«Цинна, или милосердие Августа» – так называется трагедия великого французского драматурга Пьера Корнеля, написанная в 1639 году. Её анализ даётся в этой статье. Исторический факт, положенный в основу сюжета «Цинны», взят драматургом из книги древнеримского писателя Сенеки «О милосердии». Никто из римских историков не подтверждает этого факта, и есть предположение, что он является плодом фантазии Сенеки.
Корнель не случайно заинтересовался этой темой. Его эпоха во многом напоминала эпоху Октавиана Августа. Установлению принципата Августа предшествовала долгая и мучительная для римского народа пора смут, гражданских войн, кровопролитий. Неограниченная власть Августа утвердилась на крови. Нечто подобное было и во французской истории. Вторая половина XVI века прошла во Франции в междоусобной гражданской, так называемой религиозной (гугенотской) войне, когда страна, разбившись на два враждующих лагеря – католиков и гугенотов, – решала один вопрос: быть ли Франции католической или протестантской. Религиозная борьба была лишь формой, скрывавшей от глаз ее участников более житейские и практические цели. Вопрос шел по существу о том, пойти ли Франции по пути дальнейшей централизации, национального объединения или вернуться к старым формам раннего феодализма, а именно – к автономии графств и маркизатов, к политической и экономической разобщенности, к анархии. Объединение Франции мыслилось тогда лишь в форме объединенной сословной монархии, поэтому в эпоху Корнеля с особой силой вставал вопрос об абсолютной королевской власти.
Пьер Корнель. Портрет работы анонимного автора XVII века
Исторический анализ показывает, что абсолютизм утверждался во Франции мучительно, в кровопролитиях и междоусобной борьбе.
Генрих IV, отец Людовика XIII, правившего в годы написания Корнелем «Цинны», был убит фанатиком Равальяком, подобно тому как убит был и приемный отец Октавиана Августа, Юлий Цезарь. Историческая параллель была в данном случае весьма наглядной.
Рисуя древний Рим, Корнель внес в историческое прошлое черты современности. Его Август рассуждает:
Власть повелителя над морем и землею,
Власть обладателя державой мировою,
Величье без границ и мой великий сан,
Который мне трудом, пролитой кровью дан.
(Перевод Вс. Рождественского)
Уже современники Корнеля, знавшие римскую историю, анализируя его пьесу, заметили в этой речи драматического героя далекую от истины напыщенность. Писатель Фенелон заявлял: «Мне кажется, что часто римлянам вкладывают в уста слишком напыщенные речи, я не нахожу никакого соответствия между напыщенностью, с какой Август говорит в трагедии «Цинна», и той скромной простотой, с какой обрисовал его Светоний».
Однако дело здесь не только в присущей классицистическому театру приподнятости, переходящей иногда в напыщенность; дело в том, что исторический Август никогда бы не мог так рассуждать. В его памяти были слишком свежи воспоминания о смерти Цезаря, дерзнувшего откровенно заявить о своем единоличном правлении. Август не принял титул императора, всячески (лицемерно, конечно) подчеркивал свою верность республиканским принципам и себя называл всего лишь первым консулом, принцепсом. Но эта историческая точность не нужна была Корнелю; он писал «Цинну», по сути, на темы своей современности, лишь используя материал исторического прошлого.
Во всех трагедиях Корнеля так или иначе затрагивается вопрос об абсолютной власти – и не удивительно, ибо для той эпохи это был самый животрепещущий вопрос и политическая трагедия (а именно такой и была трагедия Корнеля) не могла не касаться его.
«Цинна» – трагедия политическая по преимуществу. Здесь перед нами не страсти и чувства, а анализ политических проблем. «Цинна» – трагедия не характеров, не положений, не страстей, а политических идей. В этом ее достоинства, в этом (если говорить о художественных особенностях, драматургии) известные недостатки этой пьесы Корнеля.
