ГЛАВА ВТОРАЯ
VIII
Взятие Новгорода шведами
Тем временем, север русского мира подпал под иное, чужое владычество. После свержения Василия и признания Владислава Швеция неминуемо должна была из союзницы сделаться враждебной Московскому государству. Кровная вражда шведского короля Карла к Сигизмунду, который оспаривал у него право на престол, – вражда, соединенная с религиозной рознью, не могла терпеть усиления соперника. Политика Швеции, в видах самоохранения, должна была противодействовать возрастанию соседней Польши. Притом же, для шведов, естественно, была заманчива возможность воспользоваться печальным состоянием соседнего государства, чтобы отхватить от него что-нибудь для себя, когда многое уже из него достается в добычу другим. Как только услышал Делагарди о выборе Владислава, тотчас из Торжка, где остановился после клушинского дела, написал боярской думе такое дружеское замечание: "Вы берете государя слишком молодого, в такое смутное время, когда нужна сильная власть, чтобы водворить порядок. Поляки во всем разнятся от русских и не любят вас; известна их наглость, высокомерие. Они воспользуются положением Московии, измученной мятежами, обессиленной поражениями, утомленной войнами, раздираемой самозванцами; под предлогом установления спокойствия, подчинят вас своему королю и себе, а Владислав, данный вам по милости поляков, будет их подручником, как воевода волошский". Мало проку надеясь от этого замечания, Делагарди двинулся из Торжка к границам, чтобы поскорее захватить Корелу, уступленную по выборгскому трактату. Король Карл, с согласия шведского сейма, хотел, чтобы Делагарди шел с войском в средине Московской земли и во что бы то ни стало препятствовал воцарению польского королевича. Но Делагарди отсоветовал и рассчитал, что лучше захватить поскорее северные области, чтобы, когда Владислав сделается царем, Швеция уже овладела частью Русской земли и получила в ней опору для себя. Таким образом, Делагарди оставался в Выборге и послал отряды для взятия Ивангорода, Ладоги, Орешка и Корелы. Осада Ивангорода пошла неудачно. Наемное войско, состоявшее из иноземцев – французов и шотландцев, – взбунтовалось, ограбило кассу, находившуюся в руках шведов, и разошлось, так что шведы должны были обращаться с ним как с неприятелем. Не удалось шведам овладеть и Ладогой. Пьер де-ля-Валль захватил было крепкий город, обведенный водой, но остался там с небольшим гарнизоном. Пошел на отбой Ладоги с новгородцами Иван Салтыков, не допустил подвоза к ней припасов, а потом голодом принудил сдаться. 8-го января 1611 года, де-ля-Валль оставил Ладогу, выговорив себе условие свободного выхода со своим гарнизоном и со всем имуществом. Орешек отбивался от шведов упорно. Они над ним употребляли огромные усилия, думали разбить его стены машинами и ядрами, и, наконец, должны были отступить. Корела, осаждаемая Лаврентием Андрю, держалась всю зиму до марта, наконец, предложила переговорить с выборгским комендантом Арвидом Вильдманом о сдаче. Шведы думали, что корельцы сдаются оттого, что дошли до крайности, и предложили тяжелые условия: оставляли жителям только жизнь и соглашались выпустить их с тем, чтобы они покинули свое имущество. Корельцы отвечали, что еще не дошли до последней беды, как себе воображают шведы; у них еще есть тысяча бочек хлебного зерна, изобильно сала; они готовы защищаться до последнего; если терять последние животы, то лучше уж потерять и жизнь; они сами взорвут свой город и погибнут все. "Вот видите, – говорили корельцы, – ивангородцы отдавались вашим так же, как мы теперь; ваши не согласились и не взяли Ивангорода". Шведы рассудили, что в Кореле есть несколько шведов-пленников, в том числе двое братьев Бойе, знатного рода, взятые под Ивангородом; для спасения своих они согласились на более мягкие условия, оставляли корельцам имущества и требовали в свою пользу имущества умерших. Нельзя было более упрямиться корельцам: из трех тысяч человек, бывших в городе, у них осталась только какая-нибудь сотня; прочие погибли от войны и от скорбута, свирепствовавшего в городе. Корела сдалась.
