Вчера поздно вечером Георгий Воротынцев и Ольда Андозерская[1] добрались в Мустамяки, самое глухое петербургское дачное место.

Женщина выдающихся качеств, как Ольда, всегда имеет особые трудности в построении интимной сферы. На научные работы укатывают лучшие её годы, и за это время разобрано в мужья большинство достойных. И не спутник для женщины-профессора тот, кто ниже её. Ольда Орестовна сумела так утвердить себя, что окружающие приняли: такой незаурядной даме и не нужен обычный удел. Но втайне ощущала внутреннюю неполноту. Всё чаще проступало ей, что ведь она – одна…

В октябре ей вздумалось привлечь этого случайного полковника, который удивил и занял соединением мужества и любовной безопытности. А когда он уехал – Ольде вдруг уяснилось: вот именно он бы и был ей муж! Если на маленькую голову её, не находилось точёной короны равного интеллекта – пусть будет просто шапка, но со струением мужества на зябкие плечи.

И она звала его вновь приехать в Петербург. И встретив позавчера у себя, окончательно решила, что с Георгом она соединяется. Конечно, нужно ждать конца войны. Но при его нетёсаной увальности ещё сколько потребуется тонких советов и поддержки, пока он пройдёт нелёгкий путь разъединения с нынешней женой.

Однако сегодня вечером он объявил ей то, чего она никак не ждала. Изумительная простота! Не потому так поздно рассказал, что хотел бы скрыть, а искренне считал: это второстепенно. Оказывается, он ещё тогда, в октябре, воротясь к жене, тут же и открыл ей…[2]

Сам? Без повода? Зачем? Хотел уже тогда, в неделю готовый, начать расставание с женой? Нет… Так – зачем?

Ольда требовала объяснений. Что он имел в виду, когда объявлял жене? И как вела себя жена? А потом? Георг не мог точно всё рассказать. Но… как теперь изменилось его соотношение с женой и с Ольдой, он понимает?

Нет, честно: не понимал. Значит, никогда серьёзно об Ольде не думал?

А в этом письме жены, тогда в Ставку…?[3] И что же ты написал ей из Могилёва?.. Собирались часов в восемь лечь, а смотри – второй час ночи.

Он влёк её спать, не замечая, как Ольда изменилась. И быстро заснул счастливым бревном…

А она в часы, уже выныривающие к утру, всё достраивала полноту картины при недостающих клетках. Прижимаясь к этому горячему, дурному, всё более ей необходимому бревну, Ольда во сне его решала его будущее. Раз уж так, то не откладывать того, что допускало прежде постепенный ход…