«Цинна» по существу представляет собой исполненный поистине высочайшего красноречия политический диспут. Вот что писал по этому поводу Вольтер: «Что за чудесное превосходство прекрасной поэзии над прозой! Все политические писатели водой разжижают мысли; разве кто-нибудь приблизился к силе, глубине, чистоте, точности речей Цинны и Максима? Все государственные деятели должны бы присутствовать на представлении этой пьесы, чтобы учиться мыслить и говорить, они, способные лишь на смехотворные торжественные словопрения, к стыду всей нации. Корнель был бы учителем их, для них необходимым, но предрассудок часто мешал и многим весьма образованным должностным чинам подражать Цицерону и Гортензию, которые ходили слушать трагедии, значительно уступающие трагедиям Корнеля. Итак, люди, для которых создавались эти пьесы, не видели их. Партер не был достоин этих картин величия римлян. Женщины ничего не хотели знать, кроме любви, посему о любви только и писалось. Они давали маленьким талантам, которые искали лишь театральных успехов, жалкий повод ополчаться против первейшего в изящных искусствах. У нас был один канцлер, который писал о драматическом искусстве, но, как заметили, он не посетил ни одного театрального представления, между тем как Сципион, Катон, Цицерон, Цезарь ходили в театр».
Вольтер, который любил и создавал сам политические трагедии, защищает здесь Корнеля от нападок тех, кто хотел бы видеть в театре лишь развлекательные пьесы с занимательной любовной интригой. Однако упреки в адрес Корнеля, даже со стороны столь непочтительно упомянутых Вольтером женщин, имели некоторые основания (заметим, кстати, что таких упреков не было по адресу «Сида»). Трагедия «Цинна» у Корнеля несколько рационалистична, и люди, действующие в ней, скорее носители политических доктрин, чем люди во плоти. А это бесспорно – недостаток важный.
В «Цинне» есть и любовь, и страсть, и ревность, но обрисованы они рукой холодной, и это уловил чуткий зритель. Эмилия ненавидит Августа, хотя последний много благодеяний оказал ей (Корнель всюду подчеркивает положительные стороны Августа). Она ненавидит его за то, что по его вине в годы гражданской войны погиб ее отец. Она ненавидит его ожесточенно, пламенно желает его смерти, готова пожертвовать и любовью и жизнью своей ради погибели Августа. Эмилия готова пожертвовать и своей девической честью, настолько она объята жгучей ненавистью:
Готова место я занять императрицы,
Чтобы на жизнь его вернее покуситься,
Мстить стану за отца любою я ценой
И ради всех даров долг не забуду свой.
Эмилия тщеславна, и вряд ли не это является основным стимулом ее ожесточенной ненависти к императору.
К блаженству мстить хочу прибавить славу я,
Пусть делу общему послужит месть моя,
Пусть будет подвиг мой Италии указан:
«Своей свободой Рим Эмилии обязан».
Таковы честолюбивые планы знатной римлянки.
Эта героиня Корнеля разжигает ненависть к Августу в знатном юноше Цинне, влюбленном в нее, побуждает его организовать заговор против императора. И вот заговорщики готовы уже выступить, ждут приказа к бою. Но здесь случилось нечто, внесшее смятение в планы заговорщиков. Цинну и Максима (товарища Цинны) вызывает к себе во дворец Август. Волнения и тревоги! Заговор раскрыт! Эмилия уже спешит предупредить возлюбленного:
Яви же перед ним отважное презренье,
Достойное любви и твоего рожденья,
Умри, коль смерть придет, как Рима гражданин,
И в смерти поднимись до мужества вершин!
Но тревоги напрасны. Август ничего не знает о заговоре. Он вызвал друзей, чтобы задушевно поговорить с ними, поделиться гнетущими мыслями и сомнениями. Тяжело бремя правителя, а кругом заговоры, покушения. Может быть, лучше сложить с себя сан императора и мирно удалиться в частную жизнь? Такой вопрос поставил перед друзьями Август. Развертывается политический диспут, он по сути и является главенствующим содержанием трагедии Корнеля.
Цинна, главный заговорщик, долго и красноречиво убеждает Августа остаться на троне. Он отстаивает антиреспубликанские идеи. «Когда народ хозяин, он действует лишь смутой: голос разума никогда не подает ему совета, почести проданы наиболее честолюбивым, власть становится достоянием бунтовщиков. Эти маленькие государи на один год, видя, что власть их ограничена столь коротким сроком, стремятся уничтожить плоды наисчастливейших начинаний, только бы не дать воспользоваться ими своим преемникам... Худшее из государств – государство, где правит народ», – заключает свою речь Цинна.
