«Архиерей» (1902)

Из самых поздних рассказов Чехова и считается его шедевром. Но меня – всегда это удивляло, я никак не вижу тут шедевра.

Не понимаю – смысла выбора главного персонажа. Архиерей? – тогда всё-таки это не может не быть и рассказ о Церкви?

Есть. Церковная служба, несколько раз. С теплом – к виду службы, к звону, как уже мало принято было в русской литературе в то время. И даже – с верным ощущением её вневременности («Казалось, что это всё те же люди, что были тогда в детстве и в юности, что они всё те же будут каждый год»). И службы особенные – Страстной недели и на фоне весёлой весны. Это – хорошо.

Но всё это можно было дать – и от священника, от дьякона, и просто от прихожанина. Зачем понадобился архиерей, да ещё развитой (ли)? Так, может, автор хочет хоть как-то коснуться изнутри – кричащих, больных (и губящих Россию) проблем русской православной Церкви? Её бюрократическая колея, так видная архиерею? господство над ней государственной власти? обер-прокурора над Синодом, без обер-прокурора невозможна даже хиротония епископа? А епископ не свободен у себя в епархии – ни в назначениях-увольнениях, ни в открытии приходов. Да епископом вертят чиновники синодальной канцелярии, да даже епархиальной. И – возможен ли сильный епископ при этой системе? И беспрерывное перемещение епископов с кафедры на кафедру, и тем большая роль чиновников консисторских? – Во всей этой недостойности – возможна ли разумная, твёрдая и спасительная для верующей массы роль епископа?

Кажется, вот эти проблемы только и были важны в жизни архиерея? Но ни о чём об этом в рассказе вовсе нет! (И о тех проблемах – хоть задумывается ли автор? Не угадать.) Единственно: «десятки тысяч входящих-исходящих бумаг», да – «благочинные ставят священникам, даже их жёнам и детям, отметки по поведению».

Только текут перед архиереем просители: грубые, скучные, глупые, иные плачут – да хоть о чём же? Неизвестно. «Он выходил из себя, сердился, бросал на пол прошения». «Его поражала пустота, мелкость всего того, о чём просили». Да как это может быть?!

Правда, он – викарный епископ, не епархиальный, и в этой епархии как бы случайно, временно. Но тем более поражает странный выбор персонажа. «По крайней мере до 15 лет был неразвит, учился плохо, так что хотели его из духовного училища отдать в лавочку». (А сегодня его «сердила неразвитость» просителей.) Затем он каким-то неизвестным образом развился – да чуть ли не в учёного богослова, есть намёки; была и Академия, и диссертация. Потом, по совету докторов, уехал за границу – да на целых 8 лет. Занимался ли там богословием, как касался религиозной и духовной жизни Европы? – неизвестно и ни в чём не проявлено. Там служил «в белой церкви, у моря» – можно думать в Ницце? в Ментоне? и значит публика у него была самая богатая, разъездная. И вот: от той ли превосходной прихожанской публики? от общего заграничного воздуха? – он вернулся с презрением к низкой русской жизни, тяготясь ею на каждом шагу. Униженной кажется ему родная мать – лишь от её робости перед саном сына; презренны рассказы о русских чаепитиях (это – с назойливым повтором); презренен и бывший епархиальный эконом Сисой, которого он призвал «поговорить о делах» – ещё раньше, чем стал заболевать, и всё не собрался. (И почему-то у архиерея сомнение: верует ли Сисой в Бога? Да уж верней бы – усумнился в самом себе?) Он сам – из коренного духовного рода, и такое образование, и сан, и независимость (от заграничного образа жизни), – кому ж другому ещё и задуматься над проблемами Церкви? Но высокой духовной мысли – тоже ни одной, ни от архиерея, ни от автора. Нет, заболел – и «захотелось вдруг за границу, нестерпимо захотелось».

Так это – и главная мысль рассказа, наряду с отвращением к русскому быту? «Кажется, жизнь бы отдал, только бы не видеть этих жалких, дешёвых ставень, низких потолков, не чувствовать этого тяжёлого запаха». Да, и ещё ж – дежурное нытьё, переходящее из рассказа в рассказ, насквозь через десятки их: «Всё ещё казалось, что нет у него чего-то самого важного, о чём смутно мечталось когда-то, и в настоящем волнует всё та же надежда на будущее, какая была и в детстве».

Правда, службу он ведёт с увлечением – так уверяет автор, а один раз это передаёт и нам, когда тот заплакал на Вербной всенощной – впрочем, во многом оттого, что неожиданно увидел мать. Но и его же внутренняя жалоба: «как долго шла всенощная» – хотя он же сам её и ведёт.

«Через месяц» об умершем архиерее «уже никто не вспоминал». Так – и не удивительно.

Да впрочем и местный епархиальный архиерей дан в немощи и в безволии. Один образ к одному.

Вот нарастающие симптомы брюшного тифа – вероятно, даны классически, тут не усумнишься.

И не смог Чехов не вставить каких-то посторонних, ни с чем не связанных и ни к чему тут не нужных анекдотцев: «И дурак же ты, Илларион», «Kinderbalsamica secuta», да зелёная борода.

В таком небольшом рассказе – заметные повторы:

и о том, что «прошлое представлялось прекрасным, радостным, каким, вероятно, никогда и не было» – дважды эта мысль;

и: как обидно, что старуха-мать с чужими держала себя обыкновенно, просто, а перед сыном робела – дважды.

Сисоево «не ндравится» – это запомнилось всем читавшим, и даже иным – как главное украшение рассказа.

 

Отрывок очерка «Окунаясь в Чехова» из «Литературной коллекции», написанной А. И. Солженицыным.

На нашем сайте вы можете прочитать и полный текст рассказа «Архиерей». Краткие содержания других произведений А. П. Чехова - см. ниже в блоке «Ещё по теме...»