ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Грамота из-под Смоленска. – Грамота московская. – Ляпунов. – Заруцкий. – Сапега. – Воззвание Ляпунова. – Восстание разных городов.

Между тем как польские паны в лагере под Смоленском употребляли напрасные усилия к тому, чтобы склонить московских послов и дворян разных городов в свою пользу, эти последние написали, вероятно, с ведома самих послов, и отправили в Москву грамоту, списки с которой должны были разослаться по Московскому государству. Очень может быть, что ушедшие еще прежде от посольства в Москву и сложили ее, но уже, конечно, она явилась в Москве затем, чтобы списки ее были разосланы по Московскому государству. Грамота обращалась к москвичам. "Мы пришли (говорилось в ней) из своих разоренных городов и уездов к королю в обоз, под Смоленск, и живем тут более года, чуть не другой год, чтобы выкупить нам из плена, из латинства, от горькой, смертной работы бедных своих матерей, жен и детей. Никто не жалеет о нас, никто не пощадит нас. Иные из наших в Литву и в Польшу ходили за своими матерями, женами и детьми, и потеряли там головы. Собран был Христовым именем окуп – все разграбили; ни одна душа из литовских людей не смилуется над бедными пленными, православными христианами и беззлобивыми младенцами". Все они, будучи пришельцами из различных городов и волостей Московского государства, свидетельствовали о том, как поработители повсюду поругались над святыней, жизнью и достоянием русского народа. "Во всех городах и уездах, – было сказано в том же послании, – где завладели литовские люди, не поругана ли там православия вера, и не разорены ли Божий церкви? не сокрушены ли, не поруганы ли злым поруганием божественные законы и Божий образы? Все это зрят очи наши. Где наши головы, где жены и дети, и братья, и сродники, и друзья? Не остались ли из тысячи десятый, из сотни один, и то с одной душой и телом"… Им было известно, что затевают поляки: "Мы здесь немалое время живем, и подлинно знаем то, про что пишем". Они сообщали москвичам, как в своих письмах к польским панам предатели Салтыков и Андронов советовали королю скорее идти с войском в Москву, вывести из нее лучших людей и завладеть столицей. "Не думайте и не помышляйте, – писали они, – чтобы королевич был государем в Москве. Все люди в Польше и Литве никак не допустят этого. У них в Литве на сеймище было много думы со всею землею, и у них на том положено, чтоб вывести лучших людей и опустошить всю землю и владеть всею Московскою землею. Ради Бога, положите крепкий совет между собою. Пошлите списки с нашей грамоты в Новгород, и в Вологду, и в Нижний, и свой совет туда отпишите, чтобы всем про то было ведомо, чтобы всею землею обще стать нам за православную христианскую веру, покамест еще мы свободны, и не в рабстве, и не разведены в плен".

В Москве эта грамота была переписана во многих списках и разослана по городам, а к ней приложили и послали вместе еще свою, московскую, писанную с благословения Гермогена. Москва напоминала о своем первенстве, называла себя корнем древа и указывала на важность своей местной святыни: "Здесь образ Божией Матери, Богородицы заступницы крестьянской, её же евангелист Лука написал. Здесь великие светильники и хранители Петр, Алексий и Иона чудотворцы; или это для вас православных крестьян ничего не значит? Так говорить и писать страшно. Не верьте глупому и льстивому слову, чтоб вам быть пощаженным, если не будете с нами обще страдать, сколько силы станет и сколько милосердый Бог поможет. Поверьте этому нашему письму. Не многие идут вслед за предателями христианскими Михаилом Салтыковым и за Федором Андроновым и их советниками. У нас первопрестольной апостольской церкви святой патриарх Гермоген прям яко сам пастырь, душу свою за веру христианскую полагает несомненно, и ему все христиане православные последствуют, только неявственно стоят". Москва призывала города освободить ее из беды, а города и земли нуждались в средоточии, куда должны были обращаться их взаимные действия.

