Раскольников действительно был почти безразличен к своей тяжкой участи, но его мучила уязвлённая гордость – он и заболел от неё. Ожесточенная совесть его не находила никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме простого промаху. Раскольников стыдился именно того, что он погиб так слепо и глупо. Что в том, что чрез восемь лет ему будет только тридцать два года и можно снова начать еще жить!
Он не раскаивался в своём преступлении. «Чем, – думал он, – моя мысль была глупее других мыслей и теорий? Многие благодетели человечества, не наследовавшие власти, а сами ее захватившие, должны бы были быть казнены при самых первых своих шагах. Но те люди вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес и, стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг».
Он страдал ещё от мысли: зачем он не убил себя, как Свидригайлов, тоже боявшийся смерти?
Раскольников смотрел на каторжных своих товарищей и удивлялся: как все они любили жизнь! Ему казалось, что в остроге ее еще более любят и ценят, чем на свободе.
Его удивляла та непроходимая пропасть, которая лежала между ним и этим людом. Казалось, он и они были разных наций. Он и они смотрели друг на друга недоверчиво и неприязненно. Его ненавидели все, даже и те, кто был гораздо преступнее. «Ты барин! – говорили ему. – Тебе ли было с топором ходить; не барское вовсе дело».
На второй неделе великого поста все каторжные разом напали на него, крича: «Ты безбожник! Ты в Бога не веруешь! Убить тебя надо!» И лишь чудом не убили – чего он ожидал спокойно и молча.
Но все они очень полюбили Соню, хотя знали, что она именно за ним последовала. Соня писала им письма к их родным. И когда она являлась к Раскольникову, все снимали шапки и кланялись. «Матушка, Софья Семеновна, мать ты наша, нежная, болезная!» – говорили эти грубые, клейменые каторжные.
В больнице Раскольникову грезились страшные сны – как будто невиданная язва пришла из глубин Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме немногих, избранных. Появились какие-то трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в людей, которые от этого становились бесноватыми и сумасшедшими. Никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как эти зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих нравственных верований. Целые города и народы заражались. Всякий думал, что в нем в одном заключается истина. Люди убивали друг друга в бессмысленной злобе. Начались пожары и голод. Все погибало. Спастись во всем мире могли только несколько человек, предназначенных начать новый род людей, обновить и очистить землю, но никто не знал их. (См. полный текст отрывка «Сон Раскольникова о трихинах на каторге».)
Соня, во всё время болезни Раскольникова, могла только два раза его навестить в палате: испросить разрешение было трудно. Но она часто приходила на госпитальный двор, под окна, посмотреть издали. Однажды, под вечер, уже почти выздоровевший Раскольников подошел к окну и увидел стоявшую у ворот Соню. Что-то как бы пронзило в ту минуту его сердце. Он вздрогнул и поскорее отошел от окна.
Потом заболела Соня. Раскольников очень тосковал и заботился о ней. Когда она прислала записку о том, что болезнь её не опасна, Раскольников читал её с замиранием сердца...
Вскоре, ранним утром, он пошёл на работу в сарай. Перед работой он вышел из сарая и сел глядеть на широкую реку, на необозримую степь противоположного берега. Вдруг подле него очутилась осунувшаяся после недуга Соня в своём зелёном платке. Приветливо улыбаясь, она протянула ему руку.
Вдруг что-то как бы подхватило его и бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. Она вначале испугалась, но тут же всё поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье. Для нее уже не было сомнения, что он бесконечно любит ее и что настала наконец эта минута... Их воскресила любовь. Сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.
Они положили ждать и терпеть. Им оставалось еще семь лет. Но он воскрес и знал это, чувствовал всем обновившимся существом своим.
Вечером того же дня Раскольников лежал на нарах. Даже бывшие враги его среди каторжных в тот вечер, кажется, глядели на него иначе. Он думал о том, как бесконечной любовью искупит страдания Сони ради него.
Даже преступление его казалось ему теперь каким-то странным, как бы и не с ним случившимся фактом. Он ни о чём не размышлял. Вместо диалектики наступила жизнь.
Под подушкой его лежало Евангелие, принесённое Соней – то самое, откуда она читала о воскрешении Лазаря.
Она тоже весь этот день была в волнении от счастья. Семь лет, только семь лет!
Раскольников не знал, что новая жизнь не даром ему достанется, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим, будущим подвигом...
Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека. Это могло бы составить тему нового рассказа, – а теперешний рассказ наш окончен.
Для перехода к краткому содержанию предыдущей главы «Преступления и наказания» пользуйтесь расположенной ниже кнопкой Назад.
© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека.
