Романтизм – понятие, которому трудно дать точное определение. В разных европейских литературах оно трактуется по-своему и в творчестве различных писателей-«романтиков» выражено различно. И по времени, и по существу, это литературное направление очень близко к сентиментальному; у многих писателей эпохи оба эта направления даже сливаются совершенно. Подобно сентиментализму, романтическое направление было со всех европейских литературах протестом против псевдоклассицизма.

 

Романтизм. Кратко. Слушать аудиокнигу

 

Вместо идеала классической поэзии – гуманизма, олицетворения всего человеческого, в конце XVIII – начале XIX века явился идеализм христианский – стремление ко всему небесному и божественному, ко всему сверхъестественному и чудесному. При этом главной целью человеческой жизни поставлялось уже не наслаждение счастьем и радостями земной жизни, а чистота души и спокойствие совести, терпеливое перенесение всех бедствий и страданий земной жизни, надежда на жизнь будущую и приготовление к этой жизни.

Псевдоклассицизм требовал от литературы рассудочности, подчинения чувства разуму; он заковывал творчество в те литературные формы, которые заимствованы были у древних; он обязывал писателей не выходить из пределов древней истории и древней поэтики. Псевдоклассики внесли в литературу строгий аристократизм содержания и формы, внесли исключительно-«придворные» настроения.

Сентиментализм выставил против всех этих особенностей псевдоклассицизма поэзию свободного чувства, преклонение перед своим свободным чувствительным сердцем, перед своей «прекрасной душой», и природой, безыскусственной и простой. Но если сентименталисты подорвали значение ложного классицизма, то не они начали сознательную борьбу с этим направлением. Эта честь принадлежала «романтикам»; они выставили против ложных классиков большую энергию, более широкую литературную программу и, главное, попытку создать новую теорию поэтического творчества. Одним из первых пунктов этой теории было отрицание XVIII века, его рассудочной «просветительской» философии, форм его жизни. (См. Эстетика романтизма, Этапы развития романтизма.)

Следуя философии Шеллинга, провозглашавшего единство (тождество) в науке, искусстве и жизни, романтическая школа старалась сблизить поэзию с жизнью и стала искать идеального образца этого сближения в религии средних веков, когда, по её мнению, христианство связывало в единство государство и церковь, народ и науку, искусство и жизнь, когда все интересы и направления сходились в высшем пункте религии, и поэзия, вытекавшая из религии, везде сопровождала и проникала всё разнообразное, многоцветное человеческое бытие. Средние века представлялись высшим идеалом во всех отношениях, и возвращение к ним сделалось для многих любимою мечтою.

Пробуждение национализма в Европе, начавшееся с конца XVIII в., особенно обострилось после наполеоновских войн. Началась национализация европейских литератур, приведшая к тому, что:

1) пал интерес к тем ложным грекам и римлянам, которыми занимались псевдоклассики; всех перестала интересовать их холодная, фальшивая поэзия;

2) падение Франции с Наполеоном освободило все народы Европы от французомании, помогло оглянуться друг на друга и признать, что есть оригинальная, своеобразная жизнь и творчество у англичан, немцев, испанцев, итальянцев, арабов, персов, индийцев, – что каждый народ имеет свою оригинальную «душу». Уловить эти национальные, типичные черты в жизни, в миросозерцании чуждых народов, воссоздать «местный колорит» (couleur locale) – сделалось задачей многих молодых писателей той эпохи. Древние греки и римляне совершенно иными предстали под пером этих романтиков, попытавшихся постигнуть идеалы древней жизни, понять античное миросозерцание и правдиво нарисовать их быт. (Верное проникновение в дух прошлого называется «couleur historique», «исторический колорит»; проникновение в «дух народов» – «couleur éthnografique», «этнографический колорит».) В противоположность псевдоклассицизму, это новое романтическое отношение к древнему миру носит иногда название неоклассицизм.

3) явился интерес к своему национальному творчеству: это творчество стали изучать в средневековой письменности, в народной поэзии. Воскресли старые, средневековые сюжеты, забытые мотивы, давно брошенные жанры (баллада, песни трубадуров и миннезингеров); вновь появились в поэзии рыцари и дамы, чародеи и волшебницы. С ними воскресла средневековая фантастика, отвергнутая в эпоху господства разума.

Так как средневековая поэзия впервые явилась на романском языке в эпоху рыцарства и называлась «романской», то и воскрешение её получило название «романтизма» или «новоромантической поэзии», и явилось в формах рыцарской поэзии. Действующими лицами были князья, рыцари и бароны. Главными чувствами, которые их воодушевляли, были чувства любви, чести и рыцарской верности. Формами этой поэзии были романс, баллада и рыцарский роман. Все они отличались фантастическим характером. Сценой действий были мрачные леса, подземелья или кладбища, на которых мертвецы встают из гробов. Спутниками их были ведьмы, колдуны, колдуньи и разные фантастические чудовища.