Когда эти воззвания из-под Смоленска и из Москвы дошли до Рязани, там Прокопий Ляпунов приказал переписать с них списки и разослал с нарочными по ближним городам, да приложил еще от себя воззвание. Рязанская земля давно уже привыкла повиноваться голосу Прокопия Ляпунова. Знали этот голос во всей московской украйне. Ляпунов назначил сбор ратной силы под Шацком. Туда, по зову его, пришло ополчение Михайловских детей боярских. Потом пристали к ним темниковцы и алатырцы, пришли отряды инородцев, мордвы, чувашей и черемис, и пестрая шайка под начальством Кернозицкого. В Коломне воевода Василий Сукин держался поляков, но коломенские черные люди, дворяне и дети боярские снеслись с Ляпуновым и объявляли, что готовы идти заодно с рязанцами. Пристал к Ляпунову Заруцкий со своими донцами. Этот, как мы видели, ранний пособник "вора", после бегства последнего из Тушина, пристал было к Жолкевскому. Вместе с поляками побивал он войска Шуйского под Клушином; вместе-с ними подошел к Москве. Самолюбивый и задорный, хотел он играть первую роль, но как увидал, что Салтыков и Андронов стоят выше него, не захотел служить делу Владислава, ушел снова к калужскому "вору". После его убийства Заруцкий вызвался быть защитником Марины, с которой, кажется, был в связи. Не прошло после того и двух месяцев, Заруцкий сошелся с Ляпуновым, приехал в Рязань, обязался служить против поляков за русский народ, которому до сих пор делал одно зло. Его послал Ляпунов в Тулу. Там с ним была Марина. Туда стекались к нему донцы. Стали под его начальство тульские дети боярские. Заруцкий должен был идти на Москву из Тулы, когда рязанцы пойдут на нее из-под Шацка. Московские бояре, узнав, что Заруцкий собирает ополчение в Туле, отправили к тулякам грамоту, увещевали не приставать к Ляпунову и давали знать, что на Ляпунова посылается сильная польская рать под начальством Сапеги и Струся. Но туляки не приняли увещаний и отослали боярскую грамоту к Ляпунову. Верный видам Марины, Заруцкий думал: авось удастся провозгласить царем ее новорожденного сына, но покамест скрывал это намерение; надо было подвизаться против одного общего врага – поляков. Соединились с Ляпуновым и калужане. Царика у них не стало; им ничего не оставалось, как стать заодно с прочими русскими против поляков. Знатнейшим лицом в Калуге над калужанами был боярин Димитрий Тимофеевич Трубецкой, прежний слуга "вора", человек высокого рода, потомок Гедимина. Калужане дали обещание идти из-под Калуги к Москве разом с другими, которые пойдут из Рязани и из Тулы, и вместе сними сойтись под Москвой в один день. К Ляпунову пристала и Кашира. Тамошний воевода Михайло Александрович Нагой, также из прежних сторонников "вора", 10-го февраля написал Ляпунову, что каширяне, служилые и неслужилые люди, будут стоять за православную веру, заодно с Ляпуновым, против богохульных еретиков, польских и литовских людей.

Тогда в ополчение Русской земли готовился войти Ян Сапега. Стоя под Мещевском, он услыхал, что собираются московские люди идти на поляков. На ту пору он со своими сапежинцами был недоволен королем. Не хотели им заплатить жалованье за те годы, которые они провели на службе "вору". Рассерженный на короля и на панов, Сапега писал в Калугу и предлагал свои услуги русскому делу. "Мы хотим, – выражался он, – за православную веру и за свою славу отважиться на смерть, и вам было бы с нами советоваться; сами знаете, что мы люди вольные, королю и королевичу не служим; стоим при своих заслугах; мы не мыслим на вас никакого лиха, не просим от вас никакой платы, а кто будет на Московском государстве царем, тот нам и заплатит". Калужские бояре не кинулись сразу доверчиво в объятия бывшего врага Московского государства; не раз он принужден был писать к ним о том же, предлагал заклад, извещал, что бояре, сидевшие в Москве, приглашают его идти на Ляпунова за королевское дело, но он не хочет, и просил по крайней мере сообщить о его желании Прокопию Ляпунову. Калужане, наконец, послали к нему боярина Димитрия Мамстрюковича Черкасского и дворянина Игнатия Ермолаевича Никулина. Переговоры их с Сапегой не повели к согласию. Посланные не могли не припомнить, что сапежинцы оскорбляли православную веру, разоряли церкви, ставили в них лошадей. "Это неправда, – возражал на это Сапега в новом письме своем к калужанам, – у нас в рыцарстве половина русских людей; мы запрещаем им бесчинство; мы смотрим накрепко, чтобы не было никакого разорения церквей Божиих, но от воров везде не убережешься: иное сделают в отъезде" (то есть, когда выедут из воинского стана). Как ни старался Сапега прильнуть к русским, ему не поверили калужане, и он обратился к Ляпунову прямо. Ляпунов велел передать ему, чтобы он шел, если хочет, сразиться за православную веру, только не в одном полку с русскими, а особно, сам по себе, на Можайск, и старался бы не допускать помощи от короля в Москву полякам. Но Ляпунов не иначе приглашал этого союзника, как потребовав лучших людей в заложники. "Надобно, – писал Ляпунов, – чтобы такая многочисленная рать во время похода к Москве не шла бы у нас за хребтом и не чинила бы ничего дурного над городами". В то же время к Сапеге обращался Гонсевский и приглашал его с войском на помощь к Москве против угрожающего восстания. Сапега отвечал, что рыцарство не имеет ничего твердого и ручательного от короля, и не хочет идти, а пойдет тогда, когда от короля увидит себе какую-нибудь верную пользу.

