Франческо Петрарка как первый гуманист
Обыкновенно ставят рядом имена Данте, Петрарки и Боккаччо, как родоначальников итальянской национальной литературы, и было время, когда на Петрарку смотрели исключительно, как на автора канцон, в коих он более двадцати лет подряд воспевал одну и ту же женщину, Лауру, бывшую замужем за неким Гуго де Садом, как на писателя, создавшего целое литературное направление «петраркистов», как Боккаччо, написавший сборник новелл, озаглавленный им «Декамерон», вызвал целый ряд «новеллистов», подражавших его «Декамерону». В этом смысле Петрарка и Боккаччо, действительно, как деятели итальянской литературы, могут быть поставлены рядом с Данте, но в деятельности обоих писателей XIV века есть еще одна сторона, благодаря коей они имеют более широкое в культурном отношении значение, нежели просто литературные деятели и основатели школ и направлений в словесности, и притом значение общеевропейское, и эта-то сторона их деятельности, выдвигавшаяся на первый план при их жизни и в ближайшем потомстве, впоследствии на долгое время почти совсем позабытая, чтобы быть вполне оцененной только во второй половине XIX в., заставляет нас их совершенно отделить от Данте.
Петрарка. Сонеты. Краткое содержание. Слушать аудиокнигу
Когда умирал великий средневековый поэт Данте (1321) уже в очень немолодых годах, Петрарке и Боккаччо (род. в 1304 и 1313 гг.) не было еще одному 18, другому 10 лет: оба они принадлежат совсем к другому поколению, чем Данте, отделенному от его поколения почти полустолетием. Данте в своих поэтических и прозаических произведениях стоит еще вполне на средневековой точке зрения, Петрарка является, как выразился о нем один из его биографов, «первым человеком нового времени». Дело в том, что Петрарка был первый гуманист. То же значение принадлежит и Боккаччо. Одним словом, они были родоначальниками Ренессанса. Но и тут для настоящей оценки их исторического значения нужно различать между сущностью гуманистического движения, индивидуализмом и стремлением к светскому знанию, и тою оболочкой, какую приняло это движение, начав искать опоры для своих стремлений в классической древности. В одной из лучших книг по истории итальянского гуманизма, именно в сочинении Фохта «Возрождение классической древности или первый век гуманизма», указавшем на индивидуалистические стремления Петрарки, но недостаточно их оценившем, преувеличивается увлечение Петрарки древностью. Боккаччо оценен совсем неверно, так как автор игнорирует гуманистическое настроение, выразившееся в итальянской его беллетристике и, слишком напирая на его ученые латинские сочинения, имеющие своим содержанием классические темы, представляет живого и остроумного автора «Декамерона» каким-то олицетворением крохоборства и педантизма, предшественником филологических буквоедов.
Франческо Петрарка. Художник Андреа дель Кастаньо. Ок. 1450
Дело не в том, что Петрарка и Боккаччо писали по латыни на классические темы или заимствуя литературные формы у античных писателей, а в том, что в сочинениях их проявляются совершенно новый дух, новое настроение и новые стремления, заключается сущность гуманистического движения, как оно понимается в настоящее время. Таким образом, Петрарку и Боккаччо мы можем рассматривать или как итальянских писателей, играющих важную роль в истории национальной литературы, или как классических филологов, имеющих значение возбудителей ученого интереса к античному миру, или наконец, как гуманистов, как представителей нового миросозерцания, выражавшегося и в итальянской поэзии и беллетристике обоих, и в их классических занятиях.
