Грянула Великая Отечественная война – и в эти первые часы своей небывалой растерянности, которой он не смог скрыть, – только через четыре часа от начала войны посмели дать военным округам команду сопротивляться, да было уже поздно, – Сталин тут же швырнул начальника Генштаба Жукова – в Киев, спасать там. А через три дня дёрнул назад, в Москву: надо, оказалось, спасать не Юго-Западное направление, а Западное. (Жуков смекнул дать здесь несколько советов, в том числе: формировать дивизии из невооружённых московских жителей – много их тут околачивается, а через военкоматы долго. И Сталин тут же объявил – сбор Народного Ополчения.)
От этой замеченной шаткости Сталина Жуков отваживался на веские советы. В конце июля осмелился посоветовать: сдать Киев и уходить за Днепр, спасать мощные силы от окружения. Сталин с Мехлисом в два голоса разнесли за капитулянтство. И тут же Сталин снял Жукова с начальника Генштаба и отправил оттеснять немцев под Ельней. (А мог и хуже: в те недели – расстрелял десяток крупнейших замечательных генералов, с успехами и в испанской войне, хотя – Мерецкова вдруг выпустил.)
Под Ельней – хоть мясорубочные были бои, зато не высокоштабные размышления, реальная операция – и Жуков выиграл её за неделю. (Конечно, этот ельнинский выступ разумней было бы отсечь и окружить, да тогда ещё не хватало у нас уверенности.)
А Киев – пришлось сдать, но уже при огромном «мешке» пленных. (А скольких Власов оттуда вывел, за 500 километров, но потом вспоминать его стало нельзя…) Остался бы Жуков командовать Юго-Западным – может, и ему бы досталось застрелиться, как Кирпоносу.
И, необычайное: в начале сентября вызвав Жукова, Сталин признал его правоту тогда о Киеве… И тут же продиктовал приказ, сверхсекретный, два Ноля два раза Девятнадцать: формировать из полков НКВД заградотряды; занимать линии в тылу наших войск и вести огонь по своим отступающим. И тут же – послал спасать отрезанный Ленинград, а спасённый Жуковым центральный участок фронта передать другим. Но всё время сохранял Жукову звание члена Ставки – и это дало ему много научиться у военно образованных Шапошникова, Василевского и Ватутина. Они много ему передали – а всё-таки главным щитом, или тараном, – на всякий опаснейший участок всегда кидали Жукова.
По полной стратегической и оперативной неграмотности Сталин в первые недели Отечественной войны наворотил ошибок, – теперь стал осторожнее. Бориса Михайловича Шапошникова, вновь назначенного начальником Генштаба, единственного из военных называл по имени-отчеству и ему единственному даже разрешал курить в своём кабинете. (А с остальными – и за руку здоровался редко.)
Но несравнимо выше всех военачальников держались Сталиным все члены Политбюро, да ещё такой любимый, как Мехлис (пока не загубил полностью Восточнокрымский плацдарм). Бывало не раз, что, при нескольких политбюровцах выслушав генерала, Сталин говорил: «Выйдите пока, мы тут посовещаемся». Генерал выходил – послушно ожидать решения участи своего проекта или даже своей головы. И гнев Сталина на членов Политбюро никогда не бывал долог. Ворошилов провалил финскую войну, на время снят, но уже при нападении Гитлера получил весь Северо-Запад, тут же провалил и его, и Ленинград – и снят, но опять – благополучный маршал и в ближайшем доверенном окружении, как и два Семёна – Тимошенко и беспросветный Будённый, проваливший и Юго-Запад и Резервный фронт, и все они по-прежнему состояли членами Ставки, куда Сталин ещё тогда не вчислил ни Василевского, ни Ватутина, – и уж конечно оставались все маршалами. Жукову – не дал маршала ни за спасение Ленинграда, ни за спасение Москвы, ни за сталинградскую победу. Только после снятия ленинградской блокады – вдруг дал. А – почему не давал? боялся возвысить прежде времени? Напрасно. Не знал Верховный бесхитростную солдатскую душу своего Жукова.
И Сталин всегда с интересом выслушивал, какие людские потери у противника, и никогда не спрашивал о своих. Только отмахивался: «На то и война». А уж о сдавшихся в плен не хотел и цифры узнать. Почти месяц велел не объявлять о сдаче Смоленска, всё надеясь его вернуть, посылая туда новые и новые дивизии на перемол. И Жуков усваивал: если горевать о потерях, то никогда не будешь полководцем. Полководцу надо знать только цифры, какие требуется пополнить из резерва, а не рассчитывать пропорции потерь к какому-нибудь маленькому ельнинскому выступу.
