В своих сочинениях Артур Шопенгауэр исходит из того, что метафизика не простая забава нескольких праздных людей, как это часто утверждают, а действительная потребность человека. Можно сожалеть об этом факте, но его нельзя оспаривать. Всякая религия, в своей сущности, является метафизикой; а так как религии всегда имели определяющее значение для человеческого поведения, то нужно признать, что метафизические учения – справедливо или нет – представляют первостепенный интерес.

«Человек – единственное существо, которое удивляется своему собственному существованию, – пишет Шопенгауэр в сочинении «Мир как воля и представление» (том II, гл. 17). – Животное проводит жизнь спокойно, ничему не удивляясь. Природа, пройдя два бессознательных царства – минералов и растений, и длинный ряд животных, достигает, наконец, в человеке разума и сознания; и вот она удивляется своему произведению и спрашивает, что это такое. Это удивление, имеющее место особенно пред лицом смерти, при виде разрушения и исчезновения всех существ, служит источником наших метафизических потребностей; благодаря ему, человек – животное метафизическое. Если бы наша жизнь была бесконечна и протекала без страданий, то, быть может, никто не задавался бы вопросом: зачем существует мир и какова его природа? Все это казалось бы само собою понятным. Но мы видим, что все религиозные и философские системы имеют целью ответить на вопрос: что будет после смерти? Хотя главным предметом религий, по-видимому, является существование их богов, но этот догмат имеет значение для человека лишь настолько, насколько он находятся в связи с догматом о бессмертии и кажется неотделимым от него. Этим объясняется также и то, почему строго материалистические или абсолютно скептические системы никогда не могли приобрести широкого и продолжительного влияния.

Артур Шопенгауэр

Храмы и церкви, пагоды и мечети во всех странах и во все времена свидетельствуют о метафизической потребности человека. Иногда он может удовлетворяться грубыми баснями, нелепыми сказками; если они запечатлены в нем достаточно рано, то могут дать смысл его существованию и служить опорой для его нравственности. Возьмем, например, Коран. Этой плохой книги было достаточно для основания одной из главных религий мира, для удовлетворения в течение 1200 лет метафизической потребности бесчисленных миллионов людей, – для того, чтобы сделаться основою их морали, чтобы научить их презрению к смерти, внушить им энтузиазм к кровопролитным войнам и к обширнейшим завоеваниям. Мы находим здесь самую низменную и самую убогую форму теизма. В переводах, быть может, много теряется, но я не нашел в ней ни одной ценной мысли. Это показывает только, что метафизическая способность не всегда идет об руку с метафизическою потребностью. Но вначале более близкий к природе человек лучше понимал её смысл. Вот почему праотцы брахманов – Риши – дошли до сверхчеловеческих концепций, которые позднее были записаны в Упанишадах.

Никогда не было недостатка в людях, которые живут на счет этой метафизической потребности человека. У первобытных народов жрецы присвоили себе монополию средств к её удовлетворению. И теперь еще они имеют громадное преимущество – возможность вдалбливать человеку метафизические догматы с самого раннего детства, пока еще не пробудилось в нем суждение, и раз внушенные, эти догматы, как бы нелепы они ни были, остаются навсегда. Если бы они должны были ждать момента, пока разовьется суждение, их привилегии не могли бы иметь места.

Второй класс людей, живущих на счётметафизической потребности человека, – это люди, получающие средства к жизни от философии. У греков они назывались софистами; в наше время это профессора философии. Но редко случается, чтобы люди, живущие от философии, жили для философии. Некоторые из них, как Кант, представляют, однако, исключение».

Каким же образом, по мнению Шопенгауэра, человек удовлетворяет свою метафизическую потребность?

«Под метафизикой, – пишет Шопенгауэр, – я разумею такой вид знания, который идет дальше возможного опыта, природы, данных явлений, – чтобы объяснить то, чем всё, в том или другом смысле, обусловлено, или – в более ясных словах, – чтобы объяснить, то, что существует позади природы и что делает ее возможной».

