Генри Сент-Джон, виконт Болингброк

Мы видели, как сильное политическое движение в Англии, пошедшее к двум революциям, как тяжелая борьба для сохранения и развития старой конституции должны были отразиться в литературе, породить политическую литературу; но политические писатели не долго могли обходиться без истории: они, естественно, обратились к ней за объяснением и поучением. Первый, взглянувший таким образом на историю, был Болингброк. В преклонных летах, испытав страшные превратности судьбы, Болингброк изложил в форме письма свои мысли «Об изучении истории». Любовь к истории кажется ему необходимым свойством человеческой природы, неразлучным в человеке с любовью к самому себе. Мы воображаем, что явления, нас занимающие, должны занимать и потомство. Мы стремимся сохранить по мере возможности память о случившемся с нами, о случившемся в то же время и во время предшествовавшее; для этой цели складываются грубые груды камней, складываются грубые песни народами, не имеющими искусства и письменности. Страсть к этому растет у народов образованных по мере приобретения средств к ее удовлетворению. С другой стороны, с самых ранних пор действует любопытство: ребенок слушает с наслаждением сказки своей няни; он выучился читать и пожирает легенды и повести; в летах более зрелых он бросается на историю или на то, что считают историею; даже в старости желание знать, что случилось с другими людьми, уступает в человеке только желанию рассказать, что случилось с ним самим.

Природа дала нам любопытство для возбуждения деятельности нашего ума, но удовлетворение любопытства вовсе не есть единственная цель умственной деятельности. Настоящая собственная цель этой деятельности есть постоянное усиление добродетели в частной и общественной жизни. История есть философия, научающая посредством примеров. Таково несовершенство и слабосилие человеческого разума, что отвлеченные и общие положения, хотя и вполне верные, часто являются нам темными и сомнительными, пока не будут уяснены примерами. Школа примеров есть мера, учителя в этой школе – история и опыт. Гений предпочтительнее обоих, но желательно соединение всех трех вместе: ибо, как бы велик гений ни был и сколько бы нового света и силы ни приобрел он в быстром прохождении своего поприща, верно то, что он никогда не явится в полном сиянии, никогда не окажет вполне влияния, какое способен оказать, пока он к собственному опыту не придаст опыта других людей и других веков. Гений без опытности подобен комете, метеору, неправильному в движении, опасному в приближении. Кто имеет опытность без знания истории, тот недоучен в науке о человеке; и если знает историю без опытности, то хуже, чем невежда, ибо тогда он педант; человек же, соединяющий гений с опытностью и знанием истории, есть честь своей страны и благословение Божие для нее.

Болингброк признал влияние изучения истории на расширение умственного горизонта, вследствие чего человек, введенный в общество многих народов, получивший возможность сравнивать их деятельность, быт и характеры, освобождается от предрассудков, необходимых при обращении в тесном кругу одного своего народа. В резких словах Болингброк вооружается против смешного тщеславия, по которому известный народ предпочитает себя всем другим, делает свои собственные нравы, обычаи и мнения мерилом истины и лжи, справедливости и неправды; но, с другой стороны, изучение истории усиливает патриотизм, который не есть что-либо инстинктивное, но есть следствие убеждений разума: примеры, находимые в истории, живо представленные и сопровождаемые верным приговором историка, действуют гораздо сильнее, чем декламация оратора, или стихотворения, или сухое философское поучение.

Болингброк так описывает расширение умственного горизонта, производимое изучением истории: «Мы живем с людьми, которые жили прежде нас; мы обитаем в странах, которых никогда не видали. Место расширено, время продолжено; человек, который рано занялся изучением истории, приобретает в небольшое число лет не только большее познание человечества, но и опыт большего числа веков, чем сколько видел кто-либо из патриархов, и все это прежде, чем вступить в свет». Но чтоб история приносила пользу в указанном им смысле, т. е. как философия, научающая посредством примеров, Болингброк требует, чтоб она изучалась философски, чтобы мы восходили от частностей к общему, чтобы мы приготовляли себя к общественной жизни и к общественным обязанностям, приучали свой ум размышлять над характером исторических лиц и над ходом событий; если изучение истории вместо того, чтобы сделать нас более разумными и полезными гражданами и лучшими людьми, делает из нас только антиквариев и школяров-педантов, в этом история не виновата.