По взятии Корелы Делагарди написал к королю, что теперь идет на Новгород, и собирал войско. Наступала весенняя распутица; за нею должен был последовать разлив Волхова, который в это время мешает подступить к городу. Поэтому Делагарди должен был двигаться с войском медленно, и вперед послал в Новгород с мирными предложениями капитана Коброна.
Новгород тогда был сильно вооружен против польской власти, и новгородцы пристали к ляпуновскому ополчению. Освободитель Ладоги Салтыков, видя, что в Новгороде заговор против польской партий, хотел было уйти в Москву; новгородцы его поймали и посадили в тюрьму. Через несколько времени, когда ненависть к полякам, возбужденная вестями о сожжении Москвы, о насильствах сапежинцев, о несправедливостях Сигизмунда, дошла до высших пределов, его вывели из тюрьмы, пытали и приговорили к смерти. Молодой Салтыков хотел спасти жизнь уверениями, что будет служить делу Русской земли. "Пусть, – говорил он, – мой отец придет с литовскими людьми, – так и против отца я пойду биться с вами!" Ему не поверили; его посадили на кол. Вместо него прибыли воеводы Бутурлин и Одоевский. Первый был заклятый ненавистник поляков и их власти. К ним обратился капитан Коброн; он от имени Делагарди предложил только дружбу и размен пленных. Новгород отпустил шведского посланца в сопровождении двух знатных русских, которые обещали выпустить всех шведских пленников, сидевших в Новгороде и в Орешке, согласились прекратить всякие неприятельские действия и заключить окончательный мир до избрания нового государя всей землей. Делагарди подал им письмо, присланное к нему королем его. В нем король дружелюбным тоном уговаривал новгородцев не отдаваться полякам, которые думают ввести иезуитов в Россию и действуют заодно с испанцами, а последние хотят послать несколько тысяч своего войска в гавань св. Николая. Делагарди собственно от себя просил только скорейшего выпуска пленных и, кроме того, уплаты жалованья войску по выборгскому договору со Скопиным. Между тем, он послал к Орешку, приказывал вести скорее к Ладоге шведские суда, державшие в блокаде Орешек. Было соображение – оставить этот город, потому что есть возможность захватить главный город края.
Проходил апрель. Волхов разлился. Делагарди все ближе и ближе подвигался к Новгороду, расположился станом верст за сто двадцать от Новгорода, на берегу Волхова, продолжал дружеские сношения и уверял в своем расположении к русским, скрывая от них свои намерения покорить Новгород с его землей; уже у него была составлена и карта берегов и окрестностей Ладожского озера: он отослал ее к королю, с замечаниями о важности разных пунктов.
В конце апреля прибыли из Новгорода к шведскому военачальнику посланцы, принесли письмо от воевод Бутурлина и Одоевского и, вместе, запись в постоянной выплате денег. Они просили, чтобы Делагарди отошел от новгородских пределов, обратился бы против поляков и помогал бы русским очищать их землю, по-прежнему, от этих врагов.
– Я, – отвечал Делагарди, – больше всего желаю идти против наших общих врагов, но должен обождать, пока придет ко мне королевское повеление.
Обмен пленных был сделан. Новгородцы выпустили содержавшихся в своем городе и послали приказание то же сделать и в Орешке; а Делагарди выпустил на свободу русских, содержавшихся в Выборге.
Наступил май, Волхов стал входить в берега. Делагарди двинулся далее, но медленно, потому что к нему подходили свежие силы. 2-го июня он прибыл к Хутыню; там стал он лагерем. К нему выехал воевода Бутурлин и просил назначить переговоры. Они состоялись 4-го июня. Со стороны русских был сам Бутурлин, выехавший в сопровождении нескольких князей, воевод и старост от концов новгородских.
– Мы уполномочены, – сказал Бутурлин, – от всего Московского государства заключить дружественный союз с главным начальником шведского войска Яковом Понтусовичем Делагарди. Мы просим и молим прекратить всякие ссоры и нелюбовь, какая была до сих пор между шведами и русскими, отложить конечное рассуждение до того времени, когда выберется всею землею новый государь, а Яков Понтусович Делагарди пусть поможет нам освободить Москву от поляков, которые ее заняли. Надеемся, что и король Карл того желает, особенно когда польский король, взявши Смоленск, пойдет всеми силами па город Москву.
