Марк Волохов

В образе этого героя-нигилиста Гончаров, по его собственным словам, хотел развенчать «новую ложь», распространившуюся в русском обществе. В лице Марка Волохова, близкого по духу к Базарову, он вывел человека, отказавшегося от всех старых устоев жизни, всех принципов, которыми жила Россия до 1860-х годов.

В «Обрыве» Волохов красноречиво и убедительно отрицает всё «от начала до конца»: «небесные и земные авторитеты», «старую жизнь», «старую науку», «старые добродетели и пороки». Но когда ему приходится проводить в жизнь свои собственные «новые мировоззрения», – он теряется. Он, правда, ни признаёт начал семьи и собственности, но второе из них он нарушает тем лишь, что занимает чужие деньги и крадет чужие яблоки, как обыкновенные «безыдейные» шалопаи. Семейному началу он наносит ущерб более чувствительный, но соблазнять девушек без намерения впоследствии на ней жениться – опять-таки далеко не специальность одних нигилистов.

Пока Марк действует и говорит, – перед нами – бесшабашный сорвиголова, нахватавшийся кое-каких радикальных теорий, но, прежде всего, буян по темпераменту. Есть что-то ухарски-залихватское в поведении Волохова, в его ухаживании за Верой, в его нахальном обращении с Райским.

Вера

Вера в «Обрыве» Гончарова – сродни Ольге (из «Обломова»): обе они близки и тургеневским героиням – Наташе (из «Рудина») и Елене (из «Накануне»).

Богатство душевных сил, сердечности и женственной грации – её главная черта; она – родная сестра Марфиньки, выросшая и воспитанная в одинаковых с нею условиях; однако, между ними громадная разница. Тогда как Марфинька лишена всякой умственной самостоятельности и потому может жить только по указке старших, Вера с детства одарена сильным, пытливым умом, независимым характером, большой долей самостоятельности. У нее «свой ум и своя воля выше всего, – в ней сильно выражена «личность», в ней есть проблески той «буести ума», которой не терпела древняя Русь – и последние представители её в XIX. в., представленные в романе «Обрыв» в образе бабушки и Марфиньки...

Но эта «личность» еще не освещена ясным знанием: куда идти, за что бороться. Вера слишком мало знала действительность, – зато вдумчиво-внимательно относилась она к этой жизни; «исключительная, глубокая натура её долго довольствовалась тем запасом наблюдений небольших опытов, который она добывала около себя. Несколько человек заменяли ей толпу; то, что другой соберет со многих встреч, во многие годы и во многих местах, давалось ей в двух-трех уголках, по ту и другую сторону Волги, с пяти и шести лиц, представлявшие для неё весь людской мир». Потом она нашла «новый мир» в книге, – стала читать сочинения Спинозы, Вольтера, Маколея, Прудона. В этом наборе имен нет никакой системы, и спуталась бы всякая, более слабая, голова от массы противоречивых истин, которые раскрылись ей в книгах, – но Гончаров спас свою героиню от этой путаницы, указав, что она не принимала всего на веру; «не отрицала сплеча, а брала из них то, что казалось ей правдой.

Явился Марк Волохов. От него Вера услышала резкое отрицание всего того, что она, упорным трудом, признала для себя «правдой». Она не могла поверить ему целиком, но заколебалась. Самобытность её ума, жажда новой осмысленной жизни, вражда к отжившему, толкнули её на время увлечься «оригинальными» фразами Волохова.

Гончаров видит в своей героине – человека переходного времени – «она не хотела жить слепо, по указке старших. – Она давно тосковала, искала светлой, осмысленной жизни, хотела найти и принять «новую правду», удержав и все прочное, коренное, лучшее в жизни старой. Она хотела не разрушения, а обновления. Но она не знала, где и как искать... Бабушка «новой правды» боялась и, боясь, не узнала и новой лжи и не приготовила к тому и другому Веру... Старшее поколение учило женщину жить по старине. Но оно не было в силах оградить ее от влияния чуждых и враждебных ему веяний, которые все же манили русскую женщину. Пытаясь самостоятельно вкусить от древа знания добра и зла, она нередко разбивала свою молодую жизнь, не будучи в силах выбрать между старым и новым золотую середину. Таков смысл образа Веры и её печальной истории в поисках нового лучшего, более разумного и нравственного существования.

