2

 

____________________

 

ЭКРАН

 

____________________

 

 

 

В петербургском обокраденном небе,

 

клочках и дорожках его между нависами безрадостных фабричных крыш –

 

пробилось солнце. Солнечный будет день!

 

Гул голосов.

 

= И даже тёплый. Платки с женских голов приоткинуты, руки без варежек, никто не жмётся, не горбится, свободно крутятся

 

в хвосту, человек сорок,

 

у мелочной лавки с одной дверкой, одним оконцем.

 

Гудят свободно, язык не примерзает, но и разве ж это человеческое занятие, этак выстроиться столбяно, лицом в затылок, в затылок.

 

А из дверки вытаскивается, кто уже купил. А несут и один, и другой – по две-по три буханки ржаного хлеба,

 

большие, круглые, умешанные, упеченные, с мучным подсыпом по донцу, –

 

ах, много уносят!

 

Много уносят – так мало остаётся! И не втиснешься туда, так глазами через плечи, иль со стороны через окно:

 

– Белого много, бабы, да кому он к ляду. А ржаной – кончается! Не, не достанется нам.

 

– Бают, ржаную муку совсем запретили, выпекать боле не будут. Будет хлеба по фунту на рыло.

 

– Куда ж мука?

 

– Да царица немцам гонит, им жрать нечего.

 

Загудели пуще бабы, злые голоса:

 

– А може у него под прилавком? Дружкам отложил?

 

– Они – усе миродёры, от малых до больших!

 

Старик рассудительный, с пустым мешком под мышкой:

 

– Да и лошадёв кормить не стало. Овса в Питер не пропускають. А лошади, ежели ее на хлебе держать, так двадцать фунтов в день, меньше никак.

 

А из дверки – баба. И руками развела на пороге: нету, мол.

 

Сразу трое туда полезли очередных, да не вопрёшься.

 

Закричала остроголосая:

 

– Так что мы? зря стояли?

 

Платок сбился, а руки свободные. Глаза ищут: чего бы? чем бы?

 

= Льда кусок, отколотый, глыбкой на краю мостовой.

 

Примёрз? Да нет, берётся.

 

Схватила и, по-бабьи через голову меча, руками обеими – швырь!!

 

= И стекольце только – брызь!

 

Звон.

 

на кусочки!

 

= Заревел приказчик как бугай, изнутри, через осколки,

 

а по нему откуда-то-сь – второю глыбкой! Попало, не попало –

 

а всё закрутилось! суета! Суются в двери туда, сколько влезти не может.

 

Общий рёв и стук.

 

А из битого окна – кидают, чего попало, прямо на улицу, нам ничего не нужно: булки белые!

 

свечи!

 

головки сырные красные!

 

рыбу копчёную!

 

синьку! щётки! мыло бельевое!…

 

И – наземь это всё, на убитый снег, под ноги.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Возбуждённый гул.

 

= Валят рабочие размашистой гурьбой по бурому рабочему проспекту.

 

К гурьбе ещё гурьба из переулка. Много баб, те посердитей.

 

Валит толпа уже в сотен несколько, сама не зная, ничего не решено,

 

мимо одноэтажного заводского цеха.

 

Оттуда посматривают, через стёкла, через форточки.

 

Им тогда:

 

– Эй, снарядный! Бросай работу! Присоединяйсь. Хлеба!!

 

Остановились вдоль, уговаривают:

 

– Бросай, снарядный! Пока хвосты – какая работа? Хле-ба!

 

Чего-то снарядный не хочет, даже от окон отходит.

 

– Ах вы, суки несознательные! Да у вас своя лавка, что ль?

 

– Значит, что ж, каждый сабе?

 

– Да ты ему – по стеклам! по стеклам!

 

Звон. Разбили.

 

На ступеньки вышел плотный старый мастер, без шапки:

 

– Что фулиганите? У каждого своя голова. Себе в сусек, что ль, снаряды складываем?

 

А в него – ледяным куском:

 

– Своя голова?

 

Схватился мастер за голову.

 

Гогот.

 

= А у снарядного-то и караул постаивает пехотный.

 

Дюжина, с унтером.

 

Не шевельнётся, хоть и бей друг друга, нам-то что? Мы снаряды охороняем.

 

= Гурьба рабочих подростков.

 

Побежали! как в наступление!

 

И в широких раскрытых заводских воротах – что с этой оравой поделаешь? – сторожа обежали, закрутили его,

 

полицейского – обежали –

 

и-и-и! по заводскому двору!

 

и-и-и! во все двери, по всем цехам!

 

Голоса из детского хора:

 

– Бросай работу!… Выходи на улицу!… Все на улицу!… Хле-ба!… Хлеба!… Хле-ба!…

 

= Сторож схватился ворота заводить,

 

высокие сильные полотнища ворот вместе свести,

 

а уже и здоровых рабочих полсотни бежит снаружи –

 

да с размаху! –

 

скрежет,

 

и одно полотнище сорвалось с петли, зачертило углом, перекособочилось,

 

теперь все вали, кто хошь.