И эту достигнутую жёсткость – надо уметь передать как деловое качество и всем своим подчинённым генералам. (И стоустая шла, катилась о Жукове слава: ну, крут! железная воля! один подбородок чего стоит, челюсть! и голос металлический.)
И так – Жуков сохранил в сентябре 1941 Ленинград. (Для блокады в 900 дней…) И тут же – через день после того, как Гудериан взял Орёл, – был выдернут снова к Сталину, для спасения самой Москвы. (См. статью Битва за Москву 1941.)
А тут, и суток не прошло, – наши попали в огромное вяземское окружение, больше полмиллиона… Катастрофа. (За провал Западного фронта Сталин решил отдать Конева под трибунал – Жуков отстоял.) Все пути к столице были врагу открыты. Верил ли сам Жуков, что Москву можно спасти? Уже не надеясь удержать оборону на дуге Можайска – Малоярославца, готовил оборону по Клину – Истре – Красной Пахре. Но собрав свою несломимую волю (даже Сталин сламывался несколько раз: в октябре что-то заговаривал о пользе Брестского мира, и как бы сейчас с Гитлером хоть перемирие заключить…) – Жуков метался (рядом со своей калужской деревней, откуда выхватил мать, сестру и племянников), стягивал силы, которых не было, – и за пять дней боёв под Юхновом, Медынью и самой Калугой – сорвал движение немцев на Москву.
Георгий Жуков. Фото 1941 г.
А из Москвы уже отмаршировали на запад 12 дивизий Народного Ополчения (и проглочены кто в смоленском, кто в вяземском окружении) – это кроме всех мобилизаций. И теперь, увязая в осенней грязи, четверть миллиона женщин и подростков выбрали 3 миллиона кубометров неподъёмной мокрой земли – рыли траншеи. С 13 октября начали эвакуировать из Москвы дипломатов и центральные учреждения, стали бежать и кого не эвакуировали, и даже коммунисты из московских райкомов, и разразилась безудержная московская паника 16 октября, когда все уже считали столицу сданной.
Осталось навек загадкой: почему именно в эту страшную решающую неделю войны – Верховный не подал ни знаку, ни голосу, ни разу не вызвал Жукова даже к телефону, – а сам-то Жуков не смел никогда. Где был Сталин всю середину октября? Он проявился в Москве только в конце октября, когда Жуков, Рокоссовский (да и Власов) остановили немцев на дуге от Волоколамска до Наро-Фоминска. В начале ноября Сталин по телефону требовал немедленного контрудара по всему кольцу, чтоб иметь победу непременно к годовщине Октября, – и, не выслушав возражений Жукова, повесил трубку.
Однако такой бы сейчас контрудар – был полная бессмыслица при нашем бессилии, Жуков и не затевал его. А немцы сами истощились, остановились. И Сталин, как ни в чём не бывало, звонил Жукову и спрашивал: нельзя ли взять с фронта сколько-нибудь войска для парада на Красной площади 7 ноября.
Когда немцы в середине октября остановились от растяжки фронта и коммуникаций – самое было время и нам, в более узком кольцевом объёме, заняться тем же: подтягиванием людских сил, вооружений, боеприпасов, укреплением обороны – и мы могли бы встретить следующий удар немцев, в середине ноября, может быть почти не отступя. Но по несчастной идее иметь поскорее победу, и всё к 7 ноября, Сталин снова требовал контрнаступления, и притом на каждом участке фронта, от клинского направления до тульского. Жуков теперь уже осмелел возражать, спорить, – но Верховный и слушать не стал. И приходилось бросать в бой совсем неподготовленные, плохо вооружённые дивизии. И драгоценные две недели мы потратили на бесплодные контратаки, не давшие ни одного километра, но отнявшие последние силы. И тут, с 15 ноября, немцы начали второй этап наступления на Москву, а 18-го и под Тулой: Гудериан взял Узловую, шёл на Каширу, подошёл к рязанскому Михайлову – шёл охватить Москву с востока! Это – был бы последний конец.
И 20 ноября Сталин позвонил Жукову тоном необычайным, голос сломался: «Вы уверены, что мы удержим Москву? Говорите честно, как коммунист».
Жуков был потрясён. И, собрав всю свою железную волю, как поклялся Сталину, и родине, и себе: «Отстоим!!»
И, по точному расчёту дней, назначил возможную дату нашего контрнаступления: 6 декабря. Сталин тут же стал торговаться: нет, 4-го. (Ко дню Конституции.)
