После написания «Марии Стюарт» фантазия Шиллера понеслась в непроглядную даль, вызвала смутную пору французского безвременья, народной и государственной борьбы на пороге новой истории, в эпоху ожесточенной войны и внутренних раздоров, кровавых битв и массовых движений, из хаоса междуплеменного состязания, туземного междоусобия и анархии вызвала образ Орлеанской Девы и осветила мистически-вдохновенный её лик трагедией подвига во славу Бога и отечества.

И ожила старина; главное действие разгорелось бытовыми красками XV века; психология народной массы во всем её непостоянстве, стихийных увлечениях и резких переходах от подавленности к героическому напряжению, от восторгов, преклонения, энтузиазма, к суеверному ужасу и беспощадному осуждению, стала фоном драмы; сцена наполнилась огромным персоналом придворных, воинственных, деревенских действующих лиц, в которых привычная кисть художника могла выказать сложную игру оттенков, настроений, и искусство детальной характеристики.

Над реально правдивым изображением времени и среды, нарушенным лишь немногими произвольными отступлениями в угоду сценического эффекта, возносилась центральная личность, на которой, снова сосредоточилось горячее сочувствие поэта-идеалиста, бессильного подавить свою субъективность, умерить пыл своего лиризма. Это сочувствие не только привело его к внимательной и участливой оценке вдохновенного религиозного подъёма, руководившего Жанной, – редкой и ценной в ту пору среди неумелых толкований её личности историческою наукой и позорных глумлений, типа вольтеровской «Орлеанской девственницы», но и к открытому мятежу против достоверности во имя тех же «законов поэзии», которые освящали для него подобные вольности.

Связав кризис в судьбе Жанны не только с всенародным обличением её мнимого демонизма нетерпимым и суеверным отцом, но с пробуждением в воинствующем архангеле женственных влечений и с подъемом чувства, вызванного одним из врагов её народа, Шиллер ввел почудившийся ему и ничем не подтвержденный момент, призванный объяснить трагизм её участи. Смелый шаг дальше по тому же пути привел его к замене исторически точной развязки прекрасным, трогательным, но совершенно нереальным исходом судьбы многострадальной героини, поруганной, отверженной, взятой в плен, наконец, скитающейся и душевно ослабевшей, но в последнем напряжении сил снова одерживающей победу и расстающейся с жизнью среди благоговения опечаленных воинов, склоняющих над нею знамена.

Апофеоз, заменивший собой лютую смерть на костре, зажженном англичанами в Руане, чтоб сгубить нечестивую пособницу дьявола, и удовлетворивший нравственное чувство поэта, далеко увел его от поставленного себе завета объективного воссоздания прошлого. В оправдание этой (и многих других в пьесе) вольности красовалась над новым шиллеровским произведением небывалая надпись, называвшая ее романтической трагедией, и автор, далеко не солидарный в эстетических убеждениях с современными ему новаторами, вызывавший с их стороны почти враждебное отношение, пошел навстречу романтизму, словно ища опоры для своих новшеств.

Они повели за собой введение в драму историческую чудесного, сверхъестественного элемента, таинственных явлений, призраков, даже небесных знамений. С экстатической натурой Девы, с миражами и галлюцинациями её мистического парения, словно соединяются и силы природы в своем отклике на судьбу подвижницы. Ей одной является привидение Черного Рыцаря, предвещая гибель, и в его чертах для неё олицетворяется убитый враг, Тальбот, но все войско, двор, король, главы церкви, слышат троекратные раскаты грома, раздающиеся в роковой момент испытания правоверия и христианства Жанны. И эти небесные перуны, внезапно раздающиеся, подобно грозе и молнии в сцене суда шекспировской «Зимней Сказки», отмечая безмолвие Девы в ответ на предъявленные ей вопросы, наводят панический ужас на толпу и решают безотчетное, слепое отпадение её от прежнего кумира.

Жанна д'Арк

Видение Жанны д'Арк. Художник Ж. Бастьен-Лепаж, 1879

 

Сила воображения и властный, себе же поставленный, закон поэтической необходимости расстроили цельность широко задуманной правдиво-исторической картины, вводя в нее то легенду, миф, то прекрасные грезы. В характере центрального лица поэт победил драматурга-историка, но не мог провести победу свою по всей линии творческой работы. Как в «Валленштейне», проявилось искусство Шиллера воссоздавать эпоху, события всемирно-исторические, народные движения, национальные, религиозные, культурные оттенки, и связывать сложное действие свободной и стройной архитектурой сценического произведения (снова несколько сцен пролога нарушили сакраментальный пятиактный состав трагедии).

Сильными красками передана тяжкая участь народа, доведенного до гибели его самостоятельности, до поругания его права. Зрелище падения старой Франции передано с живым участием поэта-очевидца и современника бед, грозивших его отечеству от наполеоновского натиска. Новое отражалось в старом с тем же чувством тревоги, которое все сильнее охватывало Шиллера, выражаясь и в ряде взволнованных его стихотворений (в особенности в том, что вызвано было началом нового столетия, «Начало нового века») и вело его не к былой космополитической чуткости, но к связи с невзгодами и горем родного народа. Широкая струя чистого лиризма, влившаяся с образом Жанны в историческое русло, увлекала поэта-импровизатора порою совершенно за пределы истории, но к вершинам его художества.