Шопенгауэр полагает: у цивилизованных народов метафизика является в двух видах, в зависимости от того, где она ищет своих доказательств – в себе самой или вне себя. Философские системы принадлежат к первой категории: их доказательства имеют своим источником размышление, изощренное на досуге суждение; поэтому они доступны весьма незначительному числу людей и притом лишь на высокой ступени цивилизации. – Системы второго рода называются религиями; их доказательство, как мы сказали, – внешнего характера; это – откровение, подтверждаемое знамениями и чудесами. Они удовлетворяют бесчисленное множество людей, более расположенных склоняться пред авторитетом и верить, чем размышлять. – Между этими двумя видами доктрин, предлагаемых для удовлетворения метафизических потребностей человечества, существует вечный – то скрытый, то явный – антагонизм. Но между тем как доктрины первого рода только терпимы, доктрины второй категории господствуют. В самом деле, что за нужда для теологии в одобрении со стороны философии? На её стороне все: откровение, древность, чудеса, пророчества, покровительство государства, высокое общественное положение, подобающее истине, всеобщее почтение и уважение, множество храмов, где она преподается и осуществляется, легионы присяжных служителей и, что всего важнее, – бесценная привилегия, дающая возможность внушать свое учение с самого нежного возраста детям, для которых оно делается врожденной идеей. – В борьбе против столь могущественного противника философия имеет, однако, и союзников; это – положительные науки, которые, во всей их совокупности, не объявляя открытой войны религиозным системами, тем не менее, бросают в их сторону неожиданные тени.

Согласно Шопенгауэру, религиозные системы – это народная метафизика, причем слово «народ» нужно понимать в интеллектуальном смысле, вне отношения к социальному положению или к состоянию, обозначая им всех неспособных к самостоятельному исследованию и мышлению. «Они – единственное средство открыть и сделать понятным высокое значение жизни неразвитому смыслу, неповоротливому уму погруженной в низменные занятия и грубый труд толпы, так как первоначально человек вообще имеет только одно желание – удовлетворение своих нужд и потребности в физических наслаждениях. Основатели тех и других метафизических систем приходят в мир, чтобы извлечь его из этого оцепенения и указать ему высший смысл существования: одни – для немногих наиболее развитых людей, другие – для массы грубого человечества, так как, по прекрасному выражению Платона, "толпа не может быть философом". Теологические системы – это народная метафизика. Существует народная поэзия, народная мудрость, выраженная в пословицах; нужно, чтобы была также и народная метафизика, так как люди, безусловно, нуждаются в объяснении жизни; оно должно отвечать силе их ума. Отсюда аллегорическое одеяние, которым прикрывается истина. Различные теологические системы – не что иное, как различные аллегории, под которыми народ представляет себе и старается постигнуть истину, не будучи в состоянии обнять ее» (Шопенгауэр, Parerga und Paralipomena, § 175).

«Доказательством аллегорической природы этих систем служит то, что в каждой из них имеются мистерии, т. е.догмы, которые не могут быть ясно выражены. Отсюда происходит то, что они не нуждаются – подобно системам второго рода – в доказательствах. Но в то же время они никогда не признают своей аллегорической природы и утверждают, что их нужно принимать за истину в буквальном смысле. В сущности же в них нет другого откровения, кроме мыслей мудрецов, приведенных в гармонию с потребностями человечества.

 Эти системы необходимы народу и являются для него неоцененным благодеянием. Даже когда они противодействуют процессу человечества в познании истины, то и в таком случае их нужно оставить лишь в стороне со всевозможным почтением. Но требовать, чтобы великий ум – Гете, Шекспир – принимал bona fide et sensu proprio положения подобной системы, значит – желать, чтобы гигант надел башмаки карлика».

Шопенгауэр оригинально классифицирует религии. По нему, основное различие между ними состоит не в том, что они – монотеистические, политеистическая или пантеистические, но в том, оптимистические они или пессимистические, – говорят ли они, что жизнь хороша, или, – что она дурна. Остроумна и менее оспорима мысль, что всякую религию при известном умении можно выразить в форме соответствующей философии, и для всякой философии найдется соответствующая религия. Таким образом, говорит Шопенгауэр, – если бы кто-нибудь вздумал придать моей философии религиозную форму, то наиболее полное выражение её он нашел бы в буддизме.