– Желание это исполнится, – отвечал Делагарди, – если новгородцы примут на себя часть уплаты жалованья войску и заложат Швеции пограничные города. С каким кровопролитием, с какою тратою казны освобождена ваша столица от обманщика, а еще до сих пор не выплачено жалованье за такие утомительные труды! Корелу должны были бы отдать по выборгскому договору, а мы ее взяли осадою и войною, потратили казну, кровь, труды – надобно же вознаграждение за взятый город, который следовало получить без войны.
Русские сказали: "Мы все это запечатлеем в памяти, и все будет вознаграждено, когда воцарится новый государь. Мы за прежние ваши услуги благодарим от всей Московской земли". – "Мы просим, – прибавил Бутурлин, – указать нам, какие именно города вы желаете получить?"
Делагарди дал ему два письма от короля: одно к новгородцам, другое к московским боярам и жителям. Не читая письма, Бутурлин с таинственным видом сказал Делагарди:
– Есть у меня передать тебе тайну, Яков, от Великого Новгорода.
Делагарди увел в сторону Бутурлина, и Бутурлин сказал ему:
– Великий Новгород желает иметь государем которого-нибудь сына его шведского величества. Мы не сомневаемся, что Москва на то согласится, если нам только будет предоставлена свобода нашей православной греческой веры. Мы уже научились из примера царя Василия, что значит выбирать царей из своих; только зависть боярская от этого!
– Я напишу об этом королю и надеюсь, что он согласится, – сказал Делагарди.
Тем временем, письмо короля было прочитано новгородцами в городе. На третий день после первых переговоров сошлись на другие.
– Из письма его величества, – сказали русские, – мы увидели имена городов, которых вы желаете, именно: Орешка, Ладоги, Ямы, Копорья, Ивангорода и Гдова. Это показалось всем нам тяжело, и можем сказать, что это будет нам не помощь, а разорение; мы уповаем, что король согласится на уступки посходнее для нас, когда все это еще не находится в его власти.
– Не удивляйтесь, добрые москвитяне, – сказал им Делагарди, – что король пожелал этих городов от вас, когда многие из них уже и без того обещаны бывшим вашим государем Василием Шуйским. Сверх того, чины Московского государства дали нам сами свободу выбирать по нашему желанию. Король наш вовсе не жаден; по вашему желанию, он послал свое войско через моря и земли, содержал его на свой счет; оно перенесло столько битв, завоевало столько городов, столько бед приняло от болезнейи мятежей терпело столько от вашей вины; и теперь мы готовы идти в отдаленные страны, лишь бы довести дело до славного конца. Нет тут ничего необыкновенного и странного; некоторые из этих городов были строены королем шведским Ладулеем, находились в шведской власти некогда, и были еще потом отняты на войне королем шведским Иоанном у царя вашего Василия Васильевича. Совершенно справедливо, если наш, дружелюбный вам, король потребовал их себе за то, что освободит вашу землю от хищных врагов, которые ее завоевали оружием и овладели ею. До сих пор вы не исполнили ничего по договору с нами: не обошлось без вероломства! Если вы хотите с нами по правде, а не по хитрости поступать, то отдайте эти города в знак вашей верности: король поступает с вами по сущей справедливости и не требует от вас ничего выше ваших сил, больше того, что может снести целость обоих государств. Этим вы дадите бессмертную славу королю, и обоим народам будет от того большая выгода, если Швеция с Московиею соединится в один дружеский союз; в одной будет управлять отец, в другой сын, и когда таким святым союзом соединятся два государства – никакой враг нам не страшен; чего будет недоставать им для величайшего могущества?!
Русские сказали: "Если суждено Московскому государству терпеть разорение и насильства от поляков, и в последней мере им же отдаться, так нам не остается другого спасения, как отдаться в защиту шведскому королю, потому что мы узнали его доброту: он помощь нам оказал".
– В знак вашего постоянства и правды ваших слов отдайте нам теперь два города на двух концах Ладожского озера, Ладогу и Орешек, – сказал Делагарди. – Тогда вам будет помощь от шведскаго короля.
– Мы поговорим об этом со своими братьями в Москве, – отвечали новгородцы, – дайте нам четырнадцать дней срока, а мы будем стараться, чтобы они скорее назначили отдать эти города, и мы, со своей стороны, пошлем послов в Москву.
Делагарди согласился. Между тем, условлено было, чтобы по Волхову невозбранно ходили суда с запасами для шведского войска, чтобы позволено было новгородцам и жителям новгородских сел продавать шведам средства к содержанию.