А каждый день приносил всё новые поражения: сдали Клин, сдали Солнечногорск, под Яхромой немцы перешли и канал, открывая и тут себе путь в Подмосковье уже восточное. Всё было – в неразберихе и катастрофе, уже не воинские части, а случайные группы солдат и танков. И почти уже не хватало воли верить: нет, не рухнет! (В эти дни московской битвы спал по два часа в сутки, не больше.)
И тут – доконал Жукова сталинский звонок:
– Вам известно, что взят Дедовск?
Дедовск? На полпути ближе Истры? Абсолютно исключено.
– Нет, товарищ Сталин, не известно.
Сталин в трубку – со злой издёвкой:
– А командующий должен знать, что у него делается на фронте. Немедленно выезжайте туда сами – и верните Дедовск!
– Но, товарищ Сталин, покидать штаб фронта в такой напряжённой обстановке вряд ли осмотрительно.
Сталин – с раздражённой насмешкой:
– Ничего, мы как-нибудь тут справимся и без вас.
То есть: ты – ничего и не значишь, такая тебе и цена.
Жуков кинулся звонить Рокоссовскому. И догадался Костя: наверно, перепутал Сталин Дедовск с деревней Дедово, гораздо дальше.
Сообщил Жуков Сталину: надеялся, что облегчит и даже посмешит его этим известием. А Сталин – прямо разъярился: так немедленно ехать к Рокоссовскому и с ним вдвоём отбить это Дедово назад! И ещё взять третьего с собой, командующего армией!
И – спорить нельзя. Поехал к Рокоссовскому, уточнили, да: несколько домов деревни Дедово, по ту сторону оврага, немцы взяли, а остальные – у нас. Те дома не стоили и одного лишнего выстрела через овраг, но четыре высших генерала стали планировать операцию и посылать туда стрелковую роту с танками.
А день – у всех пропал.
И всё-таки Жуков обернулся подтянуть все резервы к сроку – и 5 декабря перешёл в желанное большое наступление.
И в несколько дней заметно отогнал кольцо немцев от Москвы. (Хорошо двинул и Власов с 20-й армией. Да немцы не дотягивали и сами взять Москву.)
Прогремела победа. Изумился и ликовал весь мир. Но – больше всех в мире был изумлён ею сам Верховный, видимо уже никак не веривший в неё. И – закружилась от победы его голова, он и слышать не хотел, что это были использованы наши последние резервы, теперь мы еле-еле удерживаем то, что взяли. Нет! Ликующий Сталин приказал: немедленно начать общее наступление всеми нашими войсками от Ладожского озера до Чёрного моря, освободить Ленинград, Орёл и Курск – одновременно!!
И потекли месяцы – январь, февраль, март – этого непосильного и ненужного напряжения наших измученных войск. Клали, клали, клали десятки и сотни тысяч в бесполезных атаках. (Среди них – и Вторую Ударную армию Власова сгноили в болотах Северо-Запада и бросили без помощи. А Власов попал в плен и оказался – предатель.) Дошли до того, что на орудие отпускали в сутки 1 – 2 выстрела.
Ничего нигде не добились, только испортили картину от московской победы. Был единственный заметный успех – у жуковского Западного фронта, – и тут же Сталин отнял от его фронта Первую Ударную армию. На возражения Жукова – и отвечать не стал, выругался и бросил трубку.
Не меньшее искусство, чем военное, нужно было иметь, чтобы разговаривать со Сталиным. Много раз то бросал трубку, то ругал нечистыми словами. (А вызовет и с фронта дальнего, – хоть ты в жару болезни, хоть погода совсем нелётная – а лети к Верховному. Один раз снижались в Москву через туман, чтоб только не опоздать, – чуть не зацепили крылом фабричную трубу.)
Сталин не любил менять свои решения. Провалились все зимние контрнаступления, в крови утонул десант Мехлиса под Керчью (но: так как его Сталин и придумал, то никого серьёзно не наказывал), – всё равно, не слушая возражений ставочных генералов, Верховный затеял в мае несчастную попытку вернуть Харьков – и растранжирил бесплодно все наши резервы. И когда летом укрепившиеся немцы пошли в большое наступление (и не на Москву, как ждал Сталин), ещё один сталинский любимчик, Голиков (тот самый политрук, который в 37-м допрашивал Жукова о близости к врагам народа), едва не отдал Воронежа, а лавина немцев покатилась на Дон и на Северный Кавказ, и к сентябрю они уже заняли горные перевалы, – вот, кажется, только тут Сталин понял, что в военном провале 1942 года виноват он сам. И в конце августа назначил Жукова (всё ещё – не маршала) заместителем Верховного, и послал его в Сталинград. (А через несколько дней, узнав, что ближайший контрудар назначен на 6 сентября, а не на 4-е, – опять кидал трубку. И добавил выразительной телеграммой: «Промедление подобно преступлению».)