Знамя Яна Сапеги

В Нижнем, как мы видели, еще прежде сношения с Ляпуновым сделалось восстание. Нижегородцы сообщили Ляпунову свою крестоцеловальную запись, заключенную вместе с балахонцами. Ляпунов в ответ на это 27-го января 1611 г. отправил в Нижний, со стряпчим Ив. Биркиным и дьяком Степаном Пустошкиным, списки с грамот смоленской и московской и собственное послание в "преименитый" Нижний Новгород, извещал, что уже украинные города поднимаются, и приглашал нижегородцев идти вместе с собой да разом отправить в поморские и понизовые города списки с посланных грамот, чтобы везде знали, что делают поляки, чтобы везде собирались отстаивать Русскую землю и отовсюду шли бы разом на Москву. Нижегородцы должны были идти к Москве на Владимир, когда рязанцы пойдут к ней через Коломну. В другой грамоте, 8-го февраля, Ляпунов прибавил, что нужно взять с собой боевой и продовольственный запас, потому что у него мало, а в Москве поляки отняли оружие у жителей и трудно достать пороху. Нижний Новгород от лица архимандритов, игуменов, протопопов, попов, воевод, дьяков, дворян, детей боярских, немцев, литвы, стрелецких, казачьих голов, земских старост, всех посадских людей, пушкарей, стрельцов, казаков разных городов, послал в разные города списки грамот, подклеивши их под свою собственную. Так, в грамоте, отправленной 1-го февраля в Вологду, сказано: "Вам бы, господа, пожаловать однолично на Вологде и во всем уезде собраться со всякими ратными людьми, на конях и с лыжами, идти со всею службою к нам на сход тотчас же к Москве, чтоб дать помочь государству Московскому, пока Литва не овладела окрестными городами, пока не прельстились многие люди и не отступили еще от христианской веры". В тот же день с подобными грамотами поехали из Нижнего гонцы в Кострому, в Ярославль, Муром, Владимир. Нижегородцы приглашали всяких чинов людей главных городов собрать народ из окольных меньших городов на совет и постановить, как идти всей силой земли под Москву. Нижегородские и рязанские воззвания встретили уже готовые восстания. В Ярославле народ уже вышел из терпения; туда из Москвы приезжали поляки за сбором и брали более, сколько было нужно, да еще бесчинствовали. Ярославцы сначала повиновались, сохраняли верность крестному целованию. Но чем русские были кротче, тем поляки наглее. Тогда ярославцы, собравшись, постановили, что более не станут давать кормов полякам, и целовали крест на том, чтобы ни в Москве, ни в окрестных городах полякам не быть, и готовились идти хотя бы на смерть по крестному целованию. В такие-то минуты пришли к ним грамоты от нижегородцев. Ярославцы составили с этих грамот списки, приложили от себя увещательную грамоту и рассылали в Углич, Бежецк, Кашин, Романов; в этих городах жители, как прочитали присланные из Ярославля грамоты, тотчас целовали крест – стоять за православную веру против польских и литовских людей. Между тем, в самом Ярославле с воеводой Иваном Волынским собрались все дети боярские Ярославского уезда, да триста старых казаков, да к ним еще пристали астраханские стрельцы и стрельцы приказа Шарова, которые возвращались из Новгорода. Сверх того, пятьсот человек стрельцов, выправленных из Москвы в Вологду в предупреждение мятежа в Москве, не пошли далее и пристали к ярославскому ополчению. 16-го февраля, для большей крепости дела, в другой раз ярославцы целовали крест на соединение с рязанскими, украинскими и понизовыми городами Московского государства.