Кроме приложения в практической жизни Болингброк настаивает на образовательное или приготовительное значение истории. Изучение геометрии рекомендуется и тем людям, которые не хотят быть геометрами: они могут забыть все проблемы и решения их, но у них останется привычка неуклонно следить за длинным рядом идей; они привыкнут проникать чрез софизмы и открывать сокрытую истину там, где люди, не имеющие этой привычки, никогда ничего не откроют. Точно таким же образом изучение истории приготовляет нас к действию и наблюдению. Наблюдая чрезвычайное разнообразие отдельных характеров и событий, исследуя удивительную связь причин, различных, отдаленных и, по-видимому, противоположных, которые часто соединяются в произведении одного следствия; наблюдая также изумительную плодущность единственной и однообразной причины в произведении множества следствий, различных, отдаленных и, по-видимому, противоположных; заботливо подмечая едва заметное обстоятельство или в характере деятелей, или в ходе действий, от которого, однако, зависит успех дела, человек изощряет свою проницательность, приобретает внимательность, дает твердость своему суждению, приобретает способность яснее различать и дальше видеть.

Имея в виду практическую пользу от истории, Болингброк естественно предпочитает изучение новой истории изучению древней. Он советует спешить от отрывочных преданий древности к более цельным и достоверным историям новейшего времени: в последних мы находим полный ряд событий с их непосредственными и отдаленными причинами, рассказанных вполне со всеми подробностями обстоятельств и характеров, что дает возможность внимательному читателю перенестись назад в описываемое время, сделаться участником в советах и действии. Таким образом, история становится тем, чем должна быть – наставницею жизни (magistra vitae); в противном случае она только вестница древности (nuntia vetustatis), старинная газета или сухой перечень бесполезных анекдотов. Целые томы достоверных известий египетских, халдейских, греческих, латинских, галльских, бритских, франкских, саксонских для Болингброка не имеют никакой цены, потому что не служат к нашему улучшению относительно мудрости и добродетели, если они содержат только династии и генеалогии, сухой перечень замечательных событий в хронологическом порядке, подобный журналам, хронологическим таблицам или сухим летописям. Эта выходка Болингброка направлена против исторических сочинений его времени, авторы которых были или сокращателями, или компиляторами.

Современными историческими сочинениями Болингброк не мог быть доволен; для практических целей, для назидания он требовал живого, осмысленного взгляда на события, на связь их, чего эти сочинения не давали; оставалось обратиться к историческим произведениям классической древности; но будет ли и здесь удовлетворен Болингброк? Легко понять, какая эпоха в древней истории должна была преимущественно занимать Болингброка и пошедших за ним писателей, которые от прошедшего потребовали поучения для настоящего. Высший интерес для них заключался в вопросе об отношении власти к свободе. Англия для разрешения этого вопроса выдержала две революции, и многие из англичан считали вопрос еще не решенным; движение, происшедшее по этому поводу в Англии, начиналось и на континенте. Умственное движение и здесь и там вело свое начало от эпохи Возрождения, продолжало воспитываться на открытой в эту эпоху древности; но пресловутая древность представляла любопытное явление; республика в Риме перешла в монархию, и монархию неограниченную. Как же это случилось?

