В 1816-1817 гг., после путешествия по Альпам Байрон создаёт драматическую поэму «Манфред».
Байрон. Каин. Манфред. Радиопостановки
Её герой, Манфред – мыслитель, подобно Фаусту, разочаровавшийся в науках. Но если Фауст у Гёте, отбрасывая мертвую, схоластическую учёность, ищет путь к истинному знанию и находит смысл жизни в трудовом подвиге на благо людей, то волшебник и маг Манфред приходит к безнадежно-мрачному выводу:
Познанье – скорбь, и кто всех больше знает,
Тем горше плакать должен, убедившись,
Что древо знания – не древо жизни.
(Пер. Д. Цертелева)
И он вызывает духов, чтобы потребовать у них одного – «забвенья!».
Манфред говорит, что «древо познания не есть древо жизни». Знание волшебства, дав ему сверхчеловеческую власть над стихиями природы, вместе с тем ввергло его в жестокое отчаяние. Одержимый тяжкими угрызениями совести, он блуждает по высотам Альп, не находя ни забвения, ни покоя. Подвластные Манфреду духи бессильны помочь ему в его попытках уйти от самого себя.
Титанический индивидуализм гордого «сверхчеловека» выступает в драме как знамение времени. Сын своего века, Манфред является, подобно Наполеону, носителем сознания и чувств эпохи. Указанием на это служит символическая песня «судеб» – своеобразных духов истории, пролетающих над головой Манфреда. Образ «венценосного злодея, низвергнутого в прах» (иначе говоря – Наполеона), возникающий в их зловещем песнопении, – явно соотносится с Манфредом. Его история – это романтический вариант европейской наполеонады.
Сколь бы ни были различны формы деятельности павшего императора и могущественного волшебника – их результаты в чем-то совпадают. Для поэта-романтика оба они являются орудиями «судеб» и их владыки – гения зла Аримана. Познание тайн бытия, скрытых от глаз обыкновенных людей, куплено Манфредом ценой человеческих жертв. Одной из них стала его возлюбленная Астарта («Я проливал кровь, – говорит герой драмы, – это была не ее кровь, и все же ее кровь пролилась»).
В этой поэме Байрона образ Астарты (при романтической таинственности и непроясненности ее истории) выполняет функции, отчасти сходные с гетевской Маргаритой. Но если для Гете с его оптимистическим пониманием прогресса истории единство ее созидательного и разрушительного начал (Фауста и Мефистофеля) было необходимой предпосылкой творческого обновления жизни, для Байрона история была лишь цепью катастроф. Однако его Манфред до последней минуты отстаивает свое право на то, чтобы мыслить и дерзать. Гордо отвергая помощь религии, он замыкается в своем горном замке и умирает, как жил, одиноким. Этот непреклонный стоицизм утверждается Байроном как единственно достойная человека форма жизненного поведения.
Образ героя, как бы занимающий все поэтическое пространство драмы, приобретает поистине грандиозные масштабы. Его душа – подлинный микрокосм. В ней заключены все стихии мироздания – в самом себе Манфред носит ад и рай и сам творит суд над собою. Пафос поэмы – в утверждении величия человеческого духа, бунтующей и протестующей мысли. Именно она, по мнению Байрона, составляет ценнейшее завоевание человечества, оплаченное ценою крови и страданий.
Романтическая разочарованность Байрона разительным контрастом противостоит просветительскому оптимизму Гете. Но Манфред не примиряется, бунтует. Он гордо бросает вызов богу и умирает непокорным.