Пришли нижегородские грамоты во Владимир, и там собрались все люди и целовали крест на том, что стоять им, володимирцам, со всеми городами заодно против польских и литовских людей за королевскую неправду. Сделали списки с нижегородских грамот, приложили свою и отправили гонцов в Суздаль, в Переяславль-Залесский, в Ростов; и эти города пристали к общему делу. В Суздале, сверх грамот нижегородских, ярославских и володимирских, явился Андрей Просовецкий, прежде сподвижник тушинского "вора", разорявший северные русские области; теперь, с толпой своих необузданных казаков, он вызвался служить общему делу Русской земли. Из Суздаля он писал во Владимир, в Ярославль, в Кострому и в другие города, а тамошним жителям поручал писать от себя к соседям. В Муроме, под предводительством воеводы князя Мосальского, тоже собирались и ополчались ратные люди, как только получена была нижегородская грамота. Кострома получила грамоты из Нижнего Новгорода 7-го февраля, и тотчас же костромичи целовали крест стоять за дом Пречистой Богородицы и за чудотворные мощи, за святые Божий церкви и за православную христианскую веру, и послали за себя грамоту, со списками присланных к ним грамот, в Галич и другие города. Галич, получив из Костромы списки грамот, тотчас, со всей волостью и с пригородами, постановил взять с черносошных людей по десяти человек с каждой сохи. Из Галича посланы были грамоты в Соль-Галицкую, а из Соль-Галицкой – в Тотьму, из Тотьмы – в Устюг. В Устюге, получив из Тотьмы списки с грамот смоленских, московских и нижегородских, вместе с тотемской грамотой, отослали с них списки в Пермь, в Холмогоры, на Вычегду, в Соль-Вычегодскую, на Вагу, на Вымь, а пермичей просили, списав эти списки, разослать их в Верхотурье и в Сибирь, чтобы из отдаленных земель и волостей собирались люди и шли на сход к Москве избавлять Московское государство. В Вологду прислано разом несколько посланий из разных городов. Нижегородцы поручили вологодцам собрать с Вологды, вологодских пригородов и изо всех уездов ратных людей, приставить к ним голов, идти на сход во Владимир к воеводе Репнину, а костромичи просили, чтобы они шли через Кострому и пристали к костромскому ополчению. Вологда, со своей стороны, рассылала гонцов в те поморские города, в которые грамоты доходили также из Галича. Устюг, Тотьма и пригороды их, получив разными путями грамоты, все порешили стоять заодно с другими землями, собирать людей и посылать под Москву. Север весь становился против польской власти. От 12-го марта соловецкий игумен писан к шведскому королю Карлу IX, что в соловецком и сумском остроге и во всей поморской области было известно, что патриарх благословил все русские земли идти против поляков; все собираются на рать, все единомысленно порешили: не хотим на Московское государство царей иноверных, кроме своих прироженных бояр Московского государства! Впрочем, Пермь, как и при Скопине-Шуйском, в начале ленивее других земель помогала общему делу и на первый раз немного людей послала; это видно из наказа пермским целовальникам, которым поручили вести под Москву пятьдесят человек на помощь. Казань и все Нижнее Поволжье не только слабее участвовали в общем ополчении против поляков, чем костромичи, нижегородцы и ярославцы, но не пристали к нему тотчас вместе с другими. Когда В Казань пришло известие о том, что Русь признала Владислава и поляки вошли в Москву, – воеводы Морозов и Богдан Бельский да дьяк Никанор Шульгин и большая часть казанцев не хотели присягать и держались Димитрия, а в январе Богдан Бельский стал уговаривать казанцев покориться общему приговору земли; но против него повел интригу дьяк Шульгин и возмутил казанцев: во имя Димитрия схватили Бельского, взвели на башню и сбросили вниз. Так окончил свой век этот замечательный человек, по-видимому, один из важнейших зачинщиков смут. Проезжали казанцы через Ярославль, видели собрание ратных людей и молились вместе с ними местной святыне ярославской; им вручили ярославцы грамоты, чтобы они везли их в казанское государство и убеждали казанцев помогать другим землям; и это не подействовало. Казанцы и вятчане держались еще упорно Димитрия, не зная или не веря, что того, кто назывался этим именем, нет на свете. В этих землях была своеместная неурядица: взбунтовались черемисы; к ним пристали и русские разбойники. Земли должны были отбиваться от внутренних врагов. Ненавидя поляков, в этих землях не доверяли Ляпунову.

