства, и в особенности самого императора Александра, на сектантов различных толков, как русских, так и иностранных, селившихся в России, и царствование Александра, особенно первые годы, не без основания названо было «золотым веком русского сектантства». Особенно мягко и снисходительно относилось правительство к сектам духовных христиан – к духоборцам и молоканам, – не признававшим внешних принудительных форм церкви и в то же время отличавшимся чрезвычайно чистой и строго нравственной жизнью.

Гонения на духоборцев, вызванные отчасти нетерпимостью православных соседей, отчасти – жалобами духовенства и доносами полиции, начались в конце царствования Екатерины II, когда екатеринославский губернатор Каховский написал в 1792 г., что «все зараженные иконоборством (как их тогда называли) не заслуживают человеколюбия» именно потому, что ересь их особенно соблазнительна для окружающего населения, тем в особенности, что «образ жизни духоборцев основан на честнейших правилах, и важнейшее их попечение относится ко всеобщему благу, и спасение они чают от благих дел». Духоборцы, приговоренные тогда к сожжению, были от этого избавлены Екатериной, но, однако же, ссылались в Сибирь. В 1801 г. ревизовавшие Слободско-Украинскую губернию сенаторы Лопухин и Нелединский-Мелецкий впервые представили правительству вполне благожелательную характеристику духоборцев и справедливо изобразили их положение среди враждебно относящегося к ним православного населения. Тогда впервые дано было повеление дозволить переселение духоборцев Украины и Новороссии на «молочные воды», в Мелитопольский уезд Таврической губернии. В 1804 г. с ходатайством о разрешении переселиться туда же обратились к правительству и духоборцы Тамбовской и Воронежской губерний. Духоборцы, однако, по-прежнему представлялись опасной с точки зрения православного духовенства сектой: они не признавали внешней церковной организации, отвергали обряды и таинства православной церкви, не поклонялись иконам и проповедовали первобытный христианский коммунизм и анархизм в частной и общественной жизни, причем на практике в своей личной жизни вполне оправдывали ту лестную аттестацию, которую давали им сами преследователи их почти наравне с их доброжелателями. Император Александр взял их вместе с другими рационалистическими сектами под свою защиту, признавая бесполезность не только репрессивных мер по отношению к сектантам и раскольникам, но даже и миссионерской деятельности православного духовенства в том виде, в каком она до тех пор проявлялась. Он утверждал, что «разумом и опытом давно уже доказано, что умственные заблуждения простого народа прениями и народными увещаниями в мыслях его углублялись; единым примером и терпимостью мало-помалу изглаждаются и исчезают». Благодаря этой точке зрения императора дело тамбовских и воронежских духоборцев было решено также в их пользу и им также было дозволено переселиться на «молочные воды». С этого времени и почти до конца царствования духоборцы и молокане получают фактически возможность существовать открыто[14].

 