Корнель, бесспорно, сочувствовал этим мыслям своего героя. Он стоял за твердую государственную власть, за которую, кстати сказать, стоял тогда и простой народ. О «свободе» говорила лишь феодальная оппозиция в лице Конде и других (см. статью Фронда). Цинна продолжает: «...свобода стала порождать лишь ужасы гражданской войны. В гибельной для мира неурядице один не хочет господина, второй – равного. Государь, чтобы спасти Рим, нужно объединить его под единой рукой доброго правителя, которому бы все подчинялось».
В «Цинне» перед нами политическая программа мудрого государственного деятеля, программа, выстраданная в страшной сумятице гражданских войн Франции второй половины XVI столетия, рецидивы которой вспыхивали еще и в XVII веке, в дни Корнеля. Было бы поистине верхом исторической близорукости обвинять здесь Корнеля в каких-либо антидемократических чувствах. Научный анализ склоняет к бесспорному выводу, что в его дни программа абсолютизма, защищаемая им, была программой демократической, ибо шла навстречу интересам народных масс, мечтавших о порядке и страдавших от феодальной анархии.
Максим в разгоревшемся политическом диспуте занял противоположную сторону. Он говорит о том, что каждый народ избирает себе форму государственной жизни, одни (македонцы) любят власть монархическую, другие (греки) – общественную свободу, парфяне, персы хотят властителей, и только консульская система подходит римлянам.
К верхам могущества вести нас может счастье,
Но доблесть высшая – отказ от этой власти.
Немногие из нас способны презирать
Все то, что может власть достигнутая дать.
Подумай и о том, что ты правитель в Риме,
А здесь, какое бы тебе ни дали имя,
Не любят тираний, к ним злобою горя,
И в императоре все видят лишь царя.
Тираном кажется он Риму непременно, –
говорит Максим. Но Августа убедил Цинна, вставший перед ним на колени и умолявший его во имя блага родины и народа остаться у власти. Август растроган и предлагает руку Эмилии влюбленному в нее юноше. Максима же император направляет правителем в Сицилию (почетная ссылка).
Цинна и Максим остаются одни. «Глава заговора льстит тирании!» – иронизирует Максим. Цинна оправдывается: он хочет не добровольного отречения Августа, а казни его.
Характеры героев выдержаны Корнелем непоследовательно. Почему Максим, характер отрицательный (а таким он окажется в последующем действии), держится с достоинством перед Августом, не лжет, не пресмыкается? Почему Цинна, характер положительный (так он задуман драматургом), недостойно ведет себя перед Августом, лжет, и лжет красноречиво (мог ли честный, малоопытный в дворцовых интригах юноша, пылкий и непоследовательный, так тонко сыграть роль обманщика?). Дальнейшее и того хуже. Максим, оказывается, влюблен в Эмилию. Об этом зритель узнает только из третьего акта пьесы Корнеля. Из ревности Максим предает заговорщиков. Спрашивается, почему Максим стал ревновать лишь после того, как они побывали у Августа? О взаимной любви Эмилии и Цинны он знал и раньше, знал, что Эмилия обещала свою руку главе заговора как награду за успех, и он не помышлял о ревности, о предательстве.
Цинна, который так твердо защищал перед Максимом свой лживый маневр, предпринятый в разговоре с Августом, вдруг (и совершенно неожиданно для зрителя) переменил мнение. Теперь он проникся симпатией к Августу и заявляет своей возлюбленной: «Вы понуждаете меня ненавидеть то, что я обожаю, вы понуждаете меня пролить кровь того, за кого я должен отдать всю свою кровь, и тысячу, тысячу раз».
Резкое изменение поведения Цинны ничем не подготовлено, не оправдано психологически и производит впечатление странной противоречивости. Логика характера Корнелем не соблюдена. Справедливо спрашивает здесь Вольтер: «Эти противоречия не вредят ли патетике пьесы, как и правде, без которой нет ничего прекрасного?».
Эмилия неистовствует. Она собирается покончить с собой, клянет Цинну, но ее слова о самоубийстве воспринимаются как пустая угроза:
Не упрекай судьбу; ты сам того хотел,
В могилу я схожу, что вырыта тобою,
Взяв славу, что тебе была дана судьбою.
Тирана власть сломив, я смерть себе нашла,
Но если б ты хотел, я б для тебя жила.
