Толстой. Война и мир. 4 том. 2 часть. Краткое содержание. Слушать аудиокнигу

 

 

Глава I

2-ю часть 4-го тома «Войны и мира» Толстой начинает с рассуждения о причинах исторических событий. По его мнению, они коренятся не в воле богов или великих людей, а в деятельности масс. Открытие исторических законов станет возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно лишь, когда люди отрешились от старого представления, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее.

Важнейшим эпизодом войны 1812 года после Бородинского сражения историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой (см. Тарутинский маневр Кутузова). Многие считают его гениальным шагом русских полководцев. Но, полагает Толстой, «для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находится там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения».

Успех этого марша поначалу не был гарантирован. Он мог даже погубить опасно приблизившуюся к противнику русскую армию.

 

«Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность».

 

Перед сдачей Москвы, на совете в Филях большинство русских генералов высказалось за то, чтобы отступать «по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге». Но потом заведовавший провиантскою частью Ланской донес Кутузову, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях, и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Тогда армия перешла на Рязанскую дорогу, ближе к запасам. Потом, чтобы защищать Тульский завод – перешли отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу.

Поначалу вожди русской армии думали оставаться здесь, у Подольска, и действовать против врага отсюда. Но обилие провианта в Калуге заставило армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, на Калужскую дорогу, к Тарутину. Так что выход на эту позицию был не плодом чьей-то личной гениальности, а следствием целой цепи случайных обстоятельств, лишь понемногу склонявших к такому решению.

 

Глава II

И из Петербурга требовали, чтобы Кутузов шёл с Рязанской дороги на Калужскую.

 

«Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно».

 

Кутузов употреблял все свои силы на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений. «Подбитый зверь под Бородиным лежал там где-то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя»: Наполеон прислал к Кутузову Лористона с просьбой о мире.

– Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки: такова воля нашего народа, – ответил Кутузов.

 

«В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских».

 

Многие признаки давали русским понять это – и наступление стало необходимым.

 

Глава III

Из Петербурга Кутузову шли указания относительно дальнейших действий. После гибели Багратиона и обиженной отставки Барклая сильно изменился состав русского штаба. Государь торопил к наступлению, но прежде чем до командующего дошло письмо об этом, «Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано».

2-го октября казак Шаповалов, гоняясь за зайцами, наткнулся в лесу на левый фланг армии Мюрата, стоявший без всяких предосторожностей. Это известие полуслучайно дошло от казачьих командиров до главного штаба. Кутузов «уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным», – благословил наступление.

 

Глава IV

После записки Бенигсена о необходимости наступления оно было назначено на 5 октября. Генерал Толь составил его диспозицию, похожую на аустерлицкую: «Первая колонна марширует туда-то и туда-то, вторая колонна марширует туда-то и туда-то» и т. д. Как и под Аустерлицем, ничего этого потом не было выполнено.

Дежурного офицера послали с диспозицией к Ермолову. После долгих поисков он нашёл его лишь поздно вечером на вечеринке у генерала Кикина, где важные генералы с присвистом плясали трепака под солдатские песни. Хмурый Ермолов (видимо, скрывавшийся не просто так) молча взял у офицера диспозицию, не удостоив его больше ни словом. В штабе после рассказа этого посыльного предчувствовали, что в наступлении «будет каша».

 

Глава V

На следующее утро Кутузов поехал к месту сражения, которого сам не желал. Но по прибытии на место он не увидел никаких приготовлений к наступлению: распоряжения о нём никому из младших командиров не было дано. Кутузов вызвал старшего офицера и в страшном гневе кричал, угрожая даже расстрелом тем, кто не выполнил его приказ.

Он действительно был возмущён неподчинением своему приказу. Но вернувшись назад и успокоившись, испытал даже радость: он ведь и сам не хотел движения на врага. Кутузов никого не наказал. Однако когда Бенигсен, Коновницын и Толь настояли начать то же наступление на следующий день, Кутузову поневоле пришлось согласиться.

 

Глава VI

Наступление русских войск открылось 6 октября 1812. Большинство колонн шли целую ночь – и зашли не туда, куда надо. Граф Орлов-Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Перед зарёю к нему привели польского перебежчика. Тот уверял, что сам Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он возьмет его живьем.

Орлов-Денисов не вполне доверял перебежчику, но всё же послал с ним генерала Грекова с двумя казачьими полками. Однако, когда они ускакали, сомнения Денисова возросли ещё сильнее, и он приказал воротить посланный отряд.

Пехотные колонны, которые должны подойти к Денисову не показывались. Он наконец приказал своим атаковать. Полусонные французы в панике разбегались. «Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было... Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных», которых взяли полторы тысячи. Французы опомнились, собрались и начали стрелять.

Между тем, другие русские колонны, так же плохо выполнившие диспозицию Толя, как при Аустерлице была выполнена диспозиция Вейротера, пришли не туда и не тогда, когда надо, и везде попали под обстрел. Недовольный генерал Толь наскочил в лесу на корпус Багговута, и ругал командира за приход не в то место.

– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать со своими солдатами умею не хуже другого! – в гневе закричал Толю храбрый Багговут и лично бросился вперёд с одной дивизией.

Она понесла немалые потери, погиб и сам Багговут.

 

Глава VII

 

Одну из колонн Кутузов вёл лично – и всячески замедлял её движение. В итоге «все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова-Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей». Однако Кутузов, Бенигсен и многие другие генералы потом получили за него важные награды.

– Вот как у нас всегда делается, все навыворот! – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы – те, кто не знали, что всякое сражение совершается не так, как предполагают его распорядители.

Но, несмотря ни на что,

 

«Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой-нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства».

 

 

Глава VIII

 

«Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.

Он не только не сделал ничего этого, но, напротив, употребил свою власть на то, чтобы из всех представлявшихся ему путей деятельности выбрать то, что было глупее и пагубнее всего. Из всего, что мог сделать Наполеон: зимовать в Москве, идти на Петербург, идти на Нижний Новгород, идти назад, севернее или южнее, тем путем, которым пошел потом Кутузов, – ну что бы ни придумать, глупее и пагубнее того, что сделал Наполеон, то есть оставаться до октября в Москве, предоставляя войскам грабить город, потом, колеблясь, оставить или не оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск и по разоренной Смоленской дороге, – глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать».

 

Впрочем, говоря так, Толстой уверен, что от личной воли Наполеона тогда мало что зависело. Он только покорялся общей сумме воль своего войска. В Москве Наполеон совсем не бездействовал, как часто думают. Напротив, его деятельность здесь была изумительна по энергии.

 

Глава IX

Наполеон составил в Москве планы дальнейшей кампании в России; искал куда-то «пропавшую» после вступления французов в Москву русскую армию; пытался завязать мирные сношения с Кутузовым и императором Александром; выпустил указ о даровании сожжённой Москве конституции, муниципалитета и городовой полиции; повелел «привести назад попов и возобновить служение в церквах».

Чтобы продовольствовать армию, он выпустил обращение к крестьянам, призывая их везти в город товары и обещая, что там они будут торговать ими безопасно и свободно. Он даже устраивал в Москве театры и лично посещал их. Что очень важно – он беспрестанно грозил своим солдатам строгими взысканиями за неисполнение долга службы и грабежи.

 

Глава X

 

«Но, странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес... Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию».

 

Все поиски мира, предпринятые Наполеоном, были отвергнуты русскими. «После казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы». Учреждённый муниципалитет оказался учреждением бесполезным. Крестьяне не только не везли продуктов, а убивали французских фуражиров. «Фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены». И самое главное – грабители-солдаты не обращали никакого внимания на императорские угрозы им. Французское войско, «как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве».

«Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено», и Наполеон воздержался от приказа сжечь эти повозки, которые страшно отягощали движение.

 

«Положение всего [французского] войска, – пишет Толстой, – было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, а он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.

Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит».

 

 

Глава XI

В ясное утро 6 октября 1812 пленный Пьер Безухов стоял в Москве возле своего барака.

 

«Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно-готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые».

 

К Пьеру, дружески подмигивая, подошёл французский капрал и завязал с ним уважительный разговор. К Пьеру с некоторым почтением за его образованность и отличное знание французского языка относился даже начальник этого капрала – капитан. Его уважали и русские товарищи по плену.

Ещё один французский солдат появился узнать, не сшил ли ему рубаху солдат Платош, с которым он договорился насчёт шитья. Каратаев вышел и с улыбкой подал рубаху. Солдат расплатился с ним ассигнацией и даже подарил Платону остатки материи на подвёрточки.

– Вот поди ты, – качал головой Каратаев, когда француз удалился. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. Сам голый, а вот отдал же.

 

Глава XII

 

«В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это-то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве... Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта-то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия... Впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время».

 

Товарищи по плену были очень высокого о нём мнения.

 

«Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя».

 

 

Глава XIII

В ночь с 6-го на 7-е октября 1812 начался отход французов из Москвы. Оглушительно забили барабаны. Пленным было приказано идти с войском.

Пьер отправился спросить к капралу и капитану, что делать с тяжело больным солдатом Соколовым – и поразился: эти двое теперь были как будто не те люди, каких он знал в прошлые дни. Посреди торопливой подготовки к выступлению, они разговаривали с ним грубо и недовольно.

 

«Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть».

 

Пленных офицеров отъединили от солдат и велели им идти впереди. Пьера тоже отделили от прежних товарищей и присоединили к группе офицеров. Те недоверчиво и с отчуждением разглядывали его плохую одежду.

Перед глазами у шедших представали картины сгоревшей Москвы. У одной церкви в Хамовниках к ограде был прислонён стоймя труп человека с лицом, вымазанным сажей. Французы грубо и с ругательствами гнали пленников вперёд.

 

Глава XIV

Пьер шагал с французской армией к Калужской улице, через Крымский брод. Французы везли с собой много награбленного добра. Лилась громадная живая река солдат, фур, карет. В трёх колясках провезли нарумяненных, разряженных русских дeвок.

