Ни одно из произведений Тургенева не вызывало столько толков, споров и нареканий, сколько роман «Отцы и Дети». Тургеневу удалось в лице Базарова уловить и изобразить самое животрепещущее явление современной ему жизни, в которой никто еще не успел, как следует, разобраться.

 

Тургенев. Отцы и дети. Критика

 

Публицисты-консерваторы огульно осуждали всякое проявление «новой жизни», и потому c радостью в неудачнике Базарове увидели строгий суд Тургенева над прогрессивной молодежью и обрадовались этому суду.

Радикальная часть русской журналистики усмотрела в этом «суде» отступничество прогрессивного писателя от своих либеральных убеждений, переход в другой лагерь, – и стала (Антонович) забрасывать Тургенева злобными упреками, доказывая, что роман представляет собою пасквиль на молодое поколение идеализацию «отцов». Впрочем, из лагеря прогрессистов раздавались голоса, которые, игнорируя вопрос об отношении самого Тургенева к его герою, восхваляли Базарова, как совершенное воплощение «лучших сторон» 1860-х годов[1] (Писарев).

Огромное большинство недавних почитателей Тургенева не приняло точки зрения Писарева, а усвоило взгляд Антоновича. Вот почему с этого романа начинается охлаждение в отношениях русского общества к недавнему своему любимцу. «Я замечал холодность, доходившую до негодования во многих мне близких и симпатичных людях, я получал поздравления, чуть не лобзания, от людей противного мне лагеря, от врагов», – говорит Тургенев в заметках по поводу «Отцов и детей».

Никто из критиков не стал на объективно-историческую точку зрения; этому, быть может, помешал сам Тургенев, который не дал вполне объективного изображения Базарова: он преклоняется перед ним, как перед новой силой, возникшей из недр русской жизни, – видит в нем «разночинца», который должен сменить одряхлевшее и выдохшееся дворянство[2]. Но, с другой стороны, Тургенев не мог он сломить в себе человека 1840-х годов, с их отвлеченным, «прекраснодушным» идеализмом, с их мягким, мечтательным и красивым миросозерцанием, не мог он победить в себе и своего аристократизма – и сильный разночинец Базаров в нем вызывает некоторое чувство брезгливости, даже страха. Не мог Тургенев на жизнь посмотреть его глазами – и нарисовал он своего героя издалека, не слившись с ним, не сдержав в себе некоторого недоброго к нему чувства[3]. (См. подробнее в статье Отношение Тургенева к Базарову.)

 


[1] «Все наше молодое поколение, – говорит Писарев, – с своими стремлениями и идеями может узнать себя в действующих лицах этого романа... [Базаров] – представитель нашего молодого поколения; в его личности сгруппированы те свойства, которые мелкими долями рассыпаны в массах; и образ этого человека ярко и отчетливо вырисовывается перед воображением читателя... Тургенев... вдумался в этот тип и понял его так верно, как не поймет ни один из наших молодых реалистов... Общие отношения Тургенева к тем явлениям жизни, которые составляют канву его романа, так спокойны и беспристрастны, так свободны от раболепного поклонения той или другой теории, что сам Базаров не нашел бы в этих отношениях ничего робкого или фальшивого... Смысл романа вышел такой: теперешние молодые люди увлекаются и впадают в крайности, но в самых увлечениях сказываются свежая сила и неподкупный ум; эта сила и этот ум без всяких посторонних пособий и влияний выведут молодых людей на прямую дорогу и поддержат их в жизни».

[2] Когда он создавал Базарова, – говорит проф. Овсянико-Куликовский про Тургенева, – он чувствовал в себе русского дворянина доброго старого времени; он сознавал свою дворянскую общественную и политическую несостоятельность и жаждал образа, в котором даны были бы зачатки иного призвания; он лелеял и облюбовывал черты силы, практического делового ума – черты натуры мощной, «наполовину выросшей из почвы, может быть недоброй. Он как бы собрал в себе в эту минуту всю сумму дворянской мягкости, доброты, эстетики, прекраснодушия, оторванности от почвы и т. д. и ощущал душевную потребность увидеть и полюбить воплощение противоположных черт – базаровских».

[3] «Мне мечталась, – говорит Тургенев, – фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы сильная, злобная и честная и все-таки обреченная на гибель, потому что она все-таки стоит еще в преддверии будущего – мне мечтался какой-то страшный pendant [соответствие] к Пугачеву».