После трагической кончины царевича Алексея Петровича осталось двое сирот его: дочь Наталья и сын Петр. По принятому в Русской земле предпочтению мужского пола пред женским, великий князь Петр Алексеевич, хотя и моложе сестры своей, с детства должен был считаться законным наследником престола. Петр Великий понимал, что такое право будут признавать за этим младенцем (великий князь Петр Алексеевич родился 12 октября 1715 года), однако сам не желал, чтобы внук воспользовался этим правом. Отвращение к сыну, рожденному от ненавистной Евдокии Лопухиной, в душе царя переходило и на потомство этого несчастного сына. Петру хотелось доставить престол потомству своей любимой Катеринушки. Петр объявил своим преемником рожденного от нее сына Петра Петровича, носившего на семейном языке родителей и нянек название «шишечки». Но не сбылись надежды государя: его «дорогой шишечка» умер, не достигши даже отроческих лет. Чрезвычайно скорбел о нем родитель, но не перенес своей привязанности на внука, хотя, как рассказывают, в минуты досады склонялся иногда к мысли признать право внука. Однако, он ни разу гласно не заявил этой мысли. Напротив, в 1722 году он обязал своих подданных присягою заранее повиноваться тому неизвестному лицу, кого царю угодно будет после себя объявить своим преемником. Русь дала такую странную присягу, потому что Русь привыкла исполнять без сопротивления все, что прикажут сверху, но Русь не переставала признавать по праву наследником престола законного сына царевича Алексея.

Маленький Петр лишился матери тогда еще, когда не в силах был знать ее. Кронпринцесса Шарлотта оставила его вместе с его сестрою под надзором няньки или гофмейстерши Роо, родом немки. Когда царевичу Петру было три года от роду, он в своих детских забавах выказывал любознательность, подававшую утешительные надежды: он пожелал, чтоб ему сделали батарею с пушками, из которых сам палил; он также упражнялся в стрельбе из маленького ружья (Weber, III, 92). Потом надзирателями за ним были женщины «неважной кондиции, одна – вдова портного, другая – вдова какого-то трактирщика, а танцмейстер Норман учил его чтению и письму и сообщал первоначальные сведения о морском деле, так как сам служил прежде во флоте. В 1710 году, следовательно тотчас после смерти его родителя, был к нему назначен воспитателем или дядькою некто Маврин, бывший при дворе пажом, потом носивший звание камер-юнкера, а в 1723 году был у Петра учителем венгерец Зейкин. Как мало обращал внимания на воспитание внука Петр Великий, показывает то, что когда какой-то наставник великого князя Петра Алексеевича с восторгом говорил царю об успехах своего питомца и убеждал царя лично пожаловать на экзамен, государь не исполнил его приглашения. По известиям прусского посланника Мардефельда, бывшего в России в конце царствования Петра Великого и в последующие за смертью его года (Сборн. Р. Ист. Общ. XV, 241 – 242), Петр умышленно не заботился о воспитании внука, давая тем ясно понять, что не хочет, чтоб этот ребенок взошел когда-нибудь на престол. В последние два года Петрова царствования общее мнение в России было таково, что царь, любя более всех в своей семье великую княжну Анну Петровну, для нее готовил преемство престола; брак с этой великой княжной был важным по своим последствиям событием, потому что должен был установить вопрос о преемничестве, и будущий муж Анны Петровны мог открыть для России новую царственную династию. В Петербурге думали, что наследники всех европейских престолов станут добиваться руки дочери царя Петра. Были предложения от имени наследного испанского принца, от имени прусского наследного принца, от имени герцога шартрского, по всех более посчастливилось голштинскому герцогу, родному племяннику короля Карла XII, претендовавшему не без основания на шведскую корону после дяди. Этому принцу посчастливилось оттого, что он несколько лет сряду в качестве изгнанника, ищущего покровительства своим правам, проживал в России и мог лично сойтись с великой княжной. Притом ему покровительствовала и любила его Екатерина, и это, как уверяет прусский посланник, происходило у последней не бескорыстно: она хотела выдать дочь поскорее замуж, чтобы, в случае смерти мужа, самой сделаться царицею и не иметь соперницы в дочери, которую могли возвести, зная особую любовь к ней родителя. Предпочтение, которое оказывал Анне Петровне царь Петр, совпадало с характером, душевными свойствами и сочувствиями великой княжны. Это была особа умная, любившая заниматься серьезными предметами, очень любознательная, не терпевшая русских обычаев и склонная к усвоению всего иностранного. Такая была по сердцу Петру, хоть бы и не была его дочерью. Совершенную противоположность должен был представлять великий князь Петр. Собственно личность его не могла еще ясно выразиться, но будучи еще младенцем, он уже лелеял надежды и желания приверженцев старины, сторонников чисто русского направления, а к таким принадлежали и многие боярские фамилии и большая масса русского народа. В то время какие-нибудь тридцать, лет реформаторской Петровой деятельности не успели образовать ту бездну, которая впоследствии выработалась временем между высшими слоями русского общества и черным народом. Число понемеченных русских все-таки не превышало массы тех, что продолжали всем существом своим тянуться к заветной старине, и у многих под европейскими кафтанами и Андреевскими звездами билось сердце с теми ощущениями, какие слышались в сердце каждого русского простолюдина. Маленький великий князь Петр был сын царевича Алексея, которого сам отец последнего, царь Петр, выставлял сторонником старых русских обычаев и противником отцовских преобразований. За этого Алексея была в оное время вся русская старина; Алексея не стало; старолюбцы оплакивали его, своего вожака, свою надежду; но у Алексея был сын; он, этот сын, еще был малолетен, но со временем вырастет и станет заступником старолюбцев, следуя по стопам своего несчастного родителя. Этот малолеток делался заранее знаменем старолюбцев, каким был для них некогда царевич Алексей Петрович. Петр Великий не любил его и не заботился о его воспитании: тем лучше, значит Алексеев сын не будет испорчен в детстве, и выйдет из него чистый русский, какого старолюбцам и нужно было! А между тем современники, видевшие этого ребенка, говорили в один голос, что он кроткого нрава, доброго сердца, весь в мать, которая, хотя немка, но была святой жизни женщина, – а красота этого ребенка просто ангельская! А к сестре своей какую чрезвычайную любовь и нежную дружбу питает... прелесть, что за мальчик!