Так проходило время. Делагарди ожидал возвращения посла своего из московского лагеря, а своего товарища Эдуарда Горна, из Выборга – с боевыми запасами. У Делагарди не было еще достаточно стенобитных орудий и огненных снарядов, он ожидал их от Горна; он рассчитывал, что так ли, иначе ли, а придется побудить русских страхом к скорейшему соглашению. В Новгороде, однако, не все, как Бутурлин, были расположены отдаться шведам. Другие не хотели добровольно признавать иноземца, кто бы он ни был. Товарищ Бутурлина Одоевский был против дружбы со шведами и видел с их стороны одно коварство. Стрельцы изъявили охоту лучше биться со шведами, чем кланяться им. Столкновения с ними русских начались прежде, чем получено было решительное посольство от Ляпунова. Какой-то крестьянин явился в шведский лагерь посланцем от новгородцев, жаловался, что шведы против договора захватили принадлежащие Московскому государству земли и города и просил удалиться от окрестностей Новгорода. "Это значит, – говорили тогда шведы, – что русские хотят с нами войны и пренебрегают нашею дружбою и союзом". Они приписывали эту выходку счастливому для русских обороту обстоятельств. До них доходили известия, что поляки стеснены в Кремле и Китай-городе и пропадают от голода. "Русские (как делали свои догадки шведы) готовы признать нашу власть, когда им угрожают поляки, а как только они понадеятся избавиться от поляков, то будут стараться и от нас отделаться..." – Новгородцы стали поступать с пришельцами по-неприятельски: шведы пасли лошадей, – на них нападали и прогоняли их, жалуясь, что они травят поля; некоторые из них были схвачены и убиты, а других увели в город. Когда подходили шведы к городу, по ним стреляли со стен.
Посланники от Ляпунова воротились и привезли ответ, по-видимому, удовлетворительный. Бояре соглашались избрать сына шведского короля на престол Московского государства и отдать в залог города Ладогу и Орешек; предоставляли подробнейшие условия воеводе Бутурлину, но умоляли шведов поспешить на помощь под Москву, пока Сапега еще не воротился и не привез осажденным полякам продовольствия. В письме к Бутурлину, которое впоследствии нашли шведы, Ляпунов сообщал, что главные бояре в войске, стоявшем под Москвою, действительно собирали думу, где порешили: избирать в цари сына короля Карла IX. Соглашались на сдачу Ладоги и Орешка, с тем, однако, чтобы содержание для шведского гарнизона собирали сами русские, а не шведы. Ляпунов предупредил Бутурлина со товарищи ни в каком случае не отдавать Кольского острога и крепостей на севере, чтобы оставить свободными торговые пути по Северному морю.
Бутурлин сообщил шведскому военачальнику, что Ляпунов не велит отдавать шведам Орешка с округом иначе, как только с тем, чтобы гарнизон в нем состоял наполовину из шведов и из русских и чтобы Делагарди немедленно двинулся в Московскую землю против поляков. Делагарди отвечал: "Дайте заложников и введите сто человек моих солдат в Орешек; тогда я пойду, и когда я дойду до Торжка, до границы между новгородскими и московскими землями, тогда вы должны вывести своих людей из Орешка и совсем передать его нашим людям, а мне заплатить 1.500 рублей вперед". – "У нас нет столько денег в наличности, – отвечали новгородцы – а в город не пустим шведов больше двадцати человек". – Делагарди рассердился.
По единогласному сказанию и шведских, и русских современных известий, Бутурлин хотел не только признать шведского королевича кандидатом на русский престол, но и отдать Новгород в руки шведов, надеясь, что шведы после того пойдут далее на помощь Московскому государству. Он обещал подробнее об этом изложить в посольстве, которое готовились снарядить к Королю Карлу IX. Но с Одоевским нельзя было ему сойтись. Одоевский упорно твердил, что все равно, – поляки или шведы, – одинакие враги Русской земли. Шведский современник Видекинд говорит, что Бутурлин стал тогда переговариваться с Делагарди тайком от своего товарища и сказал шведскому военачальнику так: "Надобно вам отойти хоть несколько верст по ямской и по копорьинской дороге и показать вид, будто вы идете затем, чтобы эти мятежные города покорить Московскому государству; тогда народ успокоится и большую часть его можно будет послать на помощь под Москву Ляпунову, а вы воротитесь. В городе тогда людей будет меньше, и я вам сдам тогда Новгород". Предложение Бутурлина не прельстило Делагарди; напротив, он заподозрил искренность советчика. В совете начальных шведских людей рассуждали об этом так: "Как можно верить дружелюбию предателя! Вернее брать город силою, чем полагаться на измену. Прежде чем русские не исполнят требований и не заплатят жалованья, у нас с ними не может быть взаимной дружбы и союза". Войско, услышав, что русские хотят спровадить шведов к Яме и Копорью, подняло ропот и кричало, что если так, то лучше пусть начальники откроют битву. Вспоминали, как новгородцы убивали шведов, которые пасли лошадей; вопили, что пролитая кровь товарищей требует возмездия. Было решено – не поддаваться увещаниям русских, не ходить никуда от Новгорода, а прежде всего взять самый Новгород.
