Часть третья

ПРЕДИСЛОВИЕ

В предисловии к I части моего «Курса истории России XIX века» я заявил, что в состав III части этого курса войдет внутренняя история России за последние 35 лет XIX в. Однако, как только я приступил к построению этой части курса, придерживаясь в общем той программы, которую я установил для первых его частей, я убедился, что внутренняя история России за последние 35 лет XIX в. не может быть уложена в рамки одной части того же объема, в каком составлены две первые части моего курса. Этого не допускает обилие того материала, который пришлось ввести в эту часть. Между тем решительный поворот в настроении общества, происшедший в России после голода 1891–-1892 гг., а также ряд новых факторов и обстоятельств, выяснившихся к этому моменту в экономической и социальной жизни страны и обусловивших, в свою очередь, новые течения и стремления в государственной жизни и правительственной деятельности (например, Сибирская железная дорога и дальневосточная политика), – все это служит само по себе достаточным основанием к выделению последних восьми лет XIX в. вместе с первыми годами XX, в. в особый период, составляющий уже прямую прелюдию к великим событиям, разыгравшимся в 1904–1906 гг. на наших глазах.

Составит ли этот период предмет особой серии лекций и явится ли он содержанием еще одной – четвертой – части моего курса, я в настоящее время с уверенностью сказать не могу. Но для меня, во всяком случае, ясно, что построение такой четвертой заключительной части этого курса логически вполне возможно.

Издаваемая в свет в настоящее время третья часть курса дает изложение реакционного периода нашей новейшей внутренней истории, наступившего в 1866 г. и продолжавшегося с небольшим лишь просветом в 1880–1881 гг., до голода 1891– 1892 гг. Эпоха эта до настоящего времени мало подвергалась систематическому обследованию. Поэтому построение этой части курса являлось для меня задачей более трудной и более ответственной, нежели построение двух первых его частей. Я вперед уверен поэтому, что она вызовет много критических замечаний и указаний несомненно имеющихся в ней промахов. Но я потому и решаюсь теперь же выпустить ее в свет, что считаю в высшей степени плодотворной и полезной для скорейшего и наиболее полного выяснения основных черт изучаемой эпохи ту авторитетную и беспристрастную критику предлагаемой книги, на которую я позволяю себе надеяться по примеру двух ранее выпущенных частей моих лекций.

А. Корнилов Петербург. 2 апреля 1914 г.

ЛЕКЦИЯ XXVII

(начало)

Покушение Каракозова. – Наступившая после этого реакция. – В чем она выразилась? – Развитие внутренней жизни России после реформ 60-х годов, несмотря на реакцию. – Продолжение некоторых преобразований.

Покушение 4 апреля 1866 г. на жизнь императора Александра II, совершенное Каракозовым, произвело потрясающее впечатление и на самого императора Александра, и на общество. Не хотели верить, чтобы его мог задумать и совершить по своему произволу один человек, и потому приписывали его какой-нибудь могущественной адской организации, какому-нибудь неведомому тайному обществу. И хотя назначенный во главу особой комиссии для расследования этого преступления, прославившийся своей жестокостью и упорством при усмирении недавнего восстания в Литве генерал М. Муравьев употребил все усилия для раскрытия предполагаемого заговора, причем он ничем не стеснялся в своих действиях и распоряжениях, которыми он терроризовал широкие круги мирных обывателей, учащуюся молодежь и в особенности литераторов, казавшихся ему крамольными по своему направлению, – тем не менее никакого заговора на жизнь государя обнаружено не было, а было раскрыто лишь существование ничтожного по своим средствам и силам кружка молодежи в Москве под главенством двоюродного брата Каракозова Ишутина[1]. Кружок этот состоял из очень молодых людей и не только не стремился к цареубийству, но даже те из членов его, которым стал известен замысел Каракозова, сами считали его сумасбродным и пагубным и употребили довольно значительные усилия, чтобы не допустить Каракозова, который был, по-видимому, человеком ненормальным, до совершения задуманного[2]. Сами они стремились к организации широкой коммунистической пропаганды; но все их планы были крайне непродуманны, непрактичны и, в сущности, несерьезны. Несмотря на ничтожество и несерьезность этого кружка, один факт его существования и принадлежность к нему Каракозова бросали в глазах императора и высших придворных и административных сфер большую тень на направление учащейся молодежи, на положение дел в университетах и на направление самого Министерства народного просвещения, находившегося тогда под управлением просвещенного и либерального человека, А. В. Головнина.

Придворные реакционеры не упустили случая воспользоваться впечатлениями, произведенными этими событиями на императора Александра, и торжествующая реакция прежде всего направила свои удары именно на Министерство народного просвещения, даже не дожидаясь результатов производившегося Муравьевым расследования.

