Продолжение статей Гегель об абсолютным духе и Гегель об искусстве

Религия и искусство

Невозможность, с которой встречается художник, желая дать в искусстве при посредстве материи адекватную форму той идее, которая им овладела, открывает ему расстояние, которое отделяет конечное от бесконечного. Если под влиянием вдохновения человек на одно мгновение мог вообразить себя тождественным с Богом, который его вдохновляет, то он сразу видит свое ничтожество, лишь только приходится дать материальную форму его идеалу. Это значит, считает Гегель, что искусство неотделимо от религии. В искусстве и в чувстве прекрасного, возвышенного, божественного, лежит источник религии. Это настолько истинно, что вначале религия и искусство составляли одно и то же. Первобытное искусство религиозно в своей основе; первобытная религия, фетишизм, есть, по сути, идолопоклонство. Фетишизм составляет связующую нить между религией и искусством.

Великий немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Портрет работы Я. Шлезингера

Лишь только религия становится сама собой, она отделяется от искусства, осуждая идолопоклонство. Прогресс этот осуществляется, по мнению Гегеля, в откровении Моисея. Библия осуждает идолопоклонство, потому что она сознаёт невозможность для человека выразить бесконечное посредством материи. Она запрещает изображения божества, ибо для божественного идеала нет иной адекватной формы, кроме самого себя. В глубине этого запрета лежит спиритуалистическое по своей сути начало, что дух не может быть выражен, открыт, передан иначе, как средствами, духовными, мыслью. Но если религия откровения (что у Гегеля означает «религия сознающая саму себя» – «die offenbare Religion»), запрещает нам изображать невидимое, то она не запрещает нам вообразить его себе, представить его себе в мысли, составить себе его внутренний образ. Запрещая изображение внешнее, видимое, материальное, она вовсе не запрещает, воображения и идей, которыми эта способность населяет дух.

В понимании Гегеля, религия есть дочь искусства, т. е. воображения и чувства, но она стоит на более высокой степени духовности, нежели её мать. Она держится внутреннего образа, идеи. Изображать бесконечное – вот задача искусства; представлять его себе как существо отдельное, внемировое, отделённое пропастью от вселенной – вот задача религии. Отличительная её черта есть антропоморфизм. Конечное и бесконечное, земля и небо, слитые в душе художника, снова разъединяются в религиозном догмате. Человек здесь, Бог там – так далеко и так высоко, что ему нужны ангелы для сообщения с миром. Религия дуалистична, но в её дуализме нет ничего окончательного. Она разъединяет небо и землю, но делает это, по убеждению Гегеля, лишь для того, чтобы их снова соединить; она разъединяет Бога и вселенную, но чтобы их потом примирить.

Понятие религии предполагает, по Гегелю, три составляющих: Бесконечное или Бога, конечное или человека и отношение, которое существует между этими двумя полюсами бытия. От значения, которое человечество придает тому или другому из этих членов, и от исключительного господства над совестью, которое принадлежит им поочередно, зависят последовательные формы религиозной идеи. Для сына Востока, пишет Гегель, Бог есть все, человек же ничто илиочень малое. Для грека Бог значит ничто или очень мало, человек значит все. Наконец для христианина исключительное значение не принадлежит ни Богу, рассматриваемому in abstracto, ни человеку in abstracto – по нормальному отношению, существующему между Богом и человеческой природой, тому отношению, которое осуществилось в Иисусе Христе.

Гегель о религии Востока

Гегель обращается далее к истории религиозной идеи.

То, что прежде всего поражает человеческое сознание, это бесконечное всемогущество Бога и ничтожество человека сравнительно с высшим существом. Это мы видим в религиях Востока, господствующий характер которых есть пантеизм, но пантеизм ультрарелигиозный, синоним акосмизма, резюмируемый в одном выражении: Бог есть все, творение – ничто. Брахманизм и буддизм представляют наиболее полное выражение азиатского пантеизма. Монотеизм Моисея, как он ни отличен от религий Индии, носит тот же отпечаток. Иегова есть все, человек только прах. Бог Востока, указывает Гегель, по отношению к людям представляет то же, что цари Востока по отношению к своим подданным. Он есть создатель, люди – его создания. Он поэтому может ими распоряжаться, заставлять их рождаться или умирать, возвышать или унижать, как ему угодно. Человек по отношению к Богу есть не более, чем горшок по отношению к горшечнику (Послание апостола Павла к римлянам. IX, 21). О человеческой свободе и независимости не может быть и речи. От Бога исходит не только исполнение воли, но и самая воля. Бог просвещает сердца, он же их и ожесточает. Бог предопределяет и на доброе, и на злое.