Охотнее откликнулся на присланные из Ярославля грамоты Великий Новгород. Как только там узнали, что уже из разных городов пошли ратные люди под Москву, то сделалось волнение. Люди новгородские собрались и просили благословения своего владыки Исидора на ратное дело. Исидор благословил их. Нее целовали крест на том, чтобы стоять против польских и литовских людей и послать воевод с ратным ополчением. Заключили в тюрьму воеводу Ивана Салтыкова и Кирилла Чоглокова – предателей, сторонников польских. В города Новгородской и Псковской земли и в другие окрестные, во Псков, в Ивангород, в Великие Луки, в Порхов, Невель, в Торопец, в Яму, в Заволочье, в Копорье, в Орешек, Ладогу, Устюжну, в Тверь, в Торжок, были посланы из Новгорода списки грамот вместе с увещательной грамотой от самого Великого Новгорода; посланы также отписки о готовности новгородцев в Ярославль, Углич, Кострому. Псков и прежде ни за что не хотел целовать крест Владиславу и не целовал вовсе. Но там продолжались смятения, не допускавшие народ стать воедино и воодушевиться общей доблестью. Бывшее с 1609 по 1610 год господство черни прекратилось, но, в свою очередь, бояре, гости и лучшие люди захватили власть и стали делать насилия. Тогда опять поднялась чернь на Запсковье и на Полонище и выгнала лучших людей, а весной 1611 года, когда другие города шли к Москве, на Псковскую землю напали литовцы; Ходкевич, литовский гетман, стоял под Печорами, а Лисовский, со своей шайкой, опустошал пределы Псковской земли, и псковичи, пристав сначала к делу общего ополчения, лотом извещали, что не могут помогать ему.

Повсюду бегали из города в город гонцы, иногда по два и по три, иногда по нескольку человек. То были дети боярские и посадские; они возили грамоты, через них город извещал другой город, что он со своей землей стоит за православную веру и идет на польских и литовских людей за Московское государство. Из городов бегали посыльщики по селам, сзывали помещиков, собирали даточных людей с монастырских и архиерейских сел; везде по приходе таких посыльщиков звонили в колокола, собирались люди на сходки, делали приговор, вооружались чем ни попало, и спешили в свой город кто верхом, кто пешком, а в город везли порох, свинец, сухари, толокно, разные снасти. Перед соборным духовенством происходило крестное целование всего уезда. Тут русский человек присягал и обещался перед Богом стоять за православную веру и Московское государство, не отставать от Московского государства, не целовать креста польскому королю, не служить ему и не прямить ни в чем, не ссылаться письмом и словом ни с ним, ни с поляками и Литвой, ни с московскими людьми, которые королю прямят, а биться против них за Московское государство и за все Российские царствия и очищать Московское государство от польских и литовских людей; во все время войны быть в согласии, не произносить смутных слов между собой, не делать скопов и заговоров друг на друга, не грабить и не убивать и, вообще, не делать ничего дурного русским, а стоять единомысленно за тех русских, которых пошлют куда-нибудь в заточение или предадут какому-нибудь наказанию московские бояре. Вместе с тем обещались заранее – служить и прямить тому, кого Бог даст царем на Московское государство и на все государства русского царствия. Ополчаясь против короля, не желая и королевича с поляками, русские в своей крестоцеловальной записи, однако, не исключали возможности признать царем и королевича, согласно данному прежде крестному целованию; но сомневались, чтоб это случилось, ибо не приняли бы его русские иначе, как свободно, с такими условиями, каких сами захотят, на которые поляки не согласились бы ни за что. В этой записи говорится: "А буде король не даст нам сына своего на Московское государство, и польских и литовских людей с Москвы и из всех московских и из украинских городов не выведет, и из-под Смоленска не отступит, и воинских людей не отведет, и нам битися до смерти".