4 апреля Каракозов стрелял в государя, а 5 апреля в Комитете министров уже сделано было определенное и резкое нападение на министра народного просвещения со стороны обер-прокурора Синода гр. Д. А. Толстого. И хотя это нападение началось с критики политики Головнина в Северо-Западном крае, где Толстой настаивал на необходимости более определенного русификаторского направления, – однако оно вскоре перешло в нападение на направление Министерства народного просвещения вообще и кончилось тем, что Головнин, убедившись в утрате доверия к нему государя, должен был выйти в отставку и уступить свое место гр. Толстому.

Дмитрий Андреевич Толстой. Портрет работы И. Крамского, 1884

Толстой в это время являлся человеком уже вполне определенной репутации. Еще в 1859 г. он выступил с резкой крепостнической критикой работ редакционных комиссий по крестьянскому делу, и когда критика эта стала известна императору Александру, то он положил на ней резолюцию, в которой выразил, что автор ее ничего не понимает в крестьянском деле или представляется человеком явно злонамеренным[3].

Но это не помешало Толстому в 1864 г. занять пост обер-прокурора Синода, а в апреле 1866 г. быть назначенным на пост министра народного просвещения с определенными реакционными задачами, вполне гармонировавшими с его собственными реакционными стремлениями. Если Муравьеву не удалось тогда открыть никакого заговора на жизнь государя, то ему и поддерживавшим его придворным реакционерам вполне удалось связать открытое следствием брожение умов у молодежи и части интеллигенции, – ярким симптомом которого был выставлен коммунистический кружок Ишутина, – с политикой Министерства народного просвещения и с направлением радикальной печати, главными представителями которой были журналы «Современник» и «Русское слово». Оба эти журнала были немедленно закрыты навсегда; что же касается настроения правительства в отношении молодежи, то памятником тогдашних взглядов правительства в этом отношении явился рескрипт, данный 13 мая 1866 г. на имя председателя Комитета министров кн. П. П. Гагарина. «Провидению, – сказано было, между прочим, в этом рескрипте, – угодно было раскрыть перед глазами России, каких последствий надлежит ожидать от стремлений и умствований, дерзновенно посягающих на все для нее исконно священное, на религиозные верования, на основы семейной жизни, на право собственности, на покорность закону и на уважение к установленным властям. Мое внимание уже обращено на воспитание юношества. Мною даны указания на тот конец, чтобы оно было направляемо в духе истин религии, уважения к правам собственности и соблюдения коренных начал общественного порядка и чтобы в учебных заведениях всех ведомств не было допущено ни явное, ни тайное проповедование тех разрушительных понятий, которые одинаково враждебны всем условиям нравственного и материального благосостояния, народа»... Главы семейств призывались в этом отношении на помощь правительству.

В том же рескрипте указано было и на необходимость охраны устоев существующего гражданского строя против всяких разрушительных попыток, наличность которых усматривалась в тех превратных толках и взглядах, которые проповедовались и отдельными лицами (даже состоявшими, как указывалось в рескрипте, на государственной службе), и некоторыми органами печати, признанными зловредными. «Надлежит, – сказано было в конце рескрипта, – прекратить повторяющиеся попытки к возбуждению вражды между разными сословиями в особенности к возбуждению вражды против дворянства и вообще против землевладельцев, в которых враги общественного порядка, естественно, усматривают своих прямых противников»[4].

Реакция, установившаяся в 1866 г., коснулась, однако, не только Министерства народного просвещения. Вслед за отставкою Головнина последовали отставки и других высших правительственных лиц. Уволен был, между прочим, шеф жандармов кн. В.Д. Долгоруков, которого никак нельзя было упрекнуть в либерализме, но который, после события 4 апреля, сам признал себя устаревшим для занимавшейся им должности. Он был заменен молодым придворным генералом гр. Н. А. Шуваловым, который вскоре сделался душой реакции в правящих сферах и к которому в Комитете министров тесно примкнули министры: внутренних дел П. А. Валуев и государственных имуществ генерал Зеленой. Эти лица составили очень влиятельный в то время триумвират. Уволен был также гуманный и деликатный генерал-губернатор Петербурга кн. А. А. Суворов, которого заменил генерал Трепов, назначенный обер-полицеймейстером столицы и уже ранее проявивший свои полицейские способности на посту генерал-полицеймейстера Царства Польского.

