(См. полный текст рассказа и его краткое содержание целиком.)
Летом 1956, с началом хрущевской оттепели, Александр Исаевич Солженицын, отсидевший ранее большой срок в сталинском ГУЛАГе, вернулся из пыльной казахстанской ссылки в Центральную Россию. Благодаря новым веяниям, недавнему зэку не отказали теперь стать школьным учителем во владимирской деревне Мильцево (в рассказе она именуется Тальново).
А. И. Солженицын. Матрёнин двор. 1 глава. Краткий пересказ. Слушать аудиокнигу
Солженицын поселился в избе местной жительницы Матрёны Васильевны – женщины лет шестидесяти, часто болевшей. У Матрёны не было ни мужа, ни детей. Её одиночество скрашивали лишь уставленные повсюду в доме фикусы, да колченогая кошка. Солженицын сразу почувствовал, что жребий его – поселиться в темноватой Матрёниной избе с тусклым зеркалом, с двумя яркими плакатами, повешенными на стене для красоты. Жительство здесь обещало ему нужную для писательской работы тишину: по бедности Матрёна не держала радио, а по одиночеству не с кем было ей разговаривать.
С теплой, лиричной симпатией Александр Исаевич описывает нелегкую жизнь Матрёны. Многие годы у неё не было ни рубля заработка. В колхозе Матрёна трудилась лишь «за палочки трудодней в замусленной книжке учетчика». Вышедший после смерти Сталина закон наконец дал ей право добиваться пенсии, но и то не за себя, а за потерю пропавшего без вести на фронте мужа. А для этого полагалось собрать кучу справок, а потом много раз возить их в собес и сельсовет, за 10-20 километров.
Изба Матрёны была полна мышей и тараканов. Из живности она держала лишь козу, а питалась в основном картошкой размером не больше куриного яйца: крупнее её песчаный, не удобренный огород не рождал. Жила ещё в избе кошка с одной больной ногой, подобранная из жалости. Мышей по их большому количеству кошка эта переловить не могла, а тараканов Матрёна боялась травить, чтобы отрава не погубила и кошку.
По утрам Матрёна тихо, вежливо, стараясь не шуметь, топила русскую печь, доила козу, ходила по воду и варила еду. «Доброе утро, Матрёна Васильевна!» – говорил ей, проснувшись, Солженицын. – «Также и вам! – отвечала Матрёна с каким-то тёплым мурчанием. – А завтрак вам приспе-е-л». На завтрак всегда были та же мелкая картошка, или суп картонный (как выговаривали в деревне), или каша ячневая (другой крупы в тот год нельзя было купить, да и ячневую-то с бою).
Но и при такой нужде Матрёна оставалась светлым человеком, с лучезарной улыбкой. Доброе расположение духа помогала ей поддерживать работа – походы за торфом в лес (с двухпудовым мешком за плечами по три километра), косьба сена для козы, хлопоты по хозяйству. Машины торфа, которую школа давала за жительство учителя, хватало только на треть зимы. Стояли вокруг деревни леса, а топки взять было негде. Рычали кругом экскаваторы на болотах, но не продавалось торфу жителям, а только везли – начальству, да кто при начальстве. Топлива не было положено – и спрашивать о нем не полагалось. И крестьяне, как воровали раньше лес у барина, так теперь тянули торф у разработчика-треста.
«А почему вы коровы не держите, Матрёна Васильевна?» – спросил раз Солженицын. – «Э-эх, – разъясняла Матрёна. – Мне молока и от козы хватит. А корову заведи, так она меня самою с ногами съест. В лесу ей траву косить нельзя – лесничество хозяин, и в колхозе мне не велят – не колхозница, мол, теперь. Да и колхозницам-то до самых белых мух себе косить не позволяют, всё в колхоз, а уж из-под снегу – что за трава?..»
По старости и болезням Матрёну уже отпустили из колхоза, но грозная жена председателя то и дело, входя в избу со строгим видом и не здороваясь, приказывала ей бесплатно помогать на работах. Над колхозным трудом Матрёна грустно смеялась, говоря: «Ни к столбу, ни к перилу эта работа. Станешь, об лопату опершись, и ждешь, скоро ли с фабрики гудок на двенадцать. Да еще заведутся бабы, счеты сводят, кто вышел, кто не вышел. Когда, бывалоча, до колхоза, по себе работали, так никакого звуку не было, только ой-ой-ойинь-ки, вот обед подкатил, вот вечер подступил».
Матрёна легко соглашалась пособить без денег и соседям. Время от времени валила её на сутки-двое тяжёлая немочь. В такие дни она лежала пластом, почти не шевелясь. Вызвать на дом врача из поселкового медпункта было в Тальнове вдиво, неприлично перед соседями – мол, барыня. Вызвала его Матрёна однажды, та приехала злая очень и велела больной, как отлежится, приходить в медпункт самой.
Получив-таки от советского государства рублей 80 пенсии, Матрёна справила себе новые валенки, пальто из ношеной железнодорожной шинели – и считала, что жизнь её заметно улучшилась. В середине зимы зашила она в подкладку этого пальто двести рублей себе на похороны и радостно говорила, что теперь «маненько спокой увидела».
Больше всего в жизни почему-то боялась Матрёна поезда. «Он глаза здоровенные свои вылупит, рельсы гудят – аж в жар меня бросает, коленки трясутся», – рассказывала она.
См. также краткие содержания второй и третьей глав «Матрениного двора».
© Авторское право на эту статью принадлежит владельцу сайта «Русская историческая библиотека». Любые виды её копирования и воспроизведения без согласия правообладателя запрещены!
