Кучер Селифан вовремя не подковал лошадей, не перетянул шину чичиковской брички и не починил её расшатанный перед.

Внезапно умершего накануне городского прокурора. (См. Смерть прокурора в «Мёртвых душах».)

«Вот, прокурор! жил, жил, а потом и умер! И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг, и много напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов и сирот; а ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».

Отступления о Руси (см. его полный текст) и о дороге (см. полный текст).

«Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово "добродетельный человек"; потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом, и всем чем ни попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека. Нет, пора наконец припрячь и пoдлеца. Итак, припряжем пoдлеца!»

«Смотри же, Павлуша, учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай учителям и начальникам. Коли будешь угождать начальнику, то, хоть и в науке не успеешь и таланту Бог не дал, все пойдешь в ход и всех опередишь. С товарищами не водись, они тебя добру не научат; а если уж пошло на то, так водись с теми, которые побогаче, чтобы при случае могли быть тебе полезными. Не угощай и не потчевай никого, а веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете. Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой». (См. Детство Чичикова.)

«Из данной отцом полтины не издержал ни копейки, напротив – в тот же год уже сделал к ней приращения, показав оборотливость почти необыкновенную: слепил из воску снегиря, выкрасил его и продал очень выгодно. Потом в продолжение некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного, садился в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, – признак подступающего голода, – он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом. Два месяца он провозился у себя на квартире без отдыха около мыши, которую засадил в маленькую деревянную клеточку, и добился наконец до того, что мышь становилась на задние лапки, ложилась и вставала по приказу, и продал потом ее тоже очень выгодно. Когда набралось денег до пяти рублей, он мешочек зашил и стал копить в другой».

«В наследстве оказались четыре заношенные безвозвратно фуфайки, два старых сертука, подбитых мерлушками, и незначительная сумма денег. Отец, как видно, был сведущ только в совете копить копейку, а сам накопил ее немного».

У его начальника (повытчика) была некрасивая дочь с лицом, покрытым рябинами и ухабинами (по народному выражению, на таких лицах черт приходил по ночам молотить горох). Чичиков подольстился к начальнику, притворился влюблённым в его дочь, так что все уже считали их невестой и женихом. Повытчик стал хлопотать за него у более высокого начальства. Благодаря этому через несколько времени Чичиков сам сел повытчиком на одно открывшееся вакантное место – и тут же порвал связи с уродливой невестой и её отцом. (См. Служебная карьера Чичикова.)

Он пристроился в члены комиссии для построения какого-то казенного весьма капитального строения. Стройка шла шесть лет, «но климат, что ли, мешал, или материал уже был такой, только никак не шло казенное здание выше фундамента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно, грунт земли был там получше».

На посту таможенного чиновника.

Занятием поверенного – ходатая по тяжбам. Во время этих ходатайств он и узнал, что умерших, но не числящихся таковыми до подачи следующей ревизской сказки крестьян, можно закладывать в казну за хорошие деньги – как живых.

О птице тройке (см. его полный текст).