8-го июля Делагарди перешел через Волхов на Софийскую сторону, стал под Колмовским монастырем и отправил Рехенберга с отрядом на лодках по Волхову, на юго-восточную часть Торговой стороны, чтобы сделать оттуда нападение на город, окопанный с этой стороны валом. Новгородцы как только увидали, что на город направляются шведы, зажгли посады и монастыри сперва на Торговой стороне, потом на Софийской; жители перебрались из них в осаду в город. Это было сделано для того, чтобы не допустить иноземцев расположиться близко к городу, в жилищах. С Волховца начали стрелять по Торговой стороне. Делагарди повел приступ на Софийскую от Колмовского монастыря. Спешил к нему Даниил Свезен со стенобитными орудиями. Поплер и Коброн заходили с правой стороны копорьинской дороги; к ним присоединился с тысячью конницы и пехоты Эдуард Горн. Бой был сильный. Одни из новгородцев выскакивали „на поле за вал и там бились со шведами; другие стояли на валах и стреляли в неприятеля из пушек и ружей. Женщины и дети вопили, бегая по Новгороду. В этот день новгородцы отбили приступ.
На другой день митрополит Исидор совершил крестный ход к церкви Знамения; взяли оттуда чудотворную Знаменскую икону, некогда заступницу древнего Великого Новгорода, понесли ее по забралу. Целый день до вечера молился народ, в виду неприятеля, о спасении Новгорода. После того шведы не начинали приступа и стояли тихо под городом семь дней. Бутурлин продолжал сноситься с Делагарди, думал быть большим политиком, но играл жалчайшую роль. Русские подозревали его в предательстве; Делагарди не доверял ему. В сущности, Бутурлин действовал сообразно с волей Ляпунова. Ляпунов сильно ухватился за мысль об избрании королевича Филиппа и вслед за письмом своим к Бутурлину отправил в Новгород послов князя Ивана Федоровича Троекурова, Бориса Степановича Собакина и дьяка Сыдавного-Васильева[1], с изъявлением согласия иметь Филиппа царем, лишь бы он принял греческую веру, и лишь бы это избрание совершилось с честью для Русской земли. Ляпунов только по-прежнему условием ставил, чтобы Делагарди немедленно шел с войском на помощь к русским[2]. Заруцкий и его казацкая партия были сильно против этого; Заруцкий видел в этом препятствие своим замыслам – возвести на престол сына Марины, и это, быть может, ускорило трагический конец Ляпунова; но тогда еще могуч был Ляпунов и повелевал силами, изображавшими Русскую землю под разоренной Москвой. Бутурлин, видя, что там, где тогда было средоточие власти, хотят дружбы со шведами, сам старался дружелюбно уладить споры с Делагарди и отправил присланных от Ляпунова с согласием избрать шведского королевича к нему самому. Но Делагарди не прельщался обещаниями, не склонялся ни на какие просьбы и требовал сдачи Новгорода. 15-го июня Бутурлин послал к шведскому военачальнику сказать, чтобы он уходил от города, иначе придут войска и прогонят его. "Бутурлин меня обманывает, Бутурлин смеет мне угрожать! Пусть же он знает, что я непременно буду в Новгороде". Так сказал Делагарди присланному дьяку Голенищеву.