Русские финансы в первые годы царствования Александра I

Быстрое развитие колонизации плодородного юга и усилившаяся вследствие этого в огромных размерах хлебная производительность России отражалась и на направлении сельскохозяйственной и промышленной жизни населения северных нечерноземных губерний. В них в это время еще больше усилилась промышленная деятельность, и сельские хозяйства, не имея возможности конкурировать с югом в производстве хлеба, в особенности пшеницы, сосредоточили свою деятельность на усилении производства льна и пеньки и их фабрикатов, чему благоприятствовало в особенности устранение всяких стеснений в торговых сношениях с Англией, которая являлась в то время главной потребительницей продуктов нашей льняной и пеньковой промышленности, пользуясь ими для нужд своего парусного флота. В этом отношении восстановление менее стеснительного таможенного тарифа 1797 г. и устранение всех запретительных распоряжений Павлова царствования по сношению с заграничными странами благодетельно отзывалось на развитии нашей внешней торговли, а благоприятно слагавшиеся торговые конъюнктуры, обеспечивавшие главным образом усиленное развитие вывоза продуктов нашей сельскохозяйственной промышленности, создавали выгодный торговый баланс, что при оживлении всех торговых сделок, в свою очередь, благоприятно отражалось на курсе наших бумажных денег, несмотря даже на новые выпуски ассигнаций для покрытия ежегодных дефицитов. Это благоприятное финансовое положение, наступившее после стесненных обстоятельств конца царствования Павла, порождало, правда, в правительственных кругах несколько оптимистическое и легкомысленное отношение к постановке финансового управления, что впоследствии дало больно себя почувствовать, но вместе стем оно давало возможность прогрессивно настроенному правительству делать щедрою рукой довольно крупные ассигнования на различные продуктивные цели и прежде всего на распространение просвещения в стране. Такое же значение продуктивных расходов имели крупные ассигнования, делавшиеся в это время на достройку водных путей сообщения, начатых большей частью при Екатерине и Павле и доконченных в начале царствования Александра[15]. Таковы же по своему значению были расходы на колонизацию юга. Впрочем, львиная доля бюджета (около 30–40%) тратилась и в то время на содержание армии и флота. Около 10% шло на содержание двора. Бюджет двора разросся в предыдущие царствования. Александр в первые годы царствования значительно урезывал придворные расходы и вызывал этим против себя даже нарекание со стороны придворных, которые громко обвинялиего в невиданной скупости. При прогрессивно развертывавшейся деятельности правительства доходов, получавшихся от ранее установленных налогов, конечно, не могло хватать на покрытие всех новых расходов, и бюджеты ежегодно заключались с дефицитами, достигавшими 20–25% бюджета. Вместо пересмотра налоговой системы или простого пропорционального увеличения существовавших прямых налогов правительство из года в год покрывало этот дефицит выпусками ассигнаций, курс которых, однако же, не падал, а даже, как уже упомянуто, повышался благодаря быстрому развитию внешней торговли и выгодному торговому балансу. К концу царствования Екатерины при 157 млн. руб. выпущенных тогда ассигнаций курс их понизился до 70 коп. за рубль; в конце царствования Павла, когда число выпущенных ассигнаций достигло 212 млн., при потрясении, вызванном безумными мерами Павла во внешней торговле, курс ассигнаций упал ниже 50 коп. за рубль и грозил дальнейшим падением, но затем, с отменой всех запретительных мер Павла при Александре, стал повышаться, несмотря на ежегодные новые выпуски ассигнаций, так что в 1803–1804 гг., когда число обращавшихся ассигнаций превысило уже 300 млн. руб., курс их стоял выше 80 коп. за рубль.

 

Планы дальнейших государственных преобразований. Сперанский

Разработка коренных государственных преобразований, замышлявшихся Александром, с прекращением занятий негласного комитета пошла более медленным темпом. Обсуждение важнейших государственных дел и вопросов сосредоточилось теперь в Комитете министров, в состав которого вошли в качестве министров и товарищей министров все члены прежнего негласного комитета. Разработка дальнейших административных преобразований сосредоточивалась главным образом в Министерстве внутренних дел, во главе которого поставлен был Кочубей с товарищем министра Строгановым, причем им удалось в состав ближайших своих сотрудников перетянуть от Трощинского и молодого талантливого сотрудника последнего М. М. Сперанского, которому вскоре суждено было сыграть в истории организации русских государственных учреждений наиболее видную роль. В 1803 г. Сперанский явился выразителем того осторожного настроения в деле проведения коренных преобразований, которое все более овладевало правительством по мере того, как оно лицом к лицу становилось со всеми трудностями, встречавшимися ему на этом пути.

Сперанский

Михаил Михайлович Сперанский. Портрет кисти А. Варнека, 1824

 

До нас дошла замечательная записка Сперанского, составленная им в 1803 г. В ней он ярко обрисовывает всю трудность тогдашнего положения[16].