Классическая древность вообще была не источником гуманизма, а его знаменем; его опорой, его оружием в борьбе, и кто хочет полного доказательства этого тезиса, того можно отослать к капитальному труду М. С. Корелина «Ранний итальянский гуманизм», где развивается и мысль о том, что в основе гуманистического движения лежали индивидуалистические стремления нового времени. Или прочтите то место в указанном сочинении Фохта, где говорится о Петрарке, «как индивидуальной личности, составляющей противоположность средним векам». То же вы найдете и в книге Буркхардта «Культура Италии в эпоху Возрождения», особенно в главе, посвященной развитию индивидуума. Этот индивидуализм был враждебен средневековому аскетизму, он стоял в оппозиции к догматизму католической философии, и он же был основою той секуляризации мысли и жизни, т. е. высвобождения светской культуры из-под церковной опеки, которое характеризует новую цивилизацию сравнительно со средневековою. В этом отношении также имеет важное значение поворот к забытым понятиям и идеалам античных народов, родоначальниками коего были Петрарка и Боккаччо. Гуманисты сделали светскую литературу предметом научного интереса и изучения и в решении вопросов человеческого поведения стали ссылаться на примеры, заимствованные из светской литературы, и на авторитеты светских писателей. Гуманисты положили начало светскому образованию, возвратившись в этом отношении к античной традиции и разрушивши средневековую систему, для которой религия была не ингредиентом воспитания и образования, а единственным их средством, содержанием и целью. Гуманисты поставили и политическую литературу на чисто светскую почву, сделавшись вообще родоначальниками светской науки. Правда, в эпоху реформации и католической реакции, это движение было затерто, вследствие того, что возобладал интерес решению религиозных вопросов, но оно снова у силилось, и «просветители» XVIII в. недаром чувствовали свое родство с гуманистами, от которых отделены были временами реформации, католической реакции, теологических споров, и религиозных войн XVI и первой половины XVII века. Весьма естественно, что гуманистические тенденции и следствия возрождения классической древности обнаружились не сразу, и что в истории этого движения мы должны принимать в расчет не только разнообразный характер, какой гуманизм и изучение античного мира принимают в отдельных странах, но и разные оттенки этого движения в самой Италии, смотря по отдельным его центрам, особенно же изменения в нем самом, бывшие результатом собственной его эволюции.
Познакомимся с творчеством Петрарки, родоначальника гуманизма.
Родители Франческо Петрарки были флорентийцы, изгнанные из родного города. По желанию своего отца он обучался праву в Монпелье и Болонье, но его, как и всех гуманистов, влекло к поэзии и классической литературе, которую он ревностно изучал в течение всей своей жизни, собирая рукописи древних авторов, переписывая их собственноручно или заказывая копии для своей библиотеки. Значительную часть своей жизни Петрарка провел при авиньонской курии, жил недалеко от Авиньона в Воклюзе и предпринимал путешествия в Париж, во Фландрию, в Германию и в Италию, где между прочим в 1341 происходило в Риме, на Капитолии венчание его лаврами поэта. Только в 1353 г. Петрарка навсегда покинул Францию, чтобы переселиться в Италию, и жил после этого то в Милане (добрую половину итальянского периода своей жизни), то в других городах, в Парме, Мантуе, Падуе, Вероне, Венеции и Риме, а напоследок в Арква около Падуи, где он и умер, достигнув семидесятилетнего возраста.
