Разумихин уже устроил сестру и мать Раскольникова в отдельной квартире в том же доме Бакалеева. Туда и пришёл к ним наконец Родион. Костюм и вид его были ужасны: он где-то бродил всю ночь.
Дуни дома не было. Дверь открыла мать – и заплакала от радости.
– Не тревожься, – говорила она. – Я ни о чём тебя не буду расспрашивать. У тебя, может быть, Бог знает какие дела и планы в голове, или мысли какие-нибудь зарождаются. Я вот, Родя, твою статью в журнале читаю уже в третий раз, мне Дмитрий Прокофьич принес. Так я и ахнула, как увидела: вот дура-то, думаю про себя, вот он чем занимается, вот и разгадка! Я уверена, что ты, Родя, скоро будешь одним из первых людей, если не самым первым в нашем ученом мире. И смели они про тебя думать, что ты помешался! Покойник отец твой тоже отсылал в журналы стихи и повесть, но там не приняли. Ты меня, Родя, очень-то и не балуй: можно тебе – зайди, нельзя – нечего делать, и так подожду. (См. полный текст отрывка «Прощание Раскольникова с матерью».)
Смахивая слёзы, Пульхерия Александровна хотела налить сыну кофе, но Раскольников отказался.
– Маменька, я пришёл, чтобы вы меня выслушали. Что бы ни случилось, что бы вы обо мне ни услышали, что бы вам обо мне ни сказали, будете ли вы любить меня так, как теперь?
– Конечно!
– Я пришел вам сказать, что хоть вы и несчастны будете, но все-таки знайте, что сын ваш любит вас больше себя и никогда не перестанет любить!
– Я вижу, Родя, что тебе великое горе готовится, оттого ты и тоскуешь. Я по ночам не сплю. А эту ночь и Дуня всё в бреду о тебе вспоминала. Расслушала я что-то, а ничего не поняла. Едешь, что ли, куда-нибудь?
– Еду!
– Так и мы с тобой. Пусть и Софья Семёновна едет с нами.
– Нет, маменька, прощайте! Помолитесь за меня Богу.
Оба плакали обнявшись. Мать вспоминала, как мальчиком водила его на отцовскую могилку и как они вдвоём так же плакали там.
– Родя, ты далеко едешь?
– Очень далеко.
– Что же там, служба какая, карьера, что ли, тебе?
– Что Бог пошлёт...
...Вернувшись домой, Раскольников отворил дверь – и увидел Дуню. По одному взгляду на неё он понял, что ей всё известно.
– Я целый день сидела у Софьи Семеновны, – сказала Дуня. – Мы ждали тебя, но ты не пришёл. Где ты был всю ночь?
– Не знаю, сестра. Помню, что долго ходил у Невы. Я хотел там и покончить, но... не решился...
– Слава Богу! А как мы боялись именно этого!
– Я сейчас у матери был. Ничего ей не сказал, но она слышала, как ты ночью бредила, и я уверен, она половину уже понимает. Я низкий человек, Дуня.
– Говоришь, что низкий человек, а на страданье готов идти!
– Ты не думаешь, сестра, что я просто струсил воды?
– О, Родя, полно!
– Я сейчас иду предавать себя. Но не знаю, для чего.
– Разве ты, идучи на страдание, не смываешь уже вполовину свое преступление?
– Какое преступление? – вскричал он вдруг в бешенстве. – То, что я убил зловредную вошь, старушонку-процентщицу, которая из бедных сок высасывала? Я иду сдаваться только из малодушия, да разве еще из выгоды, как предлагал Порфирий!
– Брат, брат, что ты говоришь! Ведь ты кровь пролил!
– Которая всегда лилась на свете, как водопад, и за которую венчают в Капитолии и называют потом благодетелем человечества. Моя мысль вовсе не была глупа. Но я и первого шага не выдержал, потому что я – подлец! Я не понимаю: почему лупить в людей бомбами, правильною осадой, более почтенная форма? Никогда, никогда не был я убежденнее, чем теперь!
Он вдруг заметил муку во взгляде Дуни и стал просить прощения за то, что сделал её и мать несчастными.
– Позаботься о матери. Разумихин будет при вас; я ему говорил. Не плачь обо мне: я постараюсь быть мужественным, и честным, всю жизнь, хоть я и убийца. Да, постой... забыл!
Он вынул из запылённой книги на столе портрет своей умершей невесты, той самой странной девушки, которая хотела идти в монастырь. Поцеловал его и отдал Дуне.
– Вот с нею я много переговорил и об этом. Она не согласна была, как и ты... Но теперь всё пойдет по-новому, переломится надвое. Хотя, к чему мне все эти бессмысленные испытания? О, я знал, что я подлец, когда сегодня на рассвете стоял над Невой!
...Спустившись на улицу, они разошлись в разные стороны. Дуня, пройдя немного, обернулась. Обернулся и Родион. Заметив, что сестра на него смотрит, он нетерпеливо, с досадой махнул рукой, чтоб она шла дальше, а сам круто повернул за угол – и тут же устыдился этого своего жеста.
«А любопытно, – думал он, – неужели в эти будущие пятнадцать – двадцать лет так уже смирится душа моя, что я с благоговением буду хныкать пред людьми, называя себя разбойником? О, как я их всех ненавижу! Зачем я иду теперь на двадцать лет бесполезного гнёта?»
Для перехода к краткому содержанию следующей / предыдущей главы «Преступления и наказания» пользуйтесь расположенными ниже кнопками Вперёд / Назад.
© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека.