Но впервые под Сталинградом Сталин дал удержать себя в терпении, и Жуков с умницей Василевским выиграли почти два месяца – на детальнейшую разработку плана огромного окружения, подготовку командований, взаимодействий. Наученный своими промахами Сталин терпел, не прервал. И так – удалась великая сталинградская победа.
Вот только здесь впервые, Жуков, кажется, стал стратегом, приобрёл – пронзительность предвидения противника и ощущение всех наших сил сразу – в их составе, разнообразии, возможностях, и в качествах генералов. Приобрёл уверенность высокого полёта и обзора, которого всегда ему не хватало.
(И тем обиднее было потом, после войны, читать, как Ерёменко врал, будто сталинградскую операцию они разработали… вдвоём с Хрущёвым. Спросил его: «Как же ты мог?!» – «А меня – Хрущёв попросил».
А Чуйков, всего лишь командующий одной из сталинградских армий, приписал всю заслугу трёх фронтов – себе, и пинал в мемуарах павшего Жукова, что тот – «только путал». Загорелось сердце, позвонил Хрущёву: как же можно такую ложь печатать? Обещал кукурузный царь заступиться.)
После Сталинграда, с тем же Василевским, Жуков уверенно вошёл в новый план Курской битвы – с отчаянно рискованным решением: вообще не начинать наступления – а дать сперва Манштейну неделю биться и разбиться о нашу слаженную, многоэшелонную оборону (а вдруг прорвёт??) – и лишь потом ошеломить немцев нашим наступлением, на Орёл.
И оказалось это – ещё одно такое же, по красоте, силе и успеху, стратегическое творение, как и Сталинград. Жуков – ещё укрепился в стратегии, он уже приобрёл уверенность, что разобьёт Гитлера и без «Второго фронта» союзников. (И всё укреплялся в спорах со Сталиным; даже отучил его от телефонных звонков после полуночи: Вы потом спите до двух часов дня, а нам с утра работать.)
Однако сталинской выдержки не хватило надолго. Затягивалась ликвидация окружённого Паулюса – Сталин погонял, бранился обидными словами. А после Курска уже не давал времени на разработку операций по окружению, а только – фронтально и безвыигрышно толкать немцев в лоб, давая им сохранять боевую силу, чтобы только – ушли скорей с советской земли, хоть и целыми. (Но: уже при каждой встрече пожимал Жукову руку, стал давать то Суворова 1-й степени, то золотые звёзды Героя, одну, вторую, третью. Всё перебрасывал и перебрасывал его на каждую неудачу или задержку, и однажды Жуков не без удовольствия снял с командующего фронтом – того Голикова.)
Ещё потом был – цепкий прыжок за Днепр. И лавинная прокатка до Румынии. До Болгарии. Ещё была Белорусская операция, где легко дался бобруйский котёл. И, опять лавиною, – в Польшу. Потом – за Вислу. На Одер.
Фото Георгия Жукова на обложке журнала «Лайф», 31 января 1944
Одно имя Жукова уже стало нагонять страх на немцев. Теперь он уже и придумать не мог бы себе преграды, которую нельзя одолеть. И так, по приказу Сталина, изжигаемого взять Берлин – чего Гитлер не мог с Москвой, и взять – скорей самим, без союзников! – Жуков увенчал войну Берлинской операцией.
Берлин оказывался почти на равном расстоянии – от нас и союзников. Но немцы сосредоточивали все силы против нас, и была опасность, что они союзникам просто поддадутся, пропустят их. Однако этого нельзя было допустить! Родина требовала: наступать – нам побыстрей! (Перенял от Сталина и тоже хотел теперь – непременно к празднику, к 1 мая. Не вышло.) И не оставалось Жукову иначе как опять: атаковать в лоб, не считаясь с жертвами.
Заплатили мы за Берлинскую операцию, будем говорить, тремястами тысячами павших. (Полмиллиона-то легло?) Но специально теперь на этом останавливаться – не полезно. (Союзники после войны стали утверждать, что не только не нужна была Берлинская операция, но и вся весенняя кампания 1945 года: мол, Гитлер сдался бы и без неё, он уже был обречён. А сами – зачем тогда сжигали ненужной бомбёжкой невоенный Дрезден?.. тоже – тысяч полтораста сожгли, да гражданских.)
Георгий Жуков при подписании акта о капитуляции Германии, май 1945
По материалам рассказа А. И. Солженицына «На краях». Читайте далее – статью Жуков после войны.
