Содержание:
Реалистический элемент в «Вие»
Хома Брут в «Вие». Национальные малороссийские черты его характера
Гоголь. Вий. Краткий пересказ. Слушать аудиокнигу
При анализе повести «Вий» сразу бросается в глаза, что она представляет собою произведение, в котором как и в других ранних рассказах Гоголя романтизм неразрывно смешивается с реализмом: жанровые картины сменяются фантастическими, образы вымышленные, – какие-то мистические чудовища, порождение испуганного воображения народа и самого автора, стоят рядом с самыми обыкновенными людьми. Картины природы идиллически-мирной перемешаны здесь у Гоголя с пейзажами, полными мистического ужаса и тревоги.
Романтический элемент в «Вие»
Романтический элемент повести более всего заметен при её анализе в развитии народного верованья в существование какого-то таинственного Вия, в существование ведьм и в возможность их общения с обыкновенными людьми. Красавица-панночка, дочь сотника, обладает способностью оборачиваться в собаку и в старуху; она пьет кровь у людей, особенно у детей; она носится на плечах у тех парней, которые ей нравятся, и замучивает их. Про неё много страшных историй знают дворовые её отца. Она находится в общении и с представителями «нечистой силы» – с темными силами земли, которые олицетворены в виде чертей-демонов, и Вия – которого сам Гоголь называет «начальником гномов»[1].
Пристрастие романтиков к пользованию волшебными мотивами народного творчества было присуще и Гоголю. Ему достаточно было намека для того, чтобы его собственное воображение легко и свободно начинало творить в этой области. Гоголь тяготел к этому миру фантазии и потусторонней жизни, вероятно, потому, что, нервный и впечатлительный с детства, он сам не чужд был мистицизма[2].
Вот почему все то ужасное, что творилось по ночам в церкви, около гроба ведьмы, описано Гоголем в таких ярких, живых красках, что производит впечатление кошмара, горячечной галлюцинации. В русской литературе не было картины ужаснее этой сцены «Вия», в которой, необузданная до болезненности, фантазия писателя-романтика так изумительно сочеталась с описательной силой художника-реалиста.
До какой болезненной проникновенности в «фантастическое» доходит Гоголь в «Вие», лучше всего видно, хотя бы, из описания той волшебной ночи, которую пережил Хома Брут, бегущий с ведьмой на плечах[3].
Даже из краткого анализа описания той «ночи чудес», – мистической ночи, когда совершаются чудеса, когда всё спит «с открытыми глазами» и молча говорит великие тайны, – видно, что все это пережито Гоголем, перечувствовано им самим ясно до ужаса[4].
Хома Брут несёт на себе ведьму. Иллюстрации к повести Гоголя «Вий». Художник А. Кукушкин
Невозможно реальнее представить «волшебное». Это опять какая-то галлюцинация, – рассказ о своем, когда-то виденном, сне.
Какими бледными, «нестрашными» мертвецами кажутся те, которые так часто встречаются в сочинениях Жуковского, если сравнить их с реалистическим описанием в «Вие» мертвого лица красавицы-ведьмы, с её мертвыми, невидящими очами!
Реалистический элемент в «Вие»
Реалистический элемент, выявляемый при анализе повести «Вий», выразился в описании Гоголем быта старой дореформенной киевской бурсы, в обрисовке типичных бурсаков и дворовых пана-сотника.
Бурса была своеобразной школой, в которой только «избранные», – люди с выдающимися способностями и научными интересами, приобретали образование, – большинство же ничему не научивалось, но зато выносило оттуда характеры, вполне подходящие к потребностям того жесткого, сурового времени. Учеников там жестоко драли, держали впроголодь, и ученики, в свою очередь, занимались больше всего избиением друг друга, да заботой о собственною пропитании. Развлечения там были грубы и суровы. Немудрено, что, после такого воспитания, многие шли прямо в Запорожскую Сечь, искать там «лыцарской чести» и вольной жизни вне всяких законов.
Образ Хомы Брута в «Вие». Национальные малороссийские черты его характера
Героем повести «Вий» Гоголь выставил «философа»[5] Хому Брута. Этот юноша представляет собою образ, в котором собрано иного типичный чисто-малороссийских народных черт. Анализ характера Хомы показывает человека, до преизбытка наделенного душевным равнодушием, которое окрашивалось порою юмором, порою – просто флегмой и ленью. Чему быть, тому не миновать» – обычная его поговорка, с которою он готов идти без борьбы навстречу самому чёрту. Такой фатализм очень скоро приводит этого гоголевского героя в душевное равновесие, из которого вывести его трудно. После своего приключения с ведьмой, Хома Брут плотно закусил в корчме и сразу успокоился, «глядел на приходивших и уходивших хладнокровно, довольными глазами и вовсе уже не думал о своем необыкновенном происшествии». В церкви он, глядя на страшную ведьму, сам успокаивает себя магическим: «ничего!»; когда жуть прокрадывается ему в сердце – он прогоняет ее таким же магическим напоминанием себе, что он – «казак», что ему стыдно «бояться» чего бы то ни было.