Литературное творчество Петрарки было весьма обширным, и оно может быть разделено надвое. Одну категорию его сочинений составляют его итальянские сонеты, канцоны, баллады и т. п., в коих воспевается упомянутая Лаура (Canzoniere), и более поздние Trionfi (триумфы), написанные по-итальянски же в подражание аллегорической поэме Данте. Другая состоит из латинских его сочинений, каковы поэма «Африка», написанная в прославление второй пунической войны и Сципиона Африканского, эклоги, стихотворные послания, морально философские трактаты, сочинения историографического характера, письма и речи и, наконец, так называемые инвективы, имевшие полемический характер и сделавшиеся одним из наиболее своеобразных родов гуманистической литературы и так далее. Эта разнохарактерность творчества Петрарки равным образом – совсем новая черта, вполне совпадающая с, требованием развитой индивидуальности, которая не могла замкнуться в одну какую-либо специальность, как это делали средневековые ученые, бывшие теологами, юристами и т. д. чем угодно, но не выходившими из рамок своей специальности. Уже при жизни Петрарки литературное творчество доставило ему выдающееся положение в обществе, и он был первый частный человек (занимавшиеся им церковные должности были просто доходные статьи), который создал себе общественное положение, основавшееся исключительно на его личной известности и славе, а не на занимаемом месте – первый писатель, прославившейся, как писатель. Слава Петрарки, действительно, была весьма велика. Ему не было еще сорока лет, когда он получил двойное приглашение приехать для торжественного венчания, одно от канцлера парижского университета, другое от римского сената: известно, что Петрарка остановил свой выбор на втором приглашении, и для него устроена была торжественная церемония на Капитолии. Три раза призывал его к себе император Карл IV; король Роберт Неаполитанский его весьма высоко ценил и вместе с римским сенатом приглашал его на поэтическое венчание; папы его ласкали и давали ему должности. Итальянские князья оказывали Петрарке покровительство, и у них он находил почетный прием, особенно у Висконти в Милане. Среди его друзей были высокие сановники церкви и аристократы (например, римская фамилия Колонна). Флоренция возвратила Петрарке отнятое у его отца имение и учредила кафедру классической литературы, на которую его призывала; венецианский сенат декретировал, что Петрарка – величайший писатель. В Ареццо, его родине, ему устроили триумф и запретили перестраивать дом, в котором он родился. У Петрарки было великое множество почитателей, среди коих видное место принадлежит Боккаччо, написавшему его биографию. Когда он был еще молод, в Авиньон приезжали многие образованные итальянцы и французы, чтобы только его видеть, а в Неаполь однажды пришел пешком, опираясь на сына и одного ученика, старый, совсем ослепший учитель из Понтремоли, сам сочинявший стихи, чтобы хоть раз услышать его голос, и не застав его там, отправился в Парму, где и нашел его, плакал от счастья и целовал его руки. Другой раз, в Милан из близлежащего Бергамо к Петрарке приехал один бывший золотых дел мастер, пригласил его к себе и устроил ему царский прием, в котором участвовали городские власти и нотабли; в письмах и стихах друзей и почитателей творчества Петрарки преобладал тон самого чрезмерного почитания, самого безграничного удивления к его личности. Эта слава Петрарки – своего рода признак времени: мы не можем объяснить себе подобного увлечения писателем, не сделав предположения, что Петрарка достиг такого влиятельного положения, как выразитель нового – гуманистического – настроения и новых потребностей, нарождавшихся в обществе. Став на эту точку зрения, мы должны с особым интересом относиться к внутреннему миру Петрарки.
Но, говоря о его влиянии на современников, нельзя не коснуться, хотя и вскользь, одного эпизода, связанного с его именем. Гуманистов часто упрекали в сильном увлечении древностью, доходившем будто бы до желания вполне воскресить всю античную обстановку жизни. К числу немногих фактов, на которые можно в данном случае сослаться, принадлежит попытка Колы ди Риенци восстановить древнюю римскую республику. Кола, современник Петрарки, получивший сначала от одного из авиньонских пап должность нотариуса, потом при содействии папы, жившего не в ладах с римской аристократией, произвел в вечном городе демократически переворот (1347), провозгласив себя «трибуном» и начав править совместно с легатом папы, который признал совершившуюся революцию. Известно, что вскоре Кола должен был бежать, скитаться, быть вызванным на суд в Авиньон, но что папа снова воспользовался им для подавления в Риме аристократического своеволия. Кола вернулся в Рим, восстановил там свою власть в качестве «сенатора», явившегося в город с папским легатом, но его тираническое правление вызвало народное неудовольствие и насильственную смерть Колы ди Риенци (1354). Этот эпизод в истории средневекового Рима разыгрался на почве местных отношений между отсутствовавшим папством, аристократией и простонародьем, и нужен был демагог, которым папа мог бы воспользоваться для своих целей в сложной политике того времени.