Райский

В лице Райского Гончаров изобразил тип, родственный Рудину, Лаврецкому – «лишним людям» 1840-х годов. Райский вынес из своего воспитания беспокойное стремление к свету и деятельности, и помехой к достижению цели ему служит одно лишь незнание, где найти эту цель, – неспособность остановиться на одном из порывов, то и дело бросающих его в разные стороны. Недостаток энергии не сказывается в нем, как в Обломове, неохотой к движению, а лишь неспособностью надолго придерживаться раз принятого направления, – заниматься определенным делом. Дилетантизм – этот исконный недуг просвещенного дворянства 1840-х годов, мешает Райскому выбрать себе жизненный путь.

Подобно многим героям 40-х годов, он – тонкая художественная натура – «эстет», понимающий толк в искусстве. «Культ любви» он отыскивает в различных проявлениях жизни; «любовь» в его жизни играет главную роль. И в то же время он, человек умный и образованный, оторван от жизни, «слово» и «дело» его расходятся. Он может искренне сочувствовать крестьянам, негодовать на помещиков-крепостников, но сам не в силах палец о палец ударить для облегчения участи собственных крестьян. Он сознает свое бессилие и стыдится его. В области искусства он тоже не может создать ничего крупного, так как не может ни на чем сосредоточиться – увлекается то живописью, то скульптурой, то поэзией.

Осужденный судьбой на бесплодность», он, как Рудин, – «передовой человек», – с убеждением говорит о необходимости облегчить участь народа. Он – враг сословных предрассудков, стоит за свободу личности, восстает против семейного деспотизма. В спорах его с бабушкой, сторонницей старины, чувствуется настоящий прогрессист. Уступая духу времени, он готов даже подчинить искусство интересам жизни, – за «чистое искусство» он не стоит, несмотря на эстетизм своей натуры.

«Под него – говорит о своем герое сам Гончаров, – подходили тогда многие наши интеллигентные люди, считавшиеся передовыми. Их называли романтиками, крайними идеалистами... Они пока еще порывались к новому, много говорили, ставили себе идеалы, бросались от одного дела к другому, искали деятельности. И туда в этот период ушло много растерявшихся втуне талантов, не имевших определенного пути, сознательных целей и снедаемых и своей собственной и казенной обломовщиной».

Бабушка Татьяна Марковна

Идеализация здоровой, светлой старины ведётся Гончаровым при помощи одного из главных лиц романа – бабушки Татьяны Марковны Бережковой – И бабушка, и Тушин – не только остатки отживающей эпохи, оказывающейся, однако, в глазах их творца, гораздо более живою, чем сама современность, они – подлинные образчики настоящей русской «почвенности». Таким образом, в «Обрыве» идеал Гончарова отодвинулся назад и, в то же время, приблизился к идеалу славянофилов. Из русских писателей, кроме Гончарова, только С. Аксаков сумел в той же степени любовно изобразить светлые, симпатичные стороны «старины», в лице старика Багрова («Семейная Хроника»).

Ярко и правдиво рисует Гончаров дорогой ему образ героини, и весь тот склад старого дворянского быта, который в 60-е годы безвозвратно уходил куда-то в прошлое. И сама бабушка, «полновластно и мягко правящая своим маленьким царством», и «кроткая, послушная Марфинька» и «поседелый любезник чуть не екатерининской эпохи» – Тит Никоныч – и вся дворня Татьяны Марковны – все это ряд улыбающихся фигур из безобидной, хоть и правдивой, эклоги. Ни одной черты, указывающей на гнет, на нужду, или на горе.

Рисунок Гончарова до того прост и привлекателен, что даже передовая критика не ополчилась на него за идеализацию крепостного быта, и читатель, заодно с ним, радуется тому, что здоровые представители молодого поколения – Тушин и Марфинька – являются продолжателями бабушкиных заветов.

Бабушка во всем верна старым традициям и принципам, – и её доброе сердце инстинктивно помогает ей, с одной стороны, смягчать всю суровость и жесткость старины, а с другой стороны, углубляет добрые стороны прежней патриархальной жизни. Придерживаясь, в сущности, многих начал, которые нашли себе выражение в «Домострое», следуя правилам, которые дороги старухе Кабановой (из «Грозы» Островского), она умеет свой деспотизм облечь в такую милую форму, что её сильный образ не имеет ничего жестокого, отталкивающего.

Консерватизм её никогда не переходит в злобу против «нового». Её сословные предрассудки выражаются в самой мирной, хотя и в смешной форме, – так для дворянина считает она допустимым только одну службу – «военную», и приходит в ужас от мысли, что её внук может сделаться «приказным». Говорит она языком преданий, сыплет пословицы, – готовые сентенции старой мудрости». Умственный горизонт её невелик – он кончается с одной стороны полями, с другой – Волгой и её горами, с третьей – городом, а с четвертой – дорогой в мир, до которого ей дела нет.