«В настоящем порядке вещей, – писал тут между прочим Сперанский, – мы не находим самых первых элементов, необходимо нужных к составлению монархического управления (под монархическим Сперанский разумел конституционное). В самом деле, каким образом можно основать монархическое (т. е. конституционное) управление по образцу, выше нами изложенному, в стране, где половина населения находится в совершенном рабстве, где сие рабство связано со всеми почти частями политического устройства и с воинской системой и где сия система необходима по пространству границ и политическому положению? Каким образом можно основать монархическое управление без государственного закона и без уложения? Каким образом можно постановить государственный закон и уложение без отделения власти законодательной от власти исполнительной? Каким образом отделить власть законодательную без сословия (т. е. учреждения) независимого, ее составляющего, и без общего мнения, ее поддерживающего? Каким образом составить сословие (т. е. учреждение) независимое без великого и, может быть, опасного превращения (т. е. переворота) всего существующего порядка – с рабством и без просвещения? Каким образом установить общее мнение, сотворить дух народный без свободы тиснения? Каким образом ввести или дозволить свободу тиснения без просвещения? Каким образом установить истинную министерскую ответственность там, где отвечать некому и где ответствующий и вопрошающий составляют одно лицо, одну сторону? Каким образом без ответственности могут быть охраняемы законы в исполнении? Каким образом может быть обеспечено самое исполнение без просвещения и обилия в исполнителях?..»

Все эти вопросы, по мнению Сперанского, нужно было решить прежде, чем вводить конституцию. Поэтому он прямо говорит, что план коренных преобразований необходимо отложить и что в ближайшем будущем следует заняться лишь упорядочением существующего государственного строя. Автор «Записки» предлагал существующему строю придать следующий вид: 1) самодержавие пока сохранить; 2) усилить народное мнение, долженствующее влиять ограничивающим образом на власть; 3) стремиться вообще к приближению существующего строя к конституционному, для чего позаботиться, чтобы уже существующий строй содержал учреждения, которые «приспособляли бы дух народный» к восприятию идеи нового строя.

Соображения, которые приводились Сперанским, в сущности, напоминали прежние соображения Строганова, но они были формулированы с большей обстоятельностью и категоричностью. Характерно, что как для членов негласного комитета, так и для Сперанского в 1803 г. конституционное устройство было основным идеалом, но идеалом в ближайшее время недостижимым. Главным препятствием для его осуществления являлось, в глазах наиболее серьезных прогрессивных деятелей той эпохи, крепостное право. Но отменить крепостное право считалось в то же время опасным – без просвещения; ввести же просвещение в народные массы при крепостном праве было нелегко, по общему признанию. Получался, таким образом, своего рода заколдованный круг. Выйти из него надеялись лишь путем длительных и упорных усилий.

 

Русское просвещение в первые годы царствования Александра I

Очередной задачей были поставлены заботы о просвещении. На эту задачу и было обращено главное внимание правительства в первое пятилетие XIX в. Министерство просвещения работало наиболее продуктивным образом, достигая действительно блестящих результатов. Хотя во главе его стоял обленившийся екатерининский вельможа, граф Завадовский, но в помощь ему был образован целый комитет (главное правление училищ) из лиц весьма просвещенных и преданных делу. Часть из них была сделана попечителями над шестью учебными округами: попечителем Московского округа был назначен Михаил Никитич Муравьев, бывший учитель Александра (он же был и товарищем министра); Петербургского – Н. Н. Новосильцев (бывший вместе товарищем министра юстиции); Виленского (к которому были отнесены вся Литва, Белоруссия и Юго-Западный край) – князь Чарторыйский (он же товарищ министра иностранных дел); Харьковского – граф Северин Потоцкий (тот самый сенатор, который выступил с протестом в Сенате в 1802 г.); Казанского – академик Румовский; наконец, Дерптского – просвещенный генерал Клингер. Все попечители жили в Петербурге и должны были лишь время от времени объезжать свои округа, участвуя постоянно в коллегиальном обсуждении всех вопросов, связанных с распространением просвещения в России. В число членов главного правления училищ призван был и тот Янкович, который положил еще при Екатерине первое начало сети учебных заведений в России. Секретарем правления был назначен Василий Назарович Каразин, тот самый молодой энтузиаст, письмо которого к Александру привели выше. Энергии Каразина юг России обязан существованием Харьковского университета – ему удалось убедить харьковских дворян собрать 400 тыс. руб. на это дело, и университет был учрежден в 1804 г. Одновременно с Харьковским университетом были основаны Казанский университет и Петербургский главный педагогический институт, позднее преобразованный в университет. Таким образом, в России, где недавно еще был один лишь Московский университет, теперь – с Виленским (польским) и Дерптским (немецким) – с 1804 г. существовало уже шесть высших учебных заведений. Правительство основательно начинало дело насаждения просвещения сверху; ибо прежде всего необходимо было образовать кадры учителей, почему и в Петербурге первоначально вместо университета открыт был главный педагогический институт, разделенный на факультеты.