 

Полицейский – руки наложил на одного,

 

а его самого – палкой, палкой!

 

Шапку сбили, отстал.

 

= Разгорается солнышко. Переливается по снежинкам в сугробах.

 

Валит толпа – буянить, не скрываясь.

 

Гул голосов.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

= Большой проспект Петербургской стороны.

 

Пятиэтажные дома как слитые, неуступные, подобранные по ранжиру.

 

Стрельная прямизна.

 

Дома все – не простые, но с балконами, выступами, украшенными плоскостями. И – ни единого дерева нигде. Каменное ущелье.

 

А внизу – булочная Филиппова, роскошная. В трёх окнах – зеркальные двойные стёкла, за ними – пирожные, торты, крендели, ситники.

 

Молодой мещанин ломком размахнулся, –

 

от него отбежали, глаза защитили, –

 

а вот так не хочешь?

 

Брызь! – стекло зеркальное.

 

И – ко второму.

 

Брызь! – второе.

 

И – повалила толпа в магазин.

 

= А внутри – всё лакированное, да обставленное, не как в простых лавках.

 

Чёрный хлебец? – тут утеснён. А буханки воздушные!

 

А крендели! А белизна! А сладкого!…

 

А вот так – не хочешь? – палкой по стеклянному прилавку!

 

А вот так не хочешь? – палкой по вашим тортам!

 

Отшарахнулась чистая публика, обомлелая.

 

И продавцы – не нашлись, раззинулись.

 

Бей по белому! бей по сладостям! Мы не жрём – и вы не жрите!

 

Не доводите, дьяволы!!…

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Позванивая,

 

= от Финляндского вокзала по переулку, через суету возбуждённого народа на мостовой, пробирается трамвай.

 

Группка рабочих стоит, забиячный вид. Чертыхнулись:

 

– Ну куда прёшь, не видишь?

 

Вожатый трамвая стоит на передней площадке за стеклом, как идол, и длинной ручкой крутит в своём ящике.

 

Догадка! Один рабочий вскочил к нему туда, на переднюю площадку –

 

не понимаешь по-русски? Отпихнул его,

 

сорвал с его ящика эту ручку – как длинный рычаг накладной,

 

и с подножки народу показывая, над головой тряся

 

длинную вагонную ручку! –

 

соскочил весело.

 

Видели! Поняли! Понравилось!

 

Остановился трамвай, нет ему хода без той ручки.

 

Глядит тремя окнами передними,

 

и вагоновожатый посерёдке, лбом в стекло.

 

= Хохочет вся толпа!

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

= На Литейном мосту, перегораживая собою,

 

и на набережной рядом

 

стоят наряды полиции.

 

Нет, толпу они не пропустят.

 

А толпы – и нет. А просто:

 

мастеровые, от смены свободные, в город идут,

 

по делу или быстро гуляя, быстро гуляя,

 

группами по пять, по нескольку человек,

 

на ходу разговаривая.

 

Косится полиция. А и нельзя ж людям ходить запретить.

 

Косятся и на полицию из-под чёрных фуражек, треухов.

 

Косятся, ничего не говорят. Вид у них мрачный.

 

= А по тот край моста – за углами остаиваются, густеют, соединяются.

 

И вот уже по проспекту – едва не толпой.

 

А впереди – мальчишки, с весёлым приплясом, да как барабанят, и орут:

 

– Дай-те! хле-ба! Дай-те-хле-ба!

 

= На зимнем небе – весенний весёлый свет. Растянутые облачка.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

= А на Невском – какое же гулянье, в легкоморозный солнечный денёк! Да какие же санки лихие проскакивают. С колокольчиками!

 

Сколько публики на тротуарах, и самая чистая: дамы с покупками, с прислугой, офицеры с денщиками.

 

Господа разные. Оживлённые разговоры, смех.

 

Даже что-то слишком густо на тротуарах. На мостовой – всё прилично, никто не мешает извозчикам, трамваям, а на тротуарах – стиснулись, как не гуляют, а в демонстрацию прут.

 

А-а, да тут и мещане, и мастеровые, и простые бабы, и всякая шерсть, втесались в барскую толпу, это среди рабочего-то дня, на Невском!

 

Но и чистая публика ими не брезгует, а так вместе и к плывут, как слитное единое тело. И придумали такую забаву, сияют лица курсисток, студентов: толпа ничего не нарушает, слитно плывёт по тротуару, лица довольные и озорные, а голоса заунывные, будто хоронят, как подземный стон:

 

– Хле-е-еба… Хле-е-еба…

 

Переняли у баб-работниц, переобразили в стон, и все теперь вместе, всё шире, кто ржаного и в рот не берёт, а стонут могильно:

 

– Хле-е-еба… Хле-е-еба…

 

А глазами хихикают. Да открыто смеются, дразнят.

 

Петербургские жители всегда сумрачные – и тем страннее овладевшая весёлость.

 

А мальчишки, сбежав на край мостовой, там шагают- барабанят, балуются:

 

– Дай!-те!-хле!-ба! Дай!-те!-хле!-ба!