Петр I допрашивает царевича Алексея

Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе. Картина Н. Ге, 1871

 

И этого-то мальчика не любил дедушка, не любил между прочим оттого, что слишком был сам умен и знал человеческую природу: он понимал, что внук его не забудет судьбы своего родителя, и станет ему все то милым, за что потерпел его родитель. Трагическая смерть царевича Алексея произвела всеобщую скорбь: проявлять ее гласно не смели русские люди, но в глубину сердец их не могли проникнуть происки никаких тайных канцелярий и Преображенских приказов. Даже большая часть подписавших приговор над Алексеем сделала это из страха. Понятно, что за исключением немногих, вроде Толстого и Румянцева, показавших лично злобу к царевичу, все готовы были обратить симпатии свои к царевичеву сыну. Царствование Петра Великого для всех было не легким; многие не прочь были видеть царя с направлением обратным Петрову, а такого направления ожидать могли именно от сына царевича Алексея. Притом многовековая привычка видеть на престоле прямых наследников по крови бывших государей так укоренилась в русском народе, что никакие новые указы не в силах были истребить ее скоро: русские привыкли уже считать от самого Бога установленным правилом, что сыновья наследуют после отцов. Наследником Петра Великого был сын его Алексей. Не стало Алексея, но был у Алексея сын, – стало быть, этот сын должен быть наследником русского престола. Так смотрела вся Русь, вопреки требованиям царя признать в свое время того, кого он пожелает наименовать преемником после себя. Впрочем, царь Петр до самой своей кончины не показал даже никаких намеков – кого бы он желал видеть своим преемником. Он требовал, чтобы все с покорностью дожидались того часа, когда ему угодно будет объявить об этом, и не терпел, когда дерзали его об этом спрашивать. Рассказывают, что он не на шутку рассердился на Феофана Прокоповича, который, видя, что Петр оказывает особое расположение к своему будущему зятю, голштинскому герцогу, и думая угодить царю, стал хвалить этого герцога и делать намеки, что этот будущий супруг русской великой княжны мог бы с достоинством занять русский престол.

Когда Петр короновал жену свою Екатерину, тогда многие видели в этом поступке желание сделать ее после себя преемницею на престоле. Не станем безусловно доверять сказанию Феофана Прокоповича, будто накануне коронации Екатерины Петр говорил о причинах, побуждающих его к этому поступку: что он после себя хочет предоставить ей престол. Конечно, Феофан, сообщая это известие уже после кончины царя, мог так говорить в угоду Екатерине; но то несомненно, что эта коронация была единственным фактическим доводом желания Петра, чтобы его жена после него вступила на царство, и, правду сказать, иным ничем, кроме такого желания, нельзя было объяснить этого поступка царя. Россия верила, что у Петра было это желание, и эта вера утверждала право Екатерины в то время, когда она царствовала. Ей повиновались, считали, что она взошла на престол по воле покойного государя, но ее не любили, и не хотели, чтоб она господствовала, или, что все равно, чтоб сильные земли господствовали ее именем. Еще никогда на Руси не была возводима на престол женщина и не предоставлялось ей права царствовать самобытно без мужчин. Такая новизна порождала соблазн. Чувство законности, вытекающей не из постановлений, изданных таким-то государем в такое-то время, а из естественного порядка и нравственных понятии, освященных веками, влекло сердце русских к великому князю, сыну несчастного царевича Алексея. На сторону этого отрока склонялась и масса простого русского народа и духовенства, и люди родовитые, князья, потомки древних Рюриковичей и Гедиминовичей: Голицыны, Репнины, Трубецкие, Долгоруковы, и вновь поднявшиеся в одну версту с старинными родами: Головкины, Нарышкины, Салтыковы. Кроме чувства законности, которое родовитые особы разделяли со всей массой русского народа, их лелеяла мысль об ограничении самодержавной власти, а органом этого ограничения могли быть именно они в качестве высшего класса нации. Познакомившись по воле покойного государя с западноевропейскими порядками, они узнали, что во многих западных странах верховная власть не пользуется таким неограниченным произволом, как в России и, прельщаясь этим, желали, чтоб и в своем отечестве явилось то же. Сам Петр заимствовал коллегиальное устройство из Швеции; неудивительно, что туда направились и пожелания родовитых русских людей: узнали они, что именно в Швеции государственный совет так много значит, что ставит преграды верховной королевской власти; то же русским вельможам хотелось завести и у себя; и естественно возникли надежды, что всего успешнее это могло осуществиться и пустить первые ростки во время малолетства государя, когда по необходимости вместо него должны будут управлять делами государства его вельможи.