Рассказ о Шенграбенском сражении (см. его историческое описание) – занимает главы 14-21 во 2-й части 1-го тома «Войны и мира» Толстого (см. краткое содержание этой части целиком).
Шенграбенское сражение в «Войне и мире» Льва Толстого
Сам этот эпизод (см. его полный текст целиком и краткое содержание целиком) распадается на ряд составных сцен. Толстой описывает общий ход боя, поведение в нём князя Андрея Болконского, Багратиона, Долохова, штабных офицеров, простых солдат. Один из самых запоминающихся отрывков (см. его полный текст) связан с геройским упорством в битве батареи скромного, неприметного капитана Тушина.
Ниже приводится краткое содержание той части эпизода, которая связана с Николаем Ростовым. Прямые цитаты из текста романа выделены особым форматом – синей полосой слева.
Глава 19
В разгоравшемся бою французов задерживал начавшийся посреди расположения их войск пожар деревни Шенграбен, которую зажёг своей стрельбой капитан Тушин. Но, пользуясь численным преимуществом, они атаковали русских сразу с обоих флангов. Штабной корнет Жерков, посланный на левый фланг от Багратиона с приказом отступить, по трусости не добрался до нужного места и распоряжения не передал.
На левом фланге стояли кавалеристы Павлоградского полка, где служил Николай Ростов, и тот пехотный полк, что представлялся Кутузову под Браунау. (См. Смотр под Браунау.)
Не получив никаких приказаний, полковые командиры пехоты и гусаров спорили о том, кто первый пойдёт в наступление.
«Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они эту черту, волновал их».
Споры командиров вызвали задержку, пользуясь которой французы почти успели обойти наш левый фланг с тыла. Гусарам теперь поневоле пришлось начинать атаку на конях по кустам и оврагам.
«Поскорее, поскорее бы», – думал Ростов, чувствуя, что наконец-то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей-гусаров.
– С богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысью, маг'ш.
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но все веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», – думал Ростов, сжимая в руке эфес сабли.
– Ур-p-a-a-a!! – загудели голоса.
«Ну, попадись теперь кто бы ни был», – думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что-то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит...» – в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Раненый в левую руку, Николай вдруг увидел бежавшую к нему издалека толпу французов, которые уже взяли в плен одного русского гусара.
Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная, чуждая физиономия этого человека, который со штыком наперевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом.
Пули жужжали рядом с ним, но Николай всё же добежал до кустов, где сидели русские стрелки.
<...>
Глава 21
Задержав врага и обеспечив тем успех отступления главных сил Кутузова, отряд Багратиона после Шенграбенского сражения поспешно отходил в темноте. Последнюю атаку французов русские отбили уже во время отступления.
«Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия... Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради бога, я не могу идти. Ради бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где-нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом:
– Прикажите посадить, ради бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя...
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова».
У Ростова страшно болела повреждённая рука. Рядом с ним во тьме сидел лишь какой-то гревшийся у костра солдатик. Чувствуя себя никому не нужным, Николай вспоминал мирную жизнь, дом, родных.
«Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта-то вся история и этот-то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраниться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели бы они не тянули его; но нельзя было избавиться от них...
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда-то дома, сильный, веселый, любимый». Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым; светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» – думал он».