 

= Там-сям наряды полиции вдоль Невского.

 

Обеспокоенные городовые.

 

Где и конные.

 

А – ничего не поделаешь, не придерёшься. Это как будто и не нарушение. Глупое положение у полиции.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

А по Невскому, по сияющей в солнце стреле Невского, в веренице уходящих трамвайных столбов – этих трамваев, трамваев что-то слишком густо, там какая-то помеха, не проедешь: цепочкой стоят один за другим. Публика из окон выглядывает, как дура, не знает, что дальше будет.

 

Передняя площадка одна пустая.

 

Другая пустая, и переднее стекло выбито.

 

А по мостовой идут пятеро молодцов, мастеровые или мещане, с пятью трамвайными ручками, длинными!

 

и размахались ими, как оружием, под общий хохот. С тротуаров чистая публика – смеётся!

 

Помощник пристава, это видя, деловито, быстро пробирается меж толпы – уверенно идёт, как власть, по сторонам не очень и смотрит, ничего дурного не ждёт, а если ждёт, так отважен, – протянулся ключ отобрать у одного – а сзади его по темени – другим ключом!

 

да дважды!

 

Крутанулся пристав, и свалился без сознания, вниз, туда, под ноги. Нету.

 

= Хохочет, хохочет чистая невская публика!

 

И курсистки.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

= Ребристый купол Казанского собора.

 

Знаменитый сквер его между дугами античных аркад забит публикой, всё с тем же весёлым вызовом лиц и заунывным стоном:

 

– Хле-е-еба… Хле-е-еба…

 

Понравилась игра. Барские меховые шапки, котелки, модные дамские шляпки, простые платки и чёрные картузы:

 

– Хле-е-еба… Хле-е-еба…

 

= А по бокам собора стоят наряды драгун, на добрых крупных конях.

 

И офицер их, спешенный, поговорив с высоким полицейским чином, вскакивает в седло, даёт команду не очень громко, толпе не слышно, – и драгуны по полудюжине разъезжаются крупным шагом, и так по полудюжине, в одном месте, в другом, наезжают на тротуары! прямо на публику!

 

конскими головами и грудями, взнесенными как скалы!

 

а сами ещё выше! – но не сердятся, не кричат, и никаких команд, – а сидят там, в небе, и наезжают на нас!

 

= Деваться некуда, разбегается публика всех состояний, шарахается волной – прочь от сквера, в соседние проезды, в парадные, в подворотни. Кто в снежную кучу врюхнулся.

 

Свист из толпы.

 

И – гордо кони выступают по пустым местам.

 

Но как съедут – на эти же места, и на тротуары – снова толпа.

 

Правила игры! Никто ни на кого не сердится. Смеются.

 

= А подле Екатерининского канала, по ту сторону Казанского моста – полусотня казаков-донцов, молодцов – с пиками.

 

Высоко! Стройно! Страшно! Лихие, грозные казаки с коней косо посматривают.

 

К офицеру подъехал в автомобиле большой чин:

 

– Я – петербургский градоначальник генерал-майор Балк. Приказываю вам: немедленно карьером – рассеять эту толпу – но не применяя оружия! Откройте путь колёсному и санному движению.

 

= Офицер – совсем молоденький, неопытный.

 

Смущённо на градоначальника.

 

Смущённо на свой отряд. И вяло, так вяло, не то что карьером – удивительно, что вообще-то подтянулись, с места стронулись шагом, а пики ровно кверху, шагом, кони скользят копытами по накатанной мостовой, через широкий мост и по Невскому.

 

Градоначальник из автомобиля вылез – и рядом пошёл.

 

Идёт рядом – и не выдерживает, сам командует:

 

– Ка-рьер!

 

Да разве казаки чужую команду примут, да ещё от пешего?

 

Ну, перевёл офицерик свою лошадь на трусцу.

 

Ну, и казаки, так и быть.

 

Но чем ближе к толпе – тем медленнее…

 

Тем медленнее… Не этак пугают… Пики – все кверху, не берут наперевес.

 

И, не доходя, совсем запнулись. И радостный тысячный рёв!

 

заревела толпа от восторга:

 

– Ура казакам! Ура казакам!

 

А казакам это внове, что им от городских – да "ура".

 

А казакам это в честь.

 

Засияли.

 

И – мимо двух Конюшенных дальше проехали.

 

= Но и толпа ничего не придумала: митинг – не начинается, ни одного вожака нет, – вдруг грозный цокот лица испуганные – в одну сторону:

 

= с Казанской улицы, огибая по большой дуге собор и стоящие трамваи, громче цокот!

 

разъезд конной полиции, человек с десяток – но галопом!

 

но галопом!! рассыпаясь веером, а шашек не обнажая – га-лопом!!!

 

= Страх перекошенный! и, не дожидаясь!

 

кинулась толпа, рассыпались во все стороны, – как сдунуло! Чистый Невский перед думой.

 

= И шашек не обнажали.