Когда пожилые приверженцы литературных взглядов адмирала Шишкова (шишковисты) сплотились в общество «Беседа любителей русского слова», их молодые противники – сторонники реформы русского языка, произведённой Карамзиным, также объединили усилия в собственном обществе – «Арзамас».
Дашков, Вяземский, Блудов сочинили несколько памфлетов по адресу князя Шаховского и других товарищей его по «Беседе». В этом обществе, не без основания, увидели они главный очаг литературного староверия, тормозящего развитие новой поэзии. Остроумный памфлет Блудова, носящий название «Видение в Арзамасском трактире» и дал кружку юных друзей, защищавших Карамзина и Жуковского – название «Общества безвестных арзамасских литераторов», или, попросту, – «Арзамаса», а членам его кличку «арзамасских гусей».
Рассказывают, что у юных друзей Карамзина была такая причина назвать своё общество в честь Арзамаса. В этом городе тогда была открыта школа живописи. Друзья шутили, что со временем писание картин там процветёт, и как есть Венецианская школа, так будет когда-нибудь Арзамасская – и город, известный пока только гусями, прославится впоследствии на весь мир художниками. Эту будущую славу они решили поддержать основанием своей поэтической «Академии».
Карамзин был выбран «почетным членом» общества. Избрание в члены «Арзамаса», заседания и занятия членов были веселыми пародиями на торжественность и церемонность «Беседы». Все члены носили особые титулы и имена, взятые из произведений Жуковского. Батюшков назывался «Ахилл» (из слов: «ах! хил!»), Блудов – «Кассандра», князь Вяземский – «Асмодей», Жуковский – «Светлана», Пушкин – «Сверчок», А. Н. Тургенев – «Эолова Арфа». Всякий вступающий должен был произнести речь в честь своего предместника, но, так как члены «Арзамаса» считались «бессмертными», то положено было брать «напрокат» покойников между «халдеями» «Беседы» и «Академии», «дабы воздавать им по делам их, не дожидаясь потомства».
Возникновение «Арзамаса» произошло случайно. Случайностью отличался и состав его членов: все это были юноши, очень различные по своим житейским воззрениям. Их всех связала только любовь к литературе, желание ей прогресса и отвращение к тому, что отжило и смеет давить молодое творчество. Пушкин принадлежал к обществу очень недолго, поэтому в рядах арзамасцев только Жуковский и Батюшков были настоящими крупными писателями, но и между ними не было ничего общего ни в характере, ни в литературной деятельности.
В политических взглядах члены «Арзамаса» тоже не все сходились друг с другом: М. Орлов и Н. Тургенев живо интересовались либеральными веяниями эпохи, – другие же были, в большей, или меньшей степени, равнодушны к политике. Оттого попытки двух названных членов придать «Арзамасу» характер «политического» общества не удались совершенно.
Безуспешно было также желание некоторых членов издавать свой собственный журнал. В 1818 году «Арзамас» уже не существовал. Тем не менее, значение этого веселого, легкомысленного общества нельзя сводить на нет. «Арзамас» дал возможность литературной молодежи сплотиться, начать борьбу со «стариками» во имя свободы творчества против ложного классицизма, с его «правилами» и «кодексами».
Таким образом, борьба «Арзамаса» с «Беседой» была у нас слабым подобием той, более серьезной, борьбы, которая во Франции разыгралась в свое время между «молодой литературной школой» («modernes») и «старой» («anciens») и подготовила победу молодых «романтиков» над стариками «классиками». Эта борьба повторилась и в Германии и тоже привела к победе «романтизма». У нас молодые «арзамасские гуси» первые на своем знамени написали слово «романтизм».
Как и псевдоклассицизм, романтизм (см. Романтизм в России) не был только эстетической теорией. Он обнимал собой всю жизнь, проник во все её сферы. Человеческий дух, начиная со второй половины XVIII века до конца его представляет нам такую общую, деятельную, глубокую критическую работу мысли, какую едва ли может представить другой исторический период за исключением эпохи Возрождения. Результатом этой усиленной и радикальной работы (например, в философах Франции и в Канте) в сфере и государства, и общества, и религии, и нравственности был решительный пересмотр прошедшего. Падали старые формы жизни, падали, вызывая в душе то восторженные крики освобождения, то боль и страдание. Менялись с чрезвычайной быстротой границы государств и народностей, отстраняя старые, изжившие явления, выдвигая новые и непривычные.