После первой страшной ночи в церкви Брут после сытного ужина сразу начинает чувствовать себя спокойным и довольным. «Философ был из числа тех людей, которых, если накормят, то у них пробуждается необыкновенная филантропия. Он, лежа со своей трубкой в зубах, глядел на всех необыкновенно сладкими глазами и беспрерывно поплевывал в сторону. Поседев от ужасов второй ночи, Хома, на расспросы о том, что происходит ночью в церкви, хладнокровно отвечает: «много на свете всякой драни водится! А страхи такие случаются... Ну...» – и больше ничего не сказал. Готовясь к третьей, последней ночи, Хома старается взять от жизни последнюю радость и пускается в такой пляс, что все на него смотрят с изумлением.
Хома Брут и Вий. Иллюстрации к повести Гоголя. Художник А. Кукушкин
Характерный образ казака-философа, фаталиста и флегматика, не раз рисовался Гоголем и до написания «Вия», и после этого. Старики-рассказчики, в уста которых вкладывает Гоголь свои «страховинны казочки», почти все отличаются у него этим же хладнокровием. «Экая невидальщина! Кто на своем веку не знался с нечистым!», – спокойно рассуждает один. В «Вие» друзья погибшего Хомы Брута – такие же «философы». «Так ему Бог дал! – спокойно заявляет фаталист Халява. – Пойдем в шинок, да помянем его душу!» Другой приятель Тиберий Горобец спокойно заявляет: «Я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся; а если бы не побоялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать. Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвост ей, то ничего и не будет! Я знаю уже все это. Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, все ведьмы». Не желанием сострить, прихвастнуть, прилгнуть проникнуты эти слова, – непоколебимой верой в истину своих слов и невозмутимым спокойствием... Эта удивительная, проникающая не только «Вий», но многие другие повести Гоголя черта – быть может, национальная, малороссийская. Реалист, по миросозерцанию, малоросс все волшебное, фантастическое в своих сказках и преданиях умеет представить реально. И только, при этом условии, волшебное, даже ужасное, может быть представлено юмористически.
Другие герои «Вия»
К «реалистическому» элементу «Вия» надо отнести при её анализе еще беглые, но мастерски сделанные характеристики других героев – приятелей Хомы Брута и дворовых сотника. Особенно удалось Гоголю изображение пьяной беседы подгулявших сторожей Хомы, из отдельных отрывистых фраз, которыми они обмениваются, ясно и определенно вырисовывается физиономия каждого.
В отношении «психологического» анализа героев автором повесть «Вий» тоже представляет большой интерес: Гоголю удалось изобразить постепенное нарастание страха в бесстрашном, спокойном сердце бурсака.
[1] В подстрочном примечании к повести Гоголь говорит: «Вий – есть колоссальное создание простонародного воображения. Таким именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю почти в той же простоте, как слышал».
[2] Об этом свидетельствует хотя бы, его собственное признание, что страшные сказки в детстве его очень занимали и волновали. В повести «Старосветские помещики» Гоголь в одном месте вспоминает, как часто в детстве он слышал таинственный голос, звавший его по имени. «Признаюсь, – говорит он, – мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, в детстве я часто его слышал. Иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносит мое имя. Я, обыкновенно, тогда бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из сада...»
[3] «Леса, луга, небо, долины – все, казалось, как будто спало с открытыми глазами; ветер хоть бы раз вспорхнул где-нибудь; в ночной свежести было что-то влажно-теплое; тени от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину; такая была ночь, когда философ Хома Брут скакал с непонятным всадником на спине...».
[4] «...Он чувствовал какое-то томительное, неприятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу. Он опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко, и что сверх её находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины, моря; по крайней мере, он видел ясно, как он отражался в ней вместе с сидевшею на спине старухою. Он видел, как, вместо месяца, светило там какое-то солнце; он слышал, как голубые колокольчики, наклоняя свои головки, звенели; он видел, как из-за осоки выплывала русалка... Видит ли он это, или не видит? Наяву ли его, или снится? Но там что? ветер, или музыка? звенит, звенит и вьется, и подступает, и вонзается в душу какою-то нестерпимою трелью.
«Что это?» – думал философ Хома Брут, глядя вниз, несясь во всю прыть... Он чувствовал бесовски-сладкое чувство, он чувствовал какое-то томительно-страшное наслаждение...».
[5] «Философом» он назван потому, что был в предпоследнем классе бурсы. В последнем классе преподавалось только «богословие», и ученики носили название «богословов»; в предпоследнем классе преподавалась «философия» – и ученики назывались «философами».