О размерах и быстроте распространения просвещения в это время достаточно красноречиво говорят цифры казенных ассигнований на нужды образования; в то время как при Екатерине самый крупный отпуск на просветительные цели достигал 780 тыс. руб. в год, в 1804 г. было отпущено на нужды образования 2800 тыс. руб. Это была огромная сумма, если принять в расчет дешевизну тогдашней жизни и ничтожный размер окладов жалованья учебного персонала в сравнении с нынешними окладами.

По сметам 1803–1806 гг., правительство Александра ассигновало средства на шесть высших учебных заведений. При этом на каждый университет отпускалось по 130 тыс. руб., на каждую из 42 гимназий (не считая Виленского и Дерптского округов) – по 5,5 –6,5 тыс. руб. и на каждое уездное училище – от 1250 до 1600 руб. (всего уездных училищ было 405). Сверх казенных учебных заведений в тот период были основаны на частные средства Демидовский лицей в Ярославле и гимназия высших наук имени Безбородко в Нежине.

К описываемому времени относится издание первого университетского устава (1804 г.). Устав этот был основан на принципе уважения к науке и к свободе преподавания и давал автономию университетским советам, которая впоследствии была фактически ограничена и даже уничтожена в конце Александрова царствования, а затем и вовсе отменена при Николае. По уставу 1804 г. университетские советы поставлены были во главе всех средних и низших учебных заведений округа. Им принадлежала непосредственная власть в деле распространения и направления просвещения в их округах; попечители же являлись не администраторами в собственном смысле слова, а сановниками, жившими в Петербурге и там представлявшими нужды каждого округа и лишь следившими за общим ходом дел на местах.

Мы упоминали уже о тех щедрых пособиях, которые давались в это время правительством на издание книг и журналов. К этому нужно присовокупить пенсии, которые правительство назначало лицам, посвятившим себя, научным занятиям вне государственной службы: так, например, Карамзину была назначена пенсия в 2777 руб. в год, которая в то время давала возможность безбедно существовать и заниматься всецело наукой. Вообще эти годы надо отнести к числу самых лучших и продуктивных лет в истории русского просвещения. К сожалению, правительство Александра I не могло долго идти этим путем, так как прежде всего не хватало денежных средств. Как только началась в 1805 г. война с французами, средства, отпускавшиеся на просвещение и до тех пор все возраставшие, не только перестали возрастать, но и по необходимости стали и сокращаться.



[1] Великий князь Николай Михайлович. «Императрица Елизавета Алексеевна», т. 1, стр. 270–276. СПб., 1908.

[2] Записки Ф. Ф. Вигеля, изд. П. П. Бартеневым, ч. I, стр. 177.

[3] Письмо Каразина полностью перепечатано в приложении к II т. книги Шильдера «Император Александр I», стр. 324–330. Срав. статью Герцена «Имп. Александр I и В. Н. Каразин» в VI т. его сочинений петербургского изд., 1905, стр. 405.

[4] Срав. отношение к деятельности имп. Александра в первые годы его царствования знаменитого геттингенского историка Авг. Шлецера, в «Архиве бр. Тургеневых», т. I и II (СПб., 1911 г.) passim; то же в ст. акад. Истрина в «Журнале Мин. нар. просв.» за 1910 г., №7. Срав. также речь дерптск. проф. Паррота, произнесенную в 1802 г., в приложении ко II т. сочин. Шильдера «Император Александр I», стр. 348.

