Словами «разум и терпимость» определяется главное содержание проповеди Вольтера. Сам Вольтер так объясняет, почему он примкнул к английскому деизму. «Секту английских деистов, – пишет Вольтер, – упрекают в том, что она слушается голоса разума и свергает иго веры, но во всяком случае это единственная секта, которая никогда не нарушала спокойствия и мира человеческого общества бесплодными спорами. Эти люди согласны со всеми иными в почитании единого Бога; они отличаются только тем, что у них нет никаких твердых положений учения и никаких храмов, и что они, веря в Божие правосудие, одушевлены величайшею терпимостью». Внешне эта словесная декларация Вольтера выглядит красиво и даже убедительно. Но всё это только слова, не обоснованные фактами. А факты, выступившие вскоре на арену западной истории, получили плачевный для Вольтера вид. Придя к власти во Франции в ходе революции 1789, поборники деизма в своих гонениях на инакомыслие проявили неизмеримо сильнейший фанатизм, чем та католическая «гадина», раздавить которую за «нетерпимость» великий французский писатель требовал на протяжении всей своей жизни.
Защита веротерпимости составляет очень видную сторону в деятельности Вольтера. Сильно преувеличиваемый писателем религиозный фанатизм духовенства был главною причиною его нападок на христианство, которое в уме Вольтера отождествлялось преимущественно с нетерпимым католицизмом. Его вмешательство в дела Каласа, Сирвена, де ла Барра, занимавшие Вольтера по нескольку лет, и были проявлениями его борьбы за веротерпимость. Эта же идея пронизывает и многие из его произведений, особенно знаменитый «Опыт о терпимости» («Essai sur la tolérance», 1763). Требования Вольтера в этом отношении были, однако, весьма умеренны. Он готов был удовольствоваться тем, чтобы протестантам во Франции предоставили положение, каким католики пользовались в Лондоне, т. е. чтобы им была дана охрана их естественных прав, чтобы признавалась их личная свобода, законность протестантских браков и детей, происходящих от таких браков, право наследовать имущество своих отцов, но пусть уж у них, как у лондонских католиков, не будет ни публичного богослужения, ни права занимать общественные и государственные должности.
Портрет Вольтера. Художник М. К. Латур. Ок. 1736
Если Вольтеру своим «Опытом о терпимости» не удалось достичь отмены строгих законов о протестантах, он все-таки предупредил ужесточение этих законов. В 1763 г. во время переговоров о мире между Англией и Францией герцог Бедфорд от имени архиепископа кентерберийского просил главу французского правительства, герцога Шуазеля, чтобы были освобождены 37 протестантов, томившихся на галерах, и 20 протестанток, которые засажены были в один монастырь. Шуазель на это согласился, но другой министр (Saint Florentin), к которому он обратился по этому поводу, не только объявил, что считает неудобным это сделать, но прямо ответил Шуазелю, что нужно возобновить против протестантов самые строгие меры. От последнего замысла французские власти всё же отказались, боясь возбудить против себя общественное мнение. Среди таких обстоятельств и появился «Опыт о терпимости» Вольтера.
Интересно сравнить мотивы борьбы против католицизма у всех более ранних его противников – у легистов и моралистов, у гуманистов и реформаторов – с теми мотивами, которыми руководствовались просветители XVIII века. Никогда так ясно и определенно, как в XVIII веке, не ставилась в вину католицизму его нетерпимость и столь твердо не отстаивались права разума. Внешне всё это выглядело благородно, но, как указывалось выше, оказавшись у власти во Франции после революции 1789 г., приверженцы «религии разума» проявили себя ещё гораздо нетерпимее, чем сторонники «религии чувства» – католицизма. Просветительская философия сразу продемонстрировало всю односторонность своих попыток целиком подчинить человеческую личность одному разуму, свести её к нему. Подлинной терпимости в этой идеологии было не больше, а меньше, чем в католичестве, чей подход к человеческой сути был куда более естественным.
Другим явлением средневекового происхождения, которое вооружало против себя Вольтера, было крепостничество, в котором писатель видел нарушение самых элементарных естественных прав, прямое оскорбление человеческого достоинства. В лице Вольтера «просвещение» XVIII в. протестовало против всех переживаний средневековой католико-феодальной старины, представлявших из себя посягательства на индивидуальную свободу. Вольтер заступился за крепостных крестьян монастыря св. Клавдия, познакомив министров и образованную публику с печальным положением сервов, томившихся в неволе у монахов. Но и здесь надо заметить, что на борьбу против угнетения рабочих «социально близкой» ему буржуазией Вольтер не бросался с такой же поспешностью. Он даже не раз высказывался в том духе, что пролетариат есть «чернь», которая по своим низким качествам вполне заслуживает тяжкой участи. Непосредственного практического значения борьба Вольтера против «сельского феодализма» не имела.