Люди, занятые политическими вопросами настоящего и старавшиеся объяснить настоящее прошедшим, неодолимо влеклись ко времени перехода Римской республики в монархию и к истории последней, к истории падения Рима, ибо история падения Греции казалась слишком простою: раздробленная на маленькие республики, истощавшие друг друга в усобицах, Греция естественно должна была пасть от напора воинской силы, тогда как Рим, могущественный Рим, покоривший весь свет, какой воинской силе мог уступить? В каком могуществе после того заключается для государства ручательство против падения? И, кроме того, задолго до падения Рим должен был отказаться от свободы. Болингброк не может утешиться в потере подробных известий о переходе Римской республики в монархию: «Какая школа частной и общественной доблести открылась бы для нас в эпоху Возрождения, если бы последние историки Римской республики и первые историки монархии дошли до нас в целости! Немногое, что дошло до нас от этого времени, хотя в отрывках, составляет лучшее достояние исторической науки, – единственное, что заслуживает быть предметом изучения. Признаюсь, я бы с радостию отдал то, что мы имеем от Ливия, за то, что потеряно из его истории: последняя часть не только любопытнее и достовернее первой, но имеет более непосредственное и важное приложение к настоящему состоянию Британии. Но она потеряна: потеря невосполнимая!»

Как государственный деятель, желающий непосредственно извлечь из истории пользу для настоящего, Болингброк предпочитает новейшую историю древней, в древней – известную эпоху другим; но сильный ум провидит значение истории как науки о человеке: «Человек есть предмет истории, и, чтобы знать его хорошо, мы должны видеть его и рассматривать его, как одна история может нам его представить во всяком возрасте, во всяком состоянии в жизни и смерти. История всякого рода, цивилизованных и не цивилизованных, древних и новых народов, – всякая история, представляющая достаточные подробности человеческих действий и характеров, служит к ознакомлению нас с человеком, с нами самими. Мы не только странники в этом мире, но и совершенные иностранцы. Наши путеводители часто невежды, часто лжецы; но с помощью ландкарты, которую история развертывает перед нами, мы можем отыскать дорогу. История есть собрание журналов, веденных людьми, которые путешествовали по той же самой стране и подвергались тем же самым, случайностям, что и мы; их удачи и неудачи одинаково для нас поучительны».

Но, сделавши это заключение, Болингброк все же обращается к мысли, что преимущественно надобно изучать новейшую историю, именно с XVI века, и это понятно. История каждого способного к полному развитию народа, как история каждого человека, состоит из двух главных периодов: в первый период народ живет преимущественно под господством чувства, во второй – под господством мысли. Но на первый период не должно смотреть как на период детства, слабости во всех отношениях потому только, что нет науки или слышится ее начальный лепет, нет чудес цивилизации; в этом периоде, благодаря зиждительной силе чувства; выковываются сильные народные и государственные тела, крепкие общественные строи; но, с другой стороны, нельзя безусловно и восхищаться всеми явлениями этого периода: хотя религиозное чувстро господствует, но вера, при слабой деятельности ума, при отсутствии знания, легко переходит в суеверие и религиозный фанатизм, порождает печальные явления. Наконец, вследствие естественного роста, естественного развития народов, при известных благоприятных обстоятельствах народы переходят во второй период: мысль начинает свою работу, умы пробуждаются, науки цветут; но и этот период далеко не без тени, не без печальных сторон: разум усиливается на счет чувства, сомнение, исследование более или менее ошибочное, более или менее одностороннее подкапывают древнее верование, основу всего нравственного, а следовательно, общественного и государственного строя; религия слабеет, и зло, происходившее от господства чувства, суеверие, заменяется злом, происходящим от господства мысли, – неверием.

В этот второй период или возраст народы Западной Европы вступили в так называемую эпоху Возрождения, когда знакомство с произведениями древней мысли разбудило их умы, породило сомнение во всем том, во что до сих пор верилось; мы знаем, что необходимым следствием этого была церковная реформа, но на церковной реформе движение не остановилось: требование поклонения разуму человеческому, требование признания только того, что доступно разуму, вера в могущество разума, который может сделать человека совершенным и устроить его блаженство, – эти требования, эта вера становятся все сильнее, характеризуют XVIII век и поведут естественно и необходимо во время французской революции к видимому поклонению разуму, богине разума, Понятно, что люди трех первых веков так называемой новой истории, находясь под господством нового начала, питая в него полную веру, поклоняясь ему, должны были отнестись враждебно к началу, господствовавшему в первом периоде, к чувству и ко всем его следствиям; понятно, что под влиянием этой враждебности первый период или так называемые средние века не могли быть понятны и оценены как следует: это были века варварства, господства попов, фанатизма, они исключались из истории, достойною изучения считалась история древних образованных народов, служивших разуму, да новая история, когда снова началось это служение. Понятно, что и Болингброк рекомендует изучение истории с XVI века: « С этих пор мы перестаем быть флибустьерами, какими были прежде, война перестает быть главным или даже единственным нашим занятием; мирные искусства усиливаются; мы становимся сельскими хозяевами, мануфактуристами, купцами и соревнуем соседним народам в литературе: с этих-то пор мы должны изучать свою историю со всевозможным прилежанием».