Семь дней молчания после неудачного приступа возгордили новгородцев. Они считали себя победителями и на радостях пьянствовали. "Не бойтесь, братцы, немецких нашествий! – кричали по новгородским улицам гуляки-забияки. – Не взять им нашего города; у нас много людей!" В упоении от собственной силы они взбегали на валы и с хвастливым видом отпускали шведскому войску насмешки, приправленные бесстыдной бранью по домашнему обычаю. Люди степенные не одобряли таких выходок, напротив, наложили на себя пост и надеялись на чудотворную икону Знаменской Богородицы. Делагарди нарочно не велел задирать русских и вступать с ними в перебранки и пересмешки, чтобы они сделались еще самонадеяннее и оплошнее. Он замышлял внезапное нападение.
Попался к нему в плен Иванко Шваль, русский родом, человек Ивана Лутохина, который рассудил, что это приключение ему в пользу. Он знал входы и выходы в новгородских стенах и вызвался провести ночью шведов в город. Выбрана была ночь с 16-го на 17-е июля. Стража на валах была очень плоха и ни за чем не следила. Шваль провел иноземцев в город через Чудинцовы ворота. Потом шведы петардами пробили соседние с Чудинцовыми Прусские ворота, туда посыпали шведские солдаты и начали убивать жителей. Воевода Бутурлин, который перед тем ограбил с ратными людьми лавки с товарами и богатые дворы на Торговой стороне (вероятно, на жалованье войску), убежал из города к Бронницам, не успев захватить ни своего, ни награбленного. Всполошенный народ бегал туда и сюда с плачем и криком. Многие, не поднимая, что случилось и чего кричат другие, бежали из города, сами не зная куда; иные, таким образом, в беспамятстве попадали в воду. Явление шведов было тем неожиданнее и поразительнее, что оно произошло на таких местах городских укреплений, которые считались особенно неприступными. Небольшая толпа молодцов стала было давать отпор; тут были: стрелецкий голова Василий Голютин, дьяк Анфиноген Голенищев, Василий Орлов да казачий атаман Тимофей Шаров с сорока казаками. – "Сдайтесь! Вам ничего не будет", – кричали им шведы. – "Не сдадимся, умрем за православную веру", – кричали молодцы. Все погибли в сече. Не уступил им в мужестве софийский протопоп Аммос: заперся он во дворе у себя с ближними своими и стал отстреливаться с забора против иноземцев. Делагарди приказал не делать убийств; шведы кричали ему, чтобы он не бился и сдался, но протопоп Аммос решился лучше умереть за веру и продолжал со своими советниками стрелять на чужеземцев. Юн был за что-то в запрещении у митрополита. Отстреливаясь от шведов, увидел он на стене Детинца митрополита Исидора: владыка пел молебен с софийским причтом; Аммос, находясь под запрещением, не мог быть вместе с ним на молитве и заменял церковный подвиг воинским. Их глаза встретились. Митрополит издали; обратил благословляющие руки на двор Аммоса и тем разрешил его. В то время шведы, чтобы не тратить времени и крови на драку с упорным протопопом, подложили огонь к его двору. Протопоп Аммос сгорел вместе со своими товарищами: живой никто из них не достался победителям. Солдаты бросились по дворам на Софийской стороне, грабили, насиловали, убивали; вспыхнул пожар. На Торговой тогда еще не было ни одного шведа, но там русские ратные люди, по примеру своего воеводы Бутурлина, не хуже неприятеля грабили имущества, дворы и лавки своих соотечественников и убегали из Новгорода по московской дороге. В Детинец набежало множество народа и с Торговой, и с Софийской стороны. В Детинце было мало военных людей: только и слышны были вопли да бессильные молитвы. Делагарди скоро остановил бесчинства своего войска, приказал протрубить сбор и повел войско на осаду Детинца. С востока, близ Волхова, стал Поплер; с запада, от Прусской улицы – Жак Бусе; сам Делагарди установился между ними и приказал бить в ворота.