Но для нас здесь важны не эти отношения и не личный характер «трибуна», а классическое знамя, под которым совершается римское демократическое движение 1347 г., через шесть лет после венчания Петрарки на Капитолии. Кола ди Риенци принадлежал к числу поклонников Петрарки и читателей его сочинений, был знаком с древними историками, знал топографию прежнего Рима, разбирал надписи, объяснял народу его былое величие. Между Петраркой и Колой установилась известная связь, и популярности «трибуна», восторгу, который охватил Италию при известии о перевороте в Риме, весьма много содействовало прославление «трибуна» Петраркой. Между прочим, в послании Ad Nicolaum Laurentii de capessenda libertate поэт описывает то впечатление, какое на него произвели римские развалины, виденные им впервые в 1337 г. Весьма вероятно, что Кола ди Риенци присутствовал при капитолийском венчании Петрарки в 1341. По крайней мере, впоследствии он устроил себе трибунское венчание лаврами и помечал свои послания словами, красовавшимися на поэтическом дипломе Петрарки: «дано в Капитолии». Еще до 1347 г. оба познакомились в Авиньоне, куда приезжал будущий «трибун», и Петрарка одобрил его план, как и впоследствии прославлял восстановителя римской республики. И поэт, и «трибун» сходились между собою в интересе к древности, в вере в свои личные силы, в своем стремлении к славе, и Кола ди Риенци является также показателем совершавшегося в Италии культурного переворота, но не следует думать, чтобы эксцентрическая попытка «трибуна» и его смелые планы вполне восстановить античные формы быта были указанием на то, в каком направлении будет развиваться отношение гуманистов к классической древности. Это – все-таки эпизод и притом эпизод исключительный, хотя и весьма характерный.
Увлечение Петрарки предприятием этого, как он его называл, третьего Брута, «нового Камилла», «нового Ромула», вполне гармонирует с его интересом и любовью к классическому миру: недаром он в своих поездках отыскивал рукописи с древними произведениями, снимал с них копии, поручал другим их отыскивать, создавал первую классическую библиотеку и первый музей древностей (монет и медалей), возбуждал в других тот же интерес. Но это не было сильное преклонение, ибо Петрарка брал у классиков лишь то, что соответствовало собственному его настроению, а это можно вообще сказать обо всех гуманистах, да и трудно было бы примирить неразборчивое подражание с развитою индивидуальностью Петрарки. Он любит древних, но выбирает между ними таких писателей, которые наиболее подходят к его личным воззрениям. Не отрываясь от христианства,но и не разделяя теократических притязаний и аскетических требований католицизма, Петрарка хочет в своём творчестве оправдать индивидуальные потребности, осужденные аскетизмом, и для этого своего стремления он ищет поддержки в античном мире, отнюдь не мечтая заменить его формами христианскую цивилизацию. Нападая на папство, находившееся в упадке, он защищает христианство от аверроистов. Вместе с этим он относится с эстетическим интересом к природе, осужденной тем же аскетизмом, и готов видеть в ней даже норму для жизни, воспитательницу и руководительницу человека. Те решения жизненных вопросов, которые давала аскетическая мораль, для Петрарки оказывались неудовлетворительными, и он искал новых решений – искал в классической литературе, действовавшей также на его эстетическое чутье и на его литературный вкус. Петрарку интересует его соответственное Я, интересует человек, интересует моральная личность. «Я верю, – пишет он сам, – что благородный дух человека ни на чем не успокоится, кроме как на Боге, цели нашего существования, кроме как на самом себе и на своих внутренних стремлениях, кроме как на другой душе, близкой ему в силу большого сходства». Этот интерес к человеческой личности ограничивает и область философских интересов Петрарки: он отвергает схоластику, но не придает значения и античной метафизике, сосредоточивая все свое внимание на моральной философии, вопросы которой стремится разрешать не в смысле антииндивидуалистического аскетизма, а в духе античного стоицизма, примиренного с христианством. Любопытно, что и вообще вкус к метафизике у гуманистов возникает сравнительно поздно. Собственные религиозные воззрения Петрарки с оттенком некоторого мистицизма вполне индивидуальны. Его отношение к истории и к обществу также индивидуалистично. К источникам истории он относится с критицизмом. Сама история превращается у него в ряд биографий, и он верит в силу человеческого слова, выступая в своих произведениях, как публицист, и верит в могущество отдельной личности, будет ли то «трибун» Кола ди Риенци, или император Карл IV, которого он умолял перейти через Альпы и в новой форме продолжить проигранное дело, дело «трибуна». Одним словом, в самых разнообразных формах выступает в Петрарке свойственный позднейшим гуманистам индивидуализм, личное начало – и в той рефлексии, с какою он анализирует собственное чувство к Лауре, и в том постоянном самоуглублении, которое отражается на его трактатах, и в той любви, какую он питал к признаниям блаженного Августина.
