Полнее всего образ «лишнего человека» Тургенев выразил в «Рудине». Впрочем, этот первый большой роман Тургенева страдает некоторою неясностью в обрисовке героя. Произошло это, по-видимому, потому, что взгляд самого автора на героя менялся по мере того, как развивался ход романа. В начале романа сам Тургенев, устами Лежнева, предостерегает читателя от увлечения Рудиным: первое блестящее впечатление, которое производит он своим появлением, Лежнев разрушает, разоблачая этого «рыцаря своего времени». Он указывает на эгоизм Рудина, на его ходульность, даже на отсутствие у него нравственного достоинства, что выразилось, главным образом, в наклонности жить на чужой счет.

Рудин. Художественный фильм по роману Тургенева

Рудин совершает затем несколько поступков, подтверждающих мнение Лежнева: живет нахлебником в доме Ласунской, берет у неё деньги в долг, своими речами увлекает её дочь и потом постыдно «бежит». Через несколько лет тот же Лежнев уже признает в Рудине выдающегося человека своего времени, превосходящего многих и умом, и образованием, и даже нравственными качествами. Он признает в его душе даже «священный огонь искреннего вдохновения».

В конце романа Рудин представлен жалким Дон Кихотом, честным и бескорыстным, но не умеющим справиться с затруднениями жизни, при самой горячей, искренней любви к человечеству. Смерть его за границей на «баррикадах» – такое же бесполезное, хотя и отважное, самопожертвование, на которое постоянно готов был герой Сервантеса. Так, от русских «гамлетов» Тургенев в герое своего романа сделал поворот к «Дон Кихотам».

Неясность в обрисовке Рудина и в отношении самого автора к нему – конечно, крупный недостаток этого произведения[1]. Но, тем не менее, от этого ценность нарисованного образа не делается меньше – от этого он сам не делается менее типичным и характерным.

Рудин близок по духу к другим «лишним» людям, отмеченным русской литературой: в нём так же сильно преобладает отвлеченное мышление над ясным практическим пониманием жизни, – он живет философскими и эстетическими интересами, и даже политические его убеждения страдают отвлеченностью; но, в противоположность российским «гамлетам», в нем нет разочарованности, – он ближе к Дон Кихоту, так как наделен, в этом отношении, высоким нравственным идеализмом, – он верит в добро, готов служить человечеству... именно человечеству, не столько России и русскому человеку того времени. Для такой практической реальной службы у него нет знания, нет энергии, нет дара приспособления и умения вести успешно «борьбу за существование»... Ведь, чтобы служить вообще «человечеству», т. e. чему-то отвлеченному, недостаточно его искренности, его красноречия и пафоса.

За время своей жизни он не дал себе труда всмотреться в действительную жизнь, в её нужды и потребности. Вот почему, когда он испробовал свои силы и способности на практическое поприще, то оказался фантазером, смешным и жалким. «Несчастие Рудина состоит в том, что он России не знает, – и это, точно, большое несчастие. Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без неё не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто, действительно, без неё обходится! Космополитизм – чепуха, хуже нуля, вне народности – ни художества, ни истины, на жизни, ничего нет!.. Да, опять-таки скажу, это не вина Рудина; это его судьба, судьба горькая и тяжелая, за которую мы винить не можем» (Слова Лежнева о Рудине).

Вот почему, всякий раз, когда он пытается сойти с высот своего отвлеченного идеализма на почву русской жизни, – он делает ошибки и признает сам свою неприспособленность к действительной жизни, – свою ненужность для родины; он слишком умен, чтобы не видеть, что между его «словом» и «делом» – пропасть, – что воля его слаба, что он – «лишний»... В эти минуты, когда падает его вера, он ничем не отличается от «Гамлета Щигровского уезда», от Чулкатурина... Но эти минуты раздумья и разочарования недолги; их знал и сервантесовский герой, – и, подобно ему, Рудин опять легко отдается своим новым мечтам и химерам, и снова служит «человечеству» своим горячим словом.

Но этого сознания мало для того, чтобы заставить его взяться за дело: живя исключительно разумом, рефлексией, он лишен совершенно чувства; по словам Тургенева, он человек «бесстрастный», «неоконченное существо». Эта «неоконченность» выражается у него также в недостатке воли: когда приходится на что-нибудь решаться (история с Наташей), он теряется самым жалким образом. Он более рассуждает о жизни, чем живет, и это он сознает иногда очень отчетливо, и тогда он – чувствует себя ненужным, «лишним человеком».

Тургенев подробно рассказал и историю умственного развития своего героя. Рудин был единственный сын у матери; она его обожала и, не щадя своих крохотных средств, все делала, чтобы её «божок» вышел в люди, – он и вырос, избалованный её преклонением, – вырос с большим самомнением и чрезмерными требованиями от жизни. Мать баловала его и приучила не заботиться о черновой, практической стороне жизни, и он вырос эгоистом, привыкшим думать, что все должны жить для него...

Способный юноша, он сразу выдвинулся среди товарищей по университету; его наклонность к отвлеченному мышлению помогла ему увлечься, модной тогда, немецкой философией; кружковая жизнь пришлась ему по душе: красноречивый оратор, он в этих кружках занял видное место. Тургенев глухо говорит о том, чем увлекались Рудин и его товарищи. Но мы знаем, что в одно время с чисто философским кружком Станкевича существовав в Московском университете кружок Герцена, в котором трактовались вопросы, поднятые утопистами Сен-Симоном и Фурье, обсуждались события кипучей политической жизни Запада. Вся жизнь и смерть Рудина доказывают, что не чужд он был того политического идеализма, отвлеченного и утопического, которые увлекал тогдашнюю русскую молодежь не меньше философии.

О чем мечтала эта передовая молодежь? О чем она говорила в своих кружках с жаром, во что верила с упоением?.. Она мечтала о лучшем будущем, которое ждет людей, когда идеалы любви, равенства воцарятся на земле; она мечтала о близости освобождения человечества от гнета условностей и исторических традиций; она говорила об освобождении женщины от векового порабощения, с жаром проповедовала о необходимости освободить крепостных от рабства, спорила о тех формах государственной жизни, который должны в России сменить «устаревший» порядок.

О существовании таких настроений среди русской университетской молодежи свидетельствует многие записки этого времени, свидетельствует вся жизнь и деятельность Герцена. Увлекательный и красноречивый, умеющий пафосом прикрыть недостаток чувства, Рудин в кругу этих прекрасных утопий-мечтаний, красивых фраз и слов, несомненно, плавал, как рыба в воде!.. Как хороший артист, он «входил в роль» и увлекался сам своими патетическими речами, видя общее внимание и благоговейное почтение.

Во главе их кружка стоял некто Покорский, человек другого склада, не такой блестящий, как Рудин, но зато более задушевный, сердечный, – в этом была причина того обаяния, которое производил его образ на юношей[2]. Он ближе Рудина стоял к жизни, к действительности, – не был таким отвлеченным мыслителем-оратором, как тот. От Покорского и его друзей набрался Рудин того высокого, светлого идеализма, которым прониклись на всю жизнь его речи; он навсегда преклонился пред красотой этих юношеских настроений, и, вооруженный только ими, пошел в жизнь, без определенного плана и серьезных намерений...

См. также статью Характеристика Рудина у Тургенева.