Одоевский с Исидором собрал в Детинце почетнейших духовных и светских на совет, – что делать? Защищаться невозможно – решили все; остается нам просить милости: пусть не до конца погибнет город. Мы отдадимся шведскому королю, пусть присылает нам своего сына, как было говорено". После этого совета Одоевский послал к Делагарди сказать, что Великий Новгород со всей землей желает отдаться шведскому королю с тем, чтобы прислан был на правление Новгородского государства королевич Филипп, и соглашался передать в руки Делагарди как Детинец, так и весь город. Делагарди был рад этому предложению, потому что нелегко было ему взять Детинец с его толстыми стенами, воротами, засыпанными землей, и глубоким рвом. Он отвечал, что согласен на все, и тотчас приказал своему войску прекратить битву. Из Детинца выехали переговорщики. Стали совещаться. Хотели было опереться на желание, объявленное Ляпуновым, но победитель сразу дал им почувствовать, что теперь иначе уже нельзя договариваться, как по воле той стороны, которая взяла верх в битве. Таким образом, написан был договор, с одной стороны, по повелению короля шведского от имени Делагарди, барона Экгольмского, владетеля в Колке и Рунзее, слуги короля Карла IX, с другой – по благословению митрополита Исидора, от духовенства, от воеводы князя Одоевского и от людей всех сословий великого Новгородского государства как настоящих, так и их потомков. Сказано и написано было, что договор этот заключается непринужденно и добровольно.
Новгородцы отдавались под покровительство шведского короля и шведского королевича, обязывались не принимать короля польского и его наследников мужеского пола и вообще поляков и литовцев, и лишались права заключать мир или союз без ведома шведского короля. Новгородцы избирали одного из сыновей короля Карла IX, какого отец пожелает им дать, либо Густава-Адольфа, либо Карла-Филиппа, русским наследственным государем в мужеском колене надеясь, что и государство Московское и Владимирское последует примеру Новгородского государства; обещали послать просьбу об этом в Стокгольм. Ничего не сказано было, что делать тогда, когда не состоялась бы надежда на согласие остальных земель – поступить подобно Новгороду; и это молчание показывало, что шведы считали себя вправе смотреть на новгородскую землю, как на отрезанную от Руси, преданную иной судьбе, независимо от того, как устроится прочая Русь.
Признавши, таким образом, своим государем шведского принца, Новгородская земля сообразно заключавшемуся договору не будет присоединена к шведскому королевству, а будет особым государством с такими же границами, в каких находилась прежде, исключая города Корелы или Кекскольма с его уездом, который должен отойти от Новгородской земли к Швеции за издержки, употребленные на защиту Русского государства при царе Василии Шуйском. Делагарди обещал, именем своего государя, не нарушать православного исповедания, не разрушать храмов, уважать духовенство, не трогать церковных и монастырских имений и доходов, не вывозить в Швецию товаров иначе, как по взаимному соглашению двух государств, сохранять все права и обычаи, наблюдаемые русскими издревле, все древнее законодательство, а для дел, возникающих между шведами и русскими, устроить смесный суд, в котором должно быть одинаковое количество как русских, так и шведских судей. Обеспечивалась неприкосновенность частных имений в Новгородской земле, но, с согласия русских бояр, следовало давать шведам за их заслуги поместья в Русской земле. Вообще, в отношениях между двумя народностями положено равенство; однако такое равенство явно потянуло бы к перевесу шведской народности: шведы, получив позволение внедряться в Русской земле и владеть там имениями, конечно, очень скоро захватили бы господство. Обещались не делать никакого насилия переводом жителей куда бы то ни было. До прибытия королевича Делагарди принимал на себя верховное управление Новгорода и Новгородской земли, а митрополит, воевода князь Одоевский и другие власти должны были сообщать ему все, не скрывать ничего, заблаговременно уведомлять обо всем, что услышат из Москвы и из других русских земель, не предпринимать ничего без его ведома, объявлять ему обо всех доходах Новгородской земли, обо всех съестных и военных запасах, о Денежной казне, доставлять его войску все нужное, привести в повиновение города Орешек, Ладогу и другие; все жители обязаны были доставлять деньги и припасы для войска, а за это Делагарди не позволит помещаться шведскому гарнизону в городских концах[3].
Итак, северная часть русской державы была силой отрезана от общей нации. Русские должны были убедиться, что искать царя между чужими принцами и просить помощи у чужих народов не следует. От всех будет то же, что от поляков. Соседи станут порицать поступки поляков, соболезновать об участи русской державы, а когда им русские люди доверятся, то они будут с ними делать то же, что поляки. Пришла пора окончательно убедиться, что негде искать Руси выхода и избавления, кроме самой себя.
[1] Никоновск. лет., VIII, 165.
[2] Собр. гос. гр., II, 552.
[3] О взятии Новгорода см. 3-ю Новгор. Лет. Полн. Собр. Русск. Лет., т. III, 264-266. – Ник. лет., VIII, 168-170.