Так как на одной стороне всемогущество, то на другой, на стороне человека остается только радикальное бессилие, моральная апатия, мрачная покорность. В представлении Гегеля, бог Востока это Молох или Сатурн, пожирающий своих детей, это бесконечное, которое именно потому, что оно бесконечно, не может терпеть подле себя независимого существования. В его присутствии создание является лишь тенью, видением, которое должно исчезнуть, волной, которая поднялась и навсегда погибла в Океане бесконечного Существа. Чувствуя, с одной стороны, свое реальное существование, сознавая, с другой, что его существование отдельно и вне Бога неприятно Верховному Существу, ибо оно его ограничивает, индивид вследствие того противоречия, которое он находит в своем сознании, побуждается к самоуничтожению то путем насильственной смерти, то путем медленного мученичества, то путем полного подчинения и абсолютного отрешения от своей личности. Из всей нашей жизни самое приятное для Бога есть наша смерть и если он продолжает наше земное существование, то это с его стороны необыкновенная милость.

Гегель о греческой религии

Какой контраст и какую полную метаморфозу религиозной идеи встречаем мы, лишь только перейдем от Древнего Востока на плодоносную почву античной Греции! Насколько Азия религиозна, настолько Греции кажутся чуждыми излюбленные тенденции Востока. По Гегелю, насколько азиатский гений склонен к созерцанию и обожанию бесконечного, настолько дух греческий любит конечное и форму, обожает природу и все земное. Гений Греции ясен, как небо, великолепие которого в ней отражается. В этой блаженной стране душе открыто религиозное небо, лучистое и прозрачное, как обнимающая её атмосфера. Облака, скрывающие от духовного взора сына Востока невидимый мир, исчезли под дыханием духа. Божеское и человеческое, земля и небо, обнимают друг друга и сливаются. Гегель считает, что греческий дух не знает ничего более прекрасного, более великого, более божественного, чем человеческая природа. Религия для него сливается с искусством, и в присутствии Зевса Фидия или Афродиты Праксителя он чувствует удовольствие, довольство, блаженство, которого бы не нашел в них религиозный сын Востока. Чисто эстетическая религия Греции сводится в конце концов к культу человечества. Загадка Сфинкса есть загадка политеизма. Разгадка её – человек. Бог, которого обожает Греция под видом Зевса, Афины, Афродиты, это человек, его сила, мудрость, красота. Боги Греции, пишет Гегель, настолько представляют идеализированных людей, относительные существа, что из глубины мифического неба, блещущего вечной юностью, встает Фатум (Рок), таинственное могущество которого простирается одинаково как на богов, так и на сынов человеческих. Этот рок, чьё верховное могущество наперерыв превозносят греческие поэты, является как угрызение, преследующее религиозную совесть древних, как кошмар, от которого она не может освободиться. Он есть беспрестанная критика политеистического идолопоклонства. Он – Бесконечное восточных религий, которое, пренебрегаемое и унижаемое греческим духом, встает во всем своём величии и, подобно шекспировской тени в «Гамлете», смущает чувственное опьянение политеистического культа,

Гегель о христианстве

Если Восток озабочен исключительно бесконечным существом, если Греция обратила весь свой фимиам на существо конечное, то христианство, согласно Гегелю, не занимается исключительно ни конечным, ни бесконечным, но их единением, т. е. третьим составляющим понятия религии. Восточный пантеизм и антропоморфический политеизм греков, представляют исключительные религиозные тенденции, несовершенные системы. В трактовке Гегеля, христианство есть синтез религии конечного и религии бесконечного, плод соединения восточного гения с гением Греции. Бог, которого оно нам открывает – тот же самый, который его открывает. Он – ни исключительно бесконечное существо, подобно Богу восточных религий, ни существо конечное, простой человек, как греческие божества. Это существо, которое в одно и то же время Бог и человек, Иисус Христос, Богочеловек. Между христианским небом и землей, между Богом Евангелия и человечеством расстояние сближено до такой степени, что сам Бог нисходит со своего трона, входит в сферу конечного, становится человеком, живет нашей жизнью, страдает и умирает, подобно нам, чтобы воскреснуть и войти в свою славу. По Гегелю, христианство по отношению к предшествующим ему религиям есть то же, что поэзия по отношению к изящным искусствам: оно их в одно и то же время очищает, дополняет и подводит им итог. Христианство представляет собою абсолютную религию, совершенный догмат.

Продолжение см. в статье Гегель – философия науки.