Офицеры вокруг Пьера возмущённо переговаривались. Но им самим владело другое настроение.

 

«С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда-то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее... Все эти люди, лошади как будто гнались какой-то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески-решительное и жестоко-холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала».

 

Покинув Москву, войско быстро шло до заката, не отдыхая. На пленных французы теперь глядели с озлоблением. Оно усилилось, когда один пленник бежал. Пьер слышал, как его приятель капитан говорил унтер-офицеру, что отстающих пленных велено пристреливать. На привале мясную пищу пленных в первый раз выдали кониной.

Садилось солнце. В сумерках Пьер хотел сходить от офицеров к прежним товарищам – солдатам, но французский часовой велел ему вернуться.

Сев одиноко на землю, Пьер больше чем на час погрузился в задумчивость – и вдруг громко захохотал:

– Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!

Взошёл полный месяц. Вокруг расстилалась даль лесов и полей. Пьер смотрел на звёзды с мыслью: «И все это мое, и все это во мне, и все это я! И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!»

Улыбнувшись, он побрёл спать.

 

Глава XV

Второй посланец к Кутузову от Наполеона с предложением мира тоже получил отказ. Из партизанского отряда Дорохова сообщили, что в Фоминское пришла дивизия Брусье, и её там можно легко уничтожить. Кутузов был против и этого наступления, но под уговорами других генералов всё же послал к Фоминскому отряд.

Командовать им был назначен Дохтурόв –

 

«скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается не кто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русскою войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.

Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это-то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.

Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.

10-го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове... все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское».

 

Партизанский отряд Сеславина узнал об этом и сообщил Дохтурову. Тот немедленно послал гонца с этой вестью в штаб Кутузова.

 

Глава XVI

Должность дежурного генерала в штабе исполнял в тот день Коновницын.

 

«Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12-го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины».

 

Сейчас, ночью, разбуженный Коновницын, выслушав гонца от Дохтурова, немедленно пошёл с полученным известием к Кутузову.

 

Глава XVII

Кутузов ночью на 11 октября мучился бессонницей. Он надеялся, что урок беспорядочного Тарутинского сражения убедит его критиков: надо избегать дальнейших наступательных действий. «Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины-богатыри!» Не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело.

Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. Он больше всего боялся, что Наполеон прибегнет против него к его же оружию: останется в Москве, выжидая его. Кутузов не мог предвидеть того, что уже совершилось – безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным истребление французов.

Постучали. Вошли Толь и Коновницын с курьером от Дохтурова.

Когда Кутузов узнал, что армия Наполеона покинула Москву, его лицо изменилось. Он поначалу с трудом верил услышанному.

Вдруг щёки его сморщились, и он отвернулся от пришедших к углу, где стояли образа:

– Господи, создатель мой! Спасена Россия. Благодарю тебя, Господи!

Главнокомандующий плакал.

 

Глава XVIII

С этого момента до и конца кампании вся деятельность Кутузова заключалась в том, чтобы удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров с авангардом двинулся к Малоярославцу, но Кутузов медлил со всей армией и отдавал приказания об очищении Калуги, отход за которую представлялся ему весьма возможным.

По мнению Толстого, русская армия не преграждала пути французам у Малоярославца, а давала им дорогу в южные губернии. Однако они и там бы не спаслись: найдя обильное продовольствие в Москве, французы «стоптали его под ногами». То же было бы и на юге.

Армия Наполеона «в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели». На совете у Наполеона в Малоярославце его генералы притворялись, что совещаются, подавая разные мнения, но последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали: что надо только уйти как можно скорее, – закрыло все рты.

На другой день после совета Наполеон прямо посреди линии расположения своих войск едва не был пойман русскими казаками, шнырявшими за добычей. После этого французам стало окончательно ясно, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. И Наполеон приказал отступать по разоренной Смоленской дороге.

 

Глава XIX

Армия Бонапарта беспорядочно побежала к Смоленску. Смоленск для неё был – как обетованная земля, где французы надеялись обрести спасение, хотя начальники знали, что его там нет. Каждый из французов желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Многие из них так и поступали, отбиваясь от своей армии мелкими группами. От Москвы до Вязьмы без сражения растаяла треть наполеоновского войска.

Большинство русских военачальников, желая отличиться, стремились преградить путь бегущим французам. План же Кутузова был – не мешать гибельному бегству наполеоновской армии. Только он понимал, что бессмысленно загораживать дорогу, терять своих людей в борьбе против и так уже погибшей армии.

Кутузов говорил, про «золотой мост», но его мало кто слушал. Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь вблизи от французов, не могли удержаться от желания отрезать и опрокинуть два французских корпуса. Они убили и потеряли тысячи людей. А французское войско, сильнее сплотившееся из-за опасности, продолжало путь к Смоленску, само по себе равномерно тая.

 

© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека. Для перехода к краткому содержанию следующей / предыдущей части «Войны и мира» пользуйтесь кнопками Вперёд / Назад ниже.