[5] Тогдашнего военного министра, из-за доклада которого о службе дворян в нижних чинах вся история и произошла.

[6] О «Вестнике Европы» Карамзина см. «Очерки русской журналистики» Пятковского в книге его «Из ист. нашего литературного и обществ, развития», т. II, стр. 127 и след., а также Колюпанова «Биография А. И. Кошелева», т. I, стр. 195–199; также и о последующей судьбе «Вестника Европы» при Александре I.

[7] Обзор издававшихся тогда журналов см. в цитированных работах Пятковского и Колюпанова. О Пнине см. также у А. А. Кизеветтера в книге его: «Исторические очерки». М, 1912, стр. 57–90.

[8] Срав. письма Ростопчина к Цицианову и к Воронцову в «Девятнадцатом веке» Бартенева и в «Архиве Воронцовых».

[9] Сравн. В. И. Семевского «Крестьянский вопрос», т. 1, стр. 291 ислед. Срав. также A. von Gernet «Geschichte und System des bauerlicnen Agrarrechts im Estland». Reval, 1901. «История крестьян, сословий в присоединенных к России прибалтийских губерниях». Рига, 1860. А. Тобин. «Лифляндское аграрное законодательство в XIX ст.», т. 1, Рига. 1900.

[10] Срав.: Клаус. «Наши колонии». СПб., 1869 г., а также Середонин. «Исторический обзор деятельности Комитета министров», т. 1, стр. 198 и след.

[11] «Записки Державина (1743–1812), изд. «Русск. беседы». М., 1860, стр. 409 и след.

[12] Полное собр. законов № 21 547, срав. А. Д. Градовский. «Начала русск. государственного права». СПб., 1875. Т. 1, стр. 412 и след.

[13] Об этом см. книгу В. Н. Никитина «Евреи-земледельцы». Истор. законодат., административное и бытовое положение колоний со времени их возникновения до наших дней 1807–1887. СПб., 1887.

[14] Срав. «Духоборы в начале XIX столетия. Записка 1805г.». Москва, 1907, изд. Посредника; Середонин. «Историч. обзор деятельности Комитета министров», т. I, стр. 591; В. Андерсон. «Старообрядчество и сектантство». СПб., 1910, стр. 371; Anatole Leroy Beaulieu. «L'empire des Tsars et les Russes», III, 496 и след.; Записки И. В. Лопухина в «Рус. архиве» за 1884 г. № 1 и отдельно.

[15] К 1805 г. был открыт для навигации Березинский канал, соединявший Днепр с Западной Двиной; в 1804 г. открыт Огинский канал для соединения р. Шары и Яцольды; в том же году окончен Сиверсов канал для обхода о. Ильменя, посредством соединения р. Меты с Волховом; усилены работы по прорытию Мариинского канала между pp. Ковжей и Вытегрой, причем значительные средства на это дело были пожертвованы императрицей Марией Федоровной, почему канал, открытый в 1810 г., получил ее имя. Одновременно закончены работы и по прорытию Свирского и Сясского каналов для обхода Ладожского озера. К этого же рода работам наряду с постройкой других второстепенных каналов и расчисткой фарватеров судоходных рек следует отнести постройку Мытищинского водопровода в Москве, имевшего и имеющего до настоящего времени огромное значение для оздоровления первопрестольной столицы. Водопровод был доведен до Кузнецкого Моста (центра Москвы) в 1805 г., и стоимость его работ определилась в 1 млн. 164 тыс. руб. (срав. «Краткий исторический очерк развития и деятельности ведомства путей сообщения», стр. 16– 21.)

[16] Срав. приложенную к «Плану государственного преобразования гр. М. М. Сперанского» (Изд. «Русской мысли». М., 1905 г.) «Записку об устройстве судебных и правительственных учреждений в России (1803 г.)», стр. 187 и следующие.

 

Подзаголовки разделов главы даны автором сайта для удобства читателей. В книге А. А. Корнилова они отсутствуют.