Шувалов, Валуев и Зеленой вскоре представили государю проект об усилении губернаторской власти, и хотя проект этот коренным образом противоречил только что проведенным либеральным преобразованиям и хотя против него в Комитете министров энергично возражали министр юстиции Д. Н. Замятнин и министр финансов М. Х. Рейтерн, тем не менее император Александр, которого Шувалов систематически смущал постоянными доносами о повсеместном брожении умов в провинции, признал осуществление этой меры необходимым. И хотя мера эта по своему характеру требовала законодательной санкции, однако же ее провели в порядке административном – в виде высочайше утвержденного положения Комитета министров. Лицам судейского звания в провинции, которых независимость только что была установлена судебными уставами, предложено было тогда же особым циркуляром являться к губернатору по первому его требованию и вообще смотреть на него как на представителя монаршей власти в губернии. Отныне ни один чиновник, хотя бы и служащий по вольному найму, не мог занять своего места без согласия губернатора; этому правилу подчинены были и вновь учрежденные контрольные палаты, и даже земские учреждения, хотя последние признавались по закону учреждениями «общественными», а не правительственными[5].

Таковы были первые симптомы реакции, установившейся в 1866 г.

Здесь следует заметить, что событие 4 апреля 1866 г. и последовавший за ним белый террор в столице, руководимый М. Н. Муравьевым, потрясли необыкновенно сильно не только правительственные круги, но и общественные. Некоторые журналисты, вроде Каткова, который тогда решительно стал на сторону реакции, с бешенством нападали на «нигилистов» и крамольных поляков, по отношению к которым Катков склонен был признать слишком слабыми даже муравьевские меры. Другие, вроде Некрасова, до того перепугались, что готовы были на всякие неблаговидные заискивания перед свирепствовавшим Муравьевым, что, впрочем, отнюдь не спасло издававшийся Некрасовым журнал от закрытия. Наконец, третьи, вроде Достоевского, не только искренно приходили в ужас от совершившегося события, но делали за него ответственным само общество[6]. В общем господствовала чрезвычайная смута в умах, которая была, разумеется, на руку развивавшейся реакции. При таких неблагоприятных условиях пришлось начать свою деятельность новым судам и земским учреждениям, о чем будет речь впереди.

Однако необходимо тут же заметить, что как ни сильна была эта реакция, как ни способствовали ее укоренению и развитию в правительственных сферах тот страх и то смятение, которые наблюдались в широких слоях общества после выстрела Каракозова, все-таки и эта реакция в конце концов была бессильна вернуть Россию к прежнему, дореформенному состоянию. Не говоря уж о невозможности восстановления прежнего крепостного строя, правительство не могло взять целиком назад только что произведенных преобразований в сфере судебной и местного самоуправления; даже университетский устав 1863 г. не был тотчас же отменен, а был лишь осложнен и искажен изданием новых правил для студентов.

Этого мало: правительству, несмотря на то, что оно было исполнено с 1866 г. реакционных стремлений и обуреваемо реакционными опасениями, не только пришлось допустить и даже взять на себя введение в жизнь только что изданных преобразований, которые оно пыталось лишь исказить впоследствии частичными изменениями, но ему пришлось заканчивать даже и в этот реакционный период дело реформ, задуманных в предшествующие годы в различных областях народной жизни и администрации. Ему пришлось прежде всего закончить устройство крестьян распространением Положения 19 февраля на крестьян государственных (б. казенных), распространить принципы самоуправления на города и, наконец, совершить великое в полном смысле этого слова преобразование в деле отбывания населением воинской повинности и ряд преобразований в строе самой армии. Наряду с этим ему пришлось, в стремлении к развитию экономических сил и средств страны и государства, идти по пути прогрессивной финансовой и экономической политики, как ни плохо сообразовалась эта политика с его новым реакционным курсом в делах внутренней администрации и просвещения.

Ввиду всего этого наряду с отставкой Головнина и заменой его Толстым, наряду с образованием в среде Комитета министров реакционного триумвирата Шувалова, Валуева и Зеленого императору Александру II пришлось удержать на некоторых министерских постах и таких сторонников прогресса, как Дм. А. Милютин в военном министерстве, как великий князь Константин Николаевич во флоте и во главе Государственного совета, как В.А. Татаринов на посту Государственного контролера и как М. Х. Рейтерн на посту министра финансов. Одним словом, жизнь в России не только не остановилась и не пошла вспять в эту тяжелую пору правительственной и отчасти общественной реакции, но она продолжала, как увидим, в сущности развиваться и идти вперед, хотя, под давлением реакции и репрессий, развитие это и принимало чаще всего болезненные и искаженные формы.

Противникам прогресса и сторонникам реакции перед лицом этого неудержимого процесса, внутреннего роста и развития народного организма оставалось только вставлять ему палки в колеса и стараться всячески затруднять и искажать его свободный ход. И они делали это, – как мы увидим, иногда с азартом, иногда рутинно, – неизменно сообщая этому процессу болезненный ход и ненормальные формы, принося стране и народу массу зла, но отнюдь не останавливая самого хода ее развития.