Один рассказ Петрарки о самом себе проливает некоторый свет на его душевное настроение, лежавшее в основе его интереса к человеку. Однажды Петрарка совершил трудное восхождение на Мон-Ванту, откуда открывался перед ним величественный вид. При нем была «Исповедь» бл. Августина, его любимого писателя, и под влиянием мыслей, которыми была полна его голова, он открыл книгу, ища в случайно прочитанном месте как бы указания свыше. «И люди, прочел он, идут дивиться на горные выси, на громадные массы морских вод и на течение широких рек, на необъятный простор океана и на движение звезд, – а на себя не обращают внимания, к себе самим не относятся с удивлением». Пораженный этими словами, Петрарка не стал читать дальше: от языческих философов ему, незадолго перед тем, стало известно, что ничему не следует удивляться, кроме ума человеческого и что великому уму ничто не представляется удивительным (кроме его самого). И Петрарка в своём творчестве относился с большим вниманием к своей «ацедии», своего рода унынию, считавшемуся смертным грехом, но получившему у Петрарки характер античной aegritudinis animi, т. e. своего рода мировой скорби. Развитое чувство личности порождало и то славолюбие, которым отличался Петрарка и все гуманисты. Уже у Данте пробивается чрез его церковное миросозерцание античная идея славы, что отмечено было уже Боккаччо, говорящим, что Данте был жаден до славы (fu desideroso di fama), прибавляя: как и все мы (come siamo tutti). Церковь обещала верующему, исполнившему её предписания, награду в будущей жизни, а желание награды за свою деятельность в славе при жизни и по смерти было своего рода возрождением одного из явлений античного мира. Петрарка сам признается в своем стремлении к славе, полагая вообще, что земная слава играет роль могучего фактора в личной деятельности:
Implumem tepido praeceps me gloria nido
Expulit et coelo jussit volitare remoto.
....est mihi famae
Immortalis honos et gloria meta laborum, –
т. e. в одном месте он говорит о славе, заставившей его улететь к небесам из родного гнезда, а в другом – что цель его трудов – честь и слава бессмертия в потомстве.