Приступая к этому изучению новой истории, Болингброк сейчас же бросает яркий свет на ее явления, дает им смысл: образовались две могущественные державы, Франция и Австрия, и между ними естественно началось соперничество: в интересе соседей стало вооружиться против сильной и более предприимчивой из них и быть в мире и дружбе с слабейшею. Отсюда явилось понятие о европейском равновесии, от которого должны зависеть безопасность и спокойствие всех народов. Нарушить равновесие есть цель каждой из двух соперничествующих держав; препятствовать этому нарушению, не допуская, чтобы слишком много тяжести падало на одну чашку весов, сделалось основным началом мудрой политики европейской. Относительно Франции и австрийского дома, начиная с XVI века до настоящей минуты, Болингброк делит новую историю на три периода: 1) от XV до конца XVI века; 2) от конца XVI века до Пиренейского мира; 3) от Пиренейского мира до настоящего времени. Деятельность Карла V и Филиппа II была главным предметом внимания и заботы европейских дворов в первом периоде: честолюбие Фердинандов, второго и третьего, было таким же предметом во второй период; противодействие возрастающей силе Франции или, собственно говоря, страшное честолюбие Бурбонского дома были главным явлением третьего периода.

Относительно изображения характеров исторических лиц и значения их деятельности приведем несколько отзывов Болингброка о деятелях новой французской истории: «Ришелье составил великий план и положил основание зданию; Мазарини продолжал дело и возвел здание. Если я не ошибаюсь самым грубым образом, в истории мало явлений, более заслуживающих внимания, как поведение первого и знаменитейшего из этих министров. Замечательно, как он всюду запутывает дела, вмешивается в ссоры между Италиею и Испаниею, в Вальтелинское и Мантуанское дела, не отвлекается, однако, от другой великой цели своей политики – подчинения Рошеля и обезоружения гугенотов. Заметьте, как, исполнивши это, он обращается к тому, чтобы остановить успехи Фердинанда в Германии...»

Или вот изображение исторического деятеля, ближайшего к автору, – Людовика XIV: «Людовик вступил в управление делами в цвете молодости, причем соединял (что с государями редко случается) выгоды молодости с выгодами опыта. Он получил дурное образование, иногда сам смеялся над своим невежеством; были и другие недостатки в его характере, проистекавшие от воспитания, которых он не замечал. Но Мазарини посвятил его в таинства своей политики. Он получил привычку к тайне и методе в делах, к сдержанности, приличию и достоинству в поведении. Если он не был величайшим из королей, то никто не превосходил его в умении разыгрывать роль величества на троне. Он был окружен великими полководцами, воспитавшимися в прежние войны, и великими министрами, воспитывавшимися в одной с ним школе. Те, которые работали при Мазарини, работали по тому же плану и при Людовике; они имели преимущество таланта и опытности пред большею частию министров других стран; они имели пред ними и то преимущество, что служили монарху, которого неограниченная власть была установлена; наконец, они имели преимущество своего положения, которое позволяло им употреблять всю свою способность беспрепятственно, преимущество, которое они имели, например, над лордом Кларендоном в Англии и де Виттом в Голландии. Между этими министрами особенно надобно упомянуть о Кольбере, потому что порядком, внесенным в финансовое управление, поощрением торговли и промышленности он увеличил богатство, а следовательно, и могущество Франции. Почва, климат, географическое положение Франции, способности, деятельность, живость ее обитателей, возможность обойтись без произведений других стран, тогда как другие страны не могут обойтись без ее произведений, дают Франции средство обогащаться на счет других народов, если только она не в войне со всеми своими соседями, пользуется внутренним спокойствием и сносным управлением».