Освобождение от контроля «правил» привело к свободе чувства, к свободе форм творчества. Это создало два типа литературных «романтиков», – одни увлекались свободой своего духа и открыто заявляли, что такие гении, как Шекспир, не нуждаются в «правилах»; поэтому и они сами тоже творили без всяких правил и называли себя «гениями». Они сознали себя свободными от всех предрассудков и шаблонов, которые до тех пор определяли норму жизни, из мещански настроенной условной культуры их тянуло к природе, к простому народу и его песне, к идеализированной народной старине, на простор всемирной поэзии, к обновлению литературных форм... Требование свободы чувств распространилось и на область нравственных вопросов: романтики хотели взять жизнь полностью и любить реально. «Мы боги, мы свободны» – говорит Ленц. Биографии этих юных «гениев» указывают, что многие из них, действительно, не только в поэзии, но и в самой жизни осуществляли свои свободные идеалы. Это направление, особенно яркое в Германии, называется там «эпохой Sturm und Drang'а» – «бури и натиска».

Такой протест против правил устаревшей морали и социальных форм жизни отразился на увлечении произведениями, в которых главными героями были протестующие герои – Прометеи, Фаусты, затем «разбойники», как враги устаревших форм социальной жизни... С легкой руки Шиллера, возникла даже целая «разбойничья» литература. Писателей заинтересовали образы «идейных» преступников, людей падших, но сохраняющих высокие чувства человека (таков был, к примеру, романтизм Виктора Гюго). Конечно, эта литература уже не признавала дидактизма и аристократизма, – она была демократична, была далека от назидательности и, по манере письма, приближалась к натурализму, точному воспроизведению действительности, без выбора и идеализации.

Таково одно течение романтизма, созданное группой протестующих романтиков. Но была другая группа – мирных индивидуалистов, которых свобода чувства не привела к борьбе социальной. Это мирные энтузиасты чувствительности, ограниченные стенками своего сердца, убаюкивающие себя до тихих восторгов и слез анализом своих ощущений. Они, пиетисты и мистики, могут пристроиться ко всякой церковно-религиозной реакции, ужиться и с политической, ибо отошли от общественности в мир своего крошечного «я», в уединение, в природу, вещающую о благости Творца. Они признают только «внутреннюю свободу», «воспитывают добродетель». У них «прекрасная душа» – schöne Seele немецких поэтов, belle âme Руссо, «душа» Карамзина...

Романтики этого второго типа почти ничем не отличаются от «сентименталистов». Они любят свое «чувствительное» сердце, знают только нежную, грустную «любовь», чистую, возвышенную «дружбу», – они охотно проливают слезы; «сладкая меланхолия» – их любимое настроение. Они любят грустную природу, туманные, или вечерние пейзажи, кроткое сияние луны. Они охотно мечтают на кладбищах и около могил; им по душе грустная музыка. Их интересует все «фантастическое» вплоть до «видений». Следя внимательно за прихотливыми оттенками различных настроений своего сердца, они берутся за изображение сложных и неясных, «смутных» чувств, – они пытаются на языке поэзии выразить «невыразимое», найти новый стиль для новых настроений, неизвестных псевдоклассикам.

Вот это именно содержание их поэзии и выразилось в том неясном и одностороннем определении «романтизма», которое сделал Белинский: «это – желание, стремление, порыв, чувство, вздох, стон, жалоба на несвершенные надежды, которым не было имени, грусть по утраченном счастье, которое Бог знает в чём состояло. Это мир, чуждый всякой действительности, населённый тенями и призраками. Это унылое, медленно текущее… настоящее, которое оплакивает прошедшее и не видит перед собой будущего; наконец, это любовь, которая питается грустью и которая без грусти не имела бы, чем поддержать своё существование».

Нетрудно заметить, что обе группы «романтической» школы далеко отошли от простой и холодной поэзии псевдоклассиков, у которых все чувства были размерены, все формы готовы – и творить можно было только по трафарету. Нетрудно заметит, что все разнообразные особенности этих писателей романтиков сводятся, в конце концов, к одной, все объединяющей – к проповеди полной свободы творчества.В отрицании всякой теории и была, в сущности, вся теория романтиков.

Только такое широкое определение сущности романтизма объяснит, почему «романтиками» называются такие, по-видимому, различные писатели, как Шиллер, Гёте, Тик, Новалис, Гофман, Шатобриан, Сталь, Виньи, Гюго, Байрон, Жуковский, Марлинский.

Эстетический спор псевдоклассиков и романтиков был, в сущности, вечен – он восходит ещё к различию во взглядах на поэзию Платона и Аристотеля. Нетрудно видеть, что если псевдоклассики примкнули к Аристотелю, то романтики в значительной степени следовали за Платоном. Одни, следуя за Аристотелем, судили поэзию с «формальной» стороны и усвоили «утилитарную» точку зрения на неё Горация. Вторые судили с «идейной» стороны и сходились с Платоном во взглядах на сущность «вдохновения», на значение поэта, на «святость» поэзии.