Характеристика в высшей степени сложной и творческой личности Петрарки не входит в нашу задачу: в характере первого гуманиста были слабости, были прямо несимпатичные черты, но нас и не с этой, так сказать, чисто психологической стороны он интересует. Нам важно выяснить историческое положение Петрарки, и мы уже видели, что во многом оно напоминает положение христианских писателей IV века, производивших слияние античного с христианским, и быть может, не столько его лично, сколько его положение характеризует некоторая, так сказать, сбивчивость в его собственных точках зрения. Он пишет, например, диалог «О средствах в радости и горе» (De remediis utriusque fortunae) и ссылаясь то на Библию, то на классиков, высказывается против привязанности к земным благам, разделяя аскетический взгляд на них, как на препятствие к достижению благ небесных, и вместе с этим становясь и на чисто стоическую точку зрения в этом предмете. Петрарка пишет еще об уединенной жизни (De vita solitаria) и о досуге монахов (De otio religiosorum): с одной стороны им восхваляется отшельничество, как его понимали средние века, с другой – он прославляет обеспеченный досуг в классическом смысле, т. е. в смысле возможности принадлежать лишь самому себе. И во взгляде на сущность поэзии он сбивается с одной точки зрения на другую. К концу средних веков на поэзию установился взгляд как на аллегорию, и сам Петрарка писал латинские эклоги, в которые вкладывал аллегорический смысл. И вместе с этим уже по классическому взгляду поэзия у него имеет целью и того прославлять, кого она воспевает, и тому доставлять бессмертие в потомстве, кто возвещает о славе героев. Или еще Петрарка пишет путеводитель в Св. Землю (Itinerarium syriarum), в коем является и продолжателем авторов старых «хождений», предназначавшихся для паломников, и родоначальником тех описаний чужих стран, которыми может воспользоваться и просто любознательный турист. Быть может, эта сбивчивость вытекала прямо из трудности общей задачи, а при взгляде на гуманизм, как на новое моральное миросозерцание, вытеснявшее аскетическое миросозерцание средних веков, особый интерес получает отношение Петрарки к вопросам морали, которые он, не сходя с почвы христианства, разрешал в смысле этики древних стоиков. Цельного и законченного миросозерцания мы, впрочем, и не найдем в творчестве Петрарки, да и трудно было бы его искать в зарождавшемся гуманистическом движении. В нем только еще намечается светская оппозиция средневековым началам мысли. Петрарка борется со схоластикой, с астрологами, с алхимиками, со всякого рода суеверами, и особенно борьба со схоластикой принимает характер борьбы принципиальной: философия, отрешенная от жизни и от практического применения, противоречила всем его инстинктам, и находя, что диалектика хороша, как гимнастика ума, как средство, а не как цель, он смеялся над глупцами, которые седеют в игре словами, совершенно забывая о понятиях, ими выражаемых, которые суетно и надменно вращаются в пустом круге со своими бесплодными умозрениями и прениями и вызывают удивление лишь у глупцов, – и вот Петрарка смотрит на себя, как на Сократа, разоблачающего призрачную мудрость софистов. Схоластики пытаются разграничить научные области, а Петрарка хочет, наоборот, чтобы в одном лице соединялись историк, философ, поэт и богослов.
Итак, мы видим, что в основе творчества Петрарки лежит индивидуализм, причем он ищет опоры для своих воззрений в классической древности, считая в ней авторитетным лишь то, что соответствовало его настроению, и стремясь примирить новые потребности со средневековым христианством. И это историческое его значение, особенно значение его, как латинского героического поэта и восстановителя древности, было понятно и современникам, и потомству, пока живо было само гуманистическое движение. Еще при жизни Петрарки гуманизм сделался уже весьма заметным в умственной жизни Италии, а благодаря отношениям Петрарки к папской курии, и в центре католического мира, который во все время жизни Петрарки был, как известно, не в Риме, а в Авиньоне. Заметим еще, что Петрарка обратил внимание и на греческий язык, бывший в средние века совсем почти позабытым на Западе. Он у римских писателей научился чтить греческих поэтов и философов и даже одно время (около 1340) брал уроки греческого языка у монаха Варлаама, приезжавшего в Авиньон, хотя и не достиг необходимых знаний, чтобы читать Гомера, экземпляр которого ему удалось достать, а тем более Платона, сочинения коего у него также были и коего он противопоставлял схоластическому Аристотелю.
Мы остановились несколько подробнее на значении творчества Петрарки, чтобы, выяснив его интерес к классической литературе, легче понять смысл всего гуманистического движения, но, конечно, не будем в состоянии уделить столько места другим гуманистам.
Литература:
M. Корелин. Ранний итальянский гуманизм. В этой книге указаны и разобраны все сочинения Петрарки, равно как работы его критиков и биографов
Труды Фохта и Кёртинга (Petrarca's Leben und Werke).