Таковы, собственно, события, которые имеют весьма отдаленное отношение к основным идеям пьесы Корнеля. Не эти чувства и страсти, не анализ характеров героев интересуют драматурга, поэтому с таким несовершенством они обрисованы. Корнеля влекут к себе идеи, им отдает он свой талант, свое волнующее слово поэта. В первой части пьесы это были идеи о государственной власти, во второй – идеи о милосердии как политическом принципе.
Памятник Пьеру Корнелю в Лувре. XIX век
Август узнает о заговоре. Он поражен и никак не может поверить, что Цинна, который был так искренен, так пылок в защите абсолютной власти, в проявлении симпатии к нему, мог быть предателем. Но сомнений нет: Цинна предатель, Цинна заговорщик.
Август со своей супругой Ливией обсуждает меры наказания виновников. Перед зрителем снова политический диспут, только теперь его предмет – тактика власти, милосердие как государственный, политический принцип.
Мы снова возвращаемся к идеям гуманности, прославляемым Корнелем в трагедии «Гораций», и снова перед нами суровая фигура Ришелье, к которой тайно устремлялись здесь мысли драматурга: «Ваша строгость, не принеся никаких плодов, до сих пор, государь, делала много шума».
Ливия напоминает о многочисленных врагах империи; одни повержены, другие поднимаются, и им нет конца, они, как головы гидры, растут и растут по мере того, как их отрубают.
Август возражает. Он полагает, что прощать противников – значит проявлять слабость; он опечален. После долгой бури хочется найти тихую гавань, и перед ним их две: уход от государственных дел или смерть.
Ливия с женской мягкостью успокаивает его, пытается поддержать его нравственные силы и вместе с тем дает совет быть добрым, «господствовать над самим собой».
У Корнеля Август не сразу сдаётся на доводы Ливии. Он колеблется, мучительно ищет решения. Вот перед зрителем великолепная сцена, достоинства которой поистине несравненны. Август приглашает к себе Цинну, сажает его рядом с собой и мягко, доверительно говорит с ним. Он говорит ему о том, что волею судеб Цинна стал его врагом, еще не зная его, еще не родившись (Цинна потомок Помпея, врага Цезаря, приемного отца Августа). Но он, Август, мечтал забыть былые раздоры их предков, хотел приблизить к себе юношу. – Не с ним ли он советовался о том, уйти ли ему от власти или продолжать нести ее тяжкое бремя, и не он ли, Цинна, так искренне умолял его остаться. «Ты помнишь ли, Цинна?.. Ты помнишь ли?». «И Цинна меня хочет убить!» – заканчивает свою проникновенную речь Август.
Цинна вскакивает с места, с притворным возмущением оспаривает: «Я, государь! Я! Чтоб я имел такую предательскую душу! Столь низкий замысел!» – «Садись, я не все еще сказал», – прерывает его Август и с тем же мягким, отеческим укором раскрывает ему все детали заговора. Завтра, в Капитолии, во время жертвоприношений рука Цинны должна подать сигнал, и ножи заговорщиков вонзятся в тело правителя Рима. «Какова же твоя цель? Царствовать, заняв мое место?.. Неужели, чтобы подняться на трон и давать законы, ты не нашел в Риме другого препятствия, кроме меня, неужели так плачевна судьба Рима, когда после меня лишь ты можешь быть наиболее значительной фигурой, неужели это тяжкое бремя власти римской империи после моей смерти не найдет более достойных рук, чем твои?.. Скажи мне, чего ты стоишь, расскажи мне о своих достоинствах, твоих славных делах, редких качествах, которые могли бы меня покорить, и о всем том, что возвышает тебя над другими... Царствуй, если ты можешь».
Так говорил Август. Речь эта в театре времен Корнеля производила потрясающее впечатление. Все невольно связывали то, что происходило на сцене, с событиями действительности (заговор в 1642 г. юного Сен-Мара, столь же неопытного и ничем не примечательного, как и Цинна).
К тому же речь Августа была облечена в такую чудесную словесную и ритмическую форму, что не могла не волновать.
Вольтер писал, что эта речь Августа у Корнеля – «самое прекрасное, что есть на нашем языке».
Август простил раскаявшихся мятежников. Пьеса «Цинна» заканчивается патетическим прославлением милосердия и гуманности.