Московский период [творчества Мандельштама] продлится три года – с марта 1931 года по роковое 13 мая 1934 года. Он будет, несомненно, самым интенсивным в его творчестве, не столько по количеству стихов (в Воронеже муза частыми посещениями восполнит нищету жизни), сколько по качеству драматического напряжения. В Воронеже наступит развязка, это будет лебединая песнь, берущая за душу чистотой, благородством, беспримерной возвышенностью. В Москве песнь будет борьбой, вызовом, Мандельштам поставит на стихи карту всей жизни. Редко у него поэзия была столь вовлеченной в историю: из 50 московских стихотворений более 30 прямо относятся к той борьбе, которую Мандельштам ведет наперекор историческому факту.
Осип Мандельштам. Век-волкодав. Анализ стихотворения. Слушать аудиокнигу
Лагерь, тюрьма, правда, вызов, одиночество, подготовка к последнему бою, тоска по Европе, по мировой культуре, стояние перед смертью – все эти темы, исполненные в разнообразных регистрах, то серьезных, то шутливых, составляют ткань московских стихов.
По мысли автора, стихи группируются в неоформленные циклы по три, четыре или пять пьес, редко больше. Каждое стихотворение независимо, но объединено внутри цикла общей тональностью или окраской. Несколько ключевых образов связывают циклы между собой.
Первый из этих циклов, озаглавленный Надеждой Мандельштам «Волк», по стихотворению-матке, звучит до странности пророчески: тема его – концентрационный мир или смертный приговор, которые, казалось бы, тогда еще непосредственно не угрожали Мандельштаму.
Но такова вовлеченость подлинного поэта: он вписывает в стихи свою судьбу, чтобы уже от нее не уклониться. Киркегор, следуя романтическим представлениям, считал, что поэт, в отличие от религиозного человека, не способен на «дупликацию» – быть в жизни на уровне своих видений: здесь мы имеем нечто большее, чем «дупликация», как бы заранее исполненное обещание. «Слова поэта суть его дела», – писал Пушкин, возражая известному противопоставлению, проведенному Державиным (за дела пусть гложет, за слова пусть чтит).
Стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков», бывшее маткой другим, – отчетливо, как манифест и таинственно, как прозрение [см. полный его текст на нашем сайте].
Окончательная редакция стихотворения не сразу далась Мандельштаму. Вначале он считал, что «это вроде романса и пробовал ввести поющего», превратившегося затем в собеседника, неотличимого от лирического «я». К кому обращены повелительные наклонения «запихай», «уведи» – как не к собственному гению, не к собственной судьбе? Таинственным образом Мандельштам провидел несовместимость свободы и правды. Оставаться на свободе – значит участвовать во лжи. Но и больше: Мандельштам не хочет пассивно участвовать в расправе над самим собой. Лишенный веселья и чести, он требует равноправия в поединке. Он соглашается на смерть, но ставит свои условия: не быть настигнутым сзади, как затравленный волк волкодавом, а погибнуть лицом к лицу с противником, как равный.
Об этом позаботятся его стихи. А просьба-молитва «уведи меня в ночь, где течет Енисей» будет услышана несколькими годами позже...
А ведь пока Мандельштам боится, что и его рот «искривлен неправдой». Это первоначальное заключение было отброшено, но оно породило стихотворение о «неправде», самое, быть может, страшное в цикле.