Приведенных мест из Болингброка, кажется, достаточно для уяснения его значения в истории исторической науки. Он не понимал первой половины жизни новых европейских народов, так называемой средней истории, враждебно относился к ней, что было понятно в его время, время горячей веры в разум человеческий, который, разгоняя всякую тьму, должен был установить на земле царство истины и правды, и непонятно в наше время, когда подобная вера в разум человеческий утратилась, и ее стараются заменить печальною верою в вечный прогресс, т. е. верою в вечное несовершенство, вечную неправду, вечное заблуждение. Взгляд Болингброка односторонен и отрывочен, но нельзя не признать, что он именно пролил свет на новую политическую историю европейских народов, уяснил связь явлений, указав на основные из них, достиг своей цели, доказал поучительность, необходимость изучения истории для настоящего. До него история была предметом простого любопытства, изучение ее было следствием неуясненного стремления в человеке, история была достоянием одной школы, людей ученых, которые, не отличаясь даровитостию, разбрасывались в частностях; работы над общею историею ограничивались сокращениями и компиляциями с характером сборников, сухих газетных известий о событиях: под пером Болингброка история явилась стройным, живым, проникнутым мыслью изложением прошедших явлений в тесной связи их с настоящим как результатом их, изложением доступным и поучительным для всякого мыслящего человека. Болингброк есть глава исторической школы XVIII века: Вольтер, Юм, Робертсон, Гиббон идут по дороге, им проложенной.

Мы уже сказали, что Болингброк принадлежал к ряду тех английских писателей конца XVII и первой половины XVIII века, которые провозглашали поклонение разуму человеческому. Легко понять, в какое отношение поклонение это ставило их к религии, к вере в существо высшее, духовное, непостижимое, которого отношения к человеку необходимо должны представлять ряд явлений, также непостижимых для разума человеческого, для разума существа ограниченного. Свои философские взгляды Болингброк изложил в письме к другу своему, поэту Попу. Здесь Болингброк проповедует естественное богословие, или теизм, и естественную религию, или нравственное учение, разумея под первым такое знание о божестве, какое может быть получено человеческими средствами, а не сверхъестественное и откровенное, ибо знание как знание должно идти не сверху, а снизу, от достижимого нами. Этот приятель Болингброка, поэт Поп, втроем с Арбутнотом и Свифтом также хлопотал об отнятии наук из рук ученых педантов, о распространении ее в обществе в легких, доступных формах. Они восстали против школьной науки своего времени за ее неприменимость к требованиям жизни. Но, восставая против странного обоготворения древности в школах на счет живых и полезных знаний, они не избежали увлечений, уже слишком упрощая общее образование. Чтобы подорвать старое здание, они употребляли самое сильное средство – насмешку; взявши за образец знаменитую сатиру Сервантеса, Арбутнот написал ученого Дон-Кихота – «Мартинус Скриблерус», где осмеял педантов своего времени и книги их.

Произведения самого Попа имели важное значение в Англии и на континенте по изяществу или, лучше сказать, по гладкости и лоску формы и по задорности содержания, вовсе не отличавшегося, впрочем, поэтичностью. Самое важное для нас его сочинение – это длинное рассуждение в стихах «Опыт о человеке», где изложено учение английских поклонников разума. Сам автор признается, что содержание, мысли принадлежат не ему, а Болингброку, который был для поэта предметом благоговейного удивления и подражания. Но что же мы узнаем о человеке из опыта Попа о человеке? То, что в детском возрасте для него нужны игрушки, в зрелом – мундиры и орденские ленты, а в старческом – молитвенники, и все это имеет одно и то же значение. Развитие человека начинается с подражания животным, которые учат его искусствам, а религиозное чувство есть произведение страха. Деспотизм и свобода имеют один источник – себялюбие; в человеческой природе господствуют два начала – себялюбие и разум; себялюбие побуждает, а разум сдерживает.