Раскольников зашёл в квартиру Порфирия с таким видом, как будто сейчас прыснет со смеху, но внутри весь сжатый беспокойством. За ним ввалился сконфуженный его насмешками Разумихин, который в квартире с досады сразу ударил рукой о маленький столик и чуть не разбил его.

Порфирий отозвался на это юмористическим восклицанием. Раскольников был неприятно поражён, увидев у него Заметова.

Порфирий

 

«...был человек лет тридцати пяти, росту пониже среднего, полный и даже с брюшком, выбритый, без усов и без бакенбард, с плотно выстриженными волосами на большой круглой голове, как-то особенно выпукло закругленной на затылке. Пухлое, круглое и немного курносое лицо его было цвета больного, темно-желтого, но довольно бодрое и даже насмешливое. Оно было бы даже и добродушное, если бы не мешало выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском, прикрытых почти белыми, моргающими, точно подмигивая кому, ресницами. Взгляд этих глаз как-то странно не гармонировал со всею фигурой, имевшею в себе даже что-то бабье, и придавал ей нечто гораздо более серьезное, чем с первого взгляда можно было от нее ожидать».

 

Услышав, что гость имеет до него «дельце», он тут же сел внимательно слушать Раскольникова. Родион изложил свою просьбу о закладах.

– Если хотите, можете написать о вещах прямо ко мне, – с деловым видом сказал Порфирий.

– Это ведь на простой бумаге? – осведомился Раскольников, делая наигранный вид беспокойства о пустяках.

– О, на самой простейшей-с! – вдруг насмешливо подмигнул ему Порфирий.

Раскольников был потрясён. «Знает!», – подумал он и начал сбиваться, стараясь скрыть волнение и раздражение эмоциональным рассказом:

– Я не жадина. Просто эти серебряные часы, которым грош цена, единственная вещь, что после отца осталась.

Говоря, Родион с тревогой сознавал: преувеличиваю, играю ненатурально!

– Вещи ваши не могли пропасть, – ответил Порфирий. – Ведь я уже давно вас здесь поджидаю. (От этих слов Раскольников вздрогнул.) Ваши обе вещи, кольцо и часы, были у ней в одну бумажку завернуты, и на бумажке ваше имя и число заклада карандашом обозначены.

– Как это вы так заметливы? – совсем уж неловко усмехнулся Раскольников.

– А почти все закладчики теперь уж известны, так что вы только одни и не изволили пожаловать. Я слышал, вы были нездоровы?

Разумихин очень некстати начал рассказывать, как Родион вчера «в бреду» удрал из дома.

– Надоели они мне очень вчера, – обратился Раскольников к Порфирию с нахально-вызывающею усмешкой, – я и убежал от них, и денег кучу с собой захватил. Вон господин Заметов видел деньги-то.

Порфирий уже знал, как Раскольников был у Мармеладовых и «пожертвовал» там немалую сумму.

– А может, я где-нибудь клад нашел, вот и расщедрился, – вздрогнул губами Родион, всё менее в силах скрыть тревогу.

Порфирий вышел приказать чаю. В голове у Раскольникова беспорядочно крутилось: «Ну, бейте прямо, а не играйте, как кошка с мышью. Знают ли, как потом опять ходил в ту квартиру?» Он тщетно пытался успокоиться.

Порфирий вернулся. Разумихин стал рассказывать об их вчерашнем пьяном споре: правильно ли воззрение социалистов на преступления – что преступник в них не виноват, его просто «среда заела».

– У них, – отзывался Разумихин о социалистах, – не человечество развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится наконец в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит всё человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так не любят историю: «безобразия одни в ней да глупости» – и всё одною только глупостью объясняется! Им не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, ретроградна! А тут хоть и мертвечинкой припахивает, – зато душа не живая, без воли, рабская, не взбунтуется! Всё на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере свели! Фаланстера-то и готова, да натура-то человеческая жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище!

Порфирий посмеивался и вдруг как бы случайно вспомнил о читанной им статье Раскольникова в «Периодической речи». В статье этой проводилась мысль: «существуют на свете некоторые такие «необыкновенные» лица, которые полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления, для них и закон не писан. Обыкновенные же люди должны жить в послушании и не имеют права переступать закона».

Раскольников начал пояснять:

– По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста человек, мешавших бы этому открытию, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан... устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из этого, впрочем, не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается... Законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, все до единого были преступники, страшные кровопроливцы... Масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает, но в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и им поклоняется... Люди массы сохраняют мир и приумножают его численно; люди великие двигают мир и ведут его к цели, к Новому Иерусалиму.

– Так вы все-таки верите же в Новый Иерусалим? – спросил Порфирий.

– Верую.

– И в Бога веруете?

– Верую.

– И в воскресение Лазаря веруете?

– Верую.

– Чем же бы отличить этих необыкновенных-то от обыкновенных? А то ведь если произойдет путаница и один из одного разряда вообразит, что он принадлежит к другому разряду, и начнет «устранять все препятствия», как вы весьма счастливо выразились, так ведь тут...

– Да, ошибки возможны, – признал Раскольников.

– Скажите, пожалуйста, много ли таких людей, которые других-то резать право имеют, «необыкновенных-то» этих? Ведь согласитесь, жутко-с, если уж очень-то много их будет?

– Нет, не беспокойтесь, таких людей очень мало, – ответил Раскольников.

– Да что вы оба, шутите, что ль? – вскричал долго молчавший Разумихин. – Ты серьезно, Родя? Да ведь это разрешение крови по совести, это... это, по-моему, страшнее, чем бы официальное разрешение кровь проливать, законное!

Раскольников молча поднял на него свое бледное и почти грустное лицо и ничего не ответил.

– А ну как иной какой-нибудь муж, али юноша, – ёрзал на стуле Порфирий, – вообразит, что он Ликург али Магомет будущий, – да и давай устранять к тому все препятствия... Предстоит, дескать, далекий поход, а в поход деньги нужны... ну и начнет добывать себе для похода?

– Глупенькие или тщеславные есть всегда, – спокойно проговорил Раскольников. – Но общество ведь обеспечено ссылками, тюрьмами, судебными следователями, каторгами. Ищите вора.

– Ну-с, а насчет его совести-то?

– У кого есть она, тот страдай, коль сознает ошибку. Это и наказание ему, – опричь каторги. Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть.

– Ну а, когда вы вашу статейку-то сочиняли, – не унимался, как бы подсмеиваясь, Порфирий, – ведь уж быть того не может, хе-хе! чтобы вы сами себя не считали, ну хоть на капельку, – тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово.

– Очень может быть, – процедил Раскольников презрительно.

– А коль так-с, то неужели вы бы сами решились – ну там ввиду житейских каких-нибудь неудач и стеснений или для споспешествования как-нибудь всему человечеству... ну, например, убить и ограбить?..

– Если б я и перешагнул, то уж, конечно, бы вам не сказал. Но Магометом иль Наполеоном я себя не считаю.

– Полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает?

– Уж не Наполеон ли какой будущий и нашу Алену Ивановну на прошлой неделе топором укокошил? – брякнул из угла Заметов.

Раскольников, помолчав, встал уходить.

– Так напишите мне насчёт вашей просьбы, – сказал Порфирий. – Да лучше прямо зайдите ко мне в часть завтра. Вы, как один из последних, на месте преступления бывших, может, что-нибудь и сказать нам могли.

– Вы хотите меня официально допрашивать? – резко спросил Раскольников.

– Зачем же-с? Покамест это вовсе не требуется. Я просто не упускаю случая... и со всеми закладчиками уже разговаривал. – Порфирий обратился к Разумихину. – Да, тот Николашка о котором ты говорил, и вправду чист! – Потом вновь повернулся к Раскольникову. – А вы, проходя по лестнице, работников в отворённой квартире не видали?

– Не видал.

– Да ведь красильщики мазали в самый день убийства, – крикнул Порфирию Разумихин, – а он за три дня там был? Ты что спрашиваешь-то?

– Фу! Перемешал! Совсем перемешал! – хлопнул себя по лбу Порфирий.

Он любезно проводил Раскольникова и Разумихина до двери.

 

Для перехода к краткому содержанию следующей / предыдущей главы «Преступления и наказания» пользуйтесь расположенными ниже кнопками